Режиссер, драматург и педагог Юрий Муравицкий будет не против, если часть образовательного процесса останется в онлайне, хотя признает, что устал от бесконечного интернет-общения. Он предрекает бум спектаклей о коронавирусе и активное освоение театром Сети. Об этом лауреат премии «Золотая маска» рассказал «Известиям» в перерыве между читками новых спектаклей в Zoom.
— Как вам дается работа в условиях многочисленных запретов?
— Я вынужден быстро адаптироваться к происходящему. Вовсю идут репетиции двух моих спектаклей: в ростовском театре «18+», в частности, ставлю современную оперу «Это любовь»; параллельно готовлю постановку по пьесе «Двенадцатая ночь» Шекспира в Никитинском театре в Воронеже. Кроме того, преподаю в Московской школе нового кино. И преподавание, и репетиции — всё перешло в Zoom. Выхожу только в магазин и аптеку. К такому формату работы уже привык, и могу сказать, что в каком-то смысле это удобно — не тратится время на передвижение.
— Тяжело работать в онлайне?
— Есть свои нюансы и сложности. Например, непросто репетировать музыкальный проект, в Zoom всегда есть отставание по времени — музыканты не могут вместе играть, а артисты — вместе петь. Поэтому мы больше работаем над декламацией. Интернет часто тормозит — это заставляет нервничать. Особенно когда читаешь лекцию и понимаешь, что тебя не слышат.
— Многие ваши коллеги отмечают: если общение вживую наполняет энергией, то онлайн, напротив, будто опустошает. Вам знакомо это чувство?
— Да, примерно неделю назад у меня был кризис — появилось ощущение, что всё достало, всё бессмысленно, никакой энергии нет. Я вдруг почувствовал невероятную усталость от бесконечного интернет-общения. Кажется, что ты вкачиваешь энергию куда-то в пустоту, в космос. Пару дней у меня было единственное желание: всё отключить, отменить все репетиции, лекции и просто лежать пластом. А потом почувствовал второе дыхание — организм, похоже, наконец-то адаптировался.
— Говорят, после пандемии весомая часть образовательного процесса может остаться в онлайне.
— Я не буду против. Это экономия времени и сосредоточенность на происходящем. В Московской школе нового кино я веду актерский курс. Недавно прошел открытый урок, студенты показывали самостоятельные работы — отрывки из советских пьес. Раньше они делали это вживую, сейчас вынуждены использовать видеоприложения. Я был приятно удивлен тем, как хорошо они справились.
Глупо бесконечно твердить о том, что театр в онлайне невозможен, для него обязательно нужен живой контакт. За время самоизоляции я увидел как минимум два очень хороших спектакля, которые сделаны в формате именно онлайн-театра. Так что не стоит тратить энергию на примитивную рефлексию и страдания по поводу того, что мы оказались в такой ситуации. Продолжать делать что-то, искать новые возможности — единственное спасение.
— Насколько конкурентоспособны будут онлайн-спектакли, когда театры наконец откроются?
— Думаю, эта форма останется востребованной. Спектакль «Lё Тартюф. Комедия», который я поставил в Театре на Таганке, в онлайне посмотрели 55 тыс. человек — это 113 зрительных залов. Вероятность того, что большинство из этих людей увидит спектакль живьем, крайне мала, ведь зрители были не только в России — география гораздо шире. Это очень хорошая история, к тому же еще до пандемии многие кинотеатры практиковали видеопоказы известных оперных и драматических спектаклей. Просто тогда была альтернатива в виде похода в живой театр, люди реже пользовались онлайн-возможностями. Но ситуация меняется.
Мне кажется, театр будет всё активнее осваивать интернет. Если такая ситуация уже произошла однажды — я имею в виду пандемию, — никто не исключает возможности, что она может повториться.
— Ваш коллега — режиссер ростовского театра «18+» Герман Греков шесть лет назад предрекал переоценку ценностей в мировом масштабе. Как считаете, она уже произошла или всё еще впереди?
— Сейчас люди находятся в некотором шоке от происходящего, многие еще даже не готовы отпустить реальность, в которой жили до пандемии. Многие и вовсе отрицают происходящее — это так называемое COVID-диссидентство. С точки зрения психологии нормальная реакция. На осознание нужно время.
Мы только в самом начале переоценки отношения человека к себе и миру. А пока просто замерли, выпучив глаза. Мой мастер Михаил Борисов как-то назвал эту первую фазу реакции «испуганная лань» — эти животные застывают на месте, услышав хруст ветки в лесу. Уверен, что большинство из нас даже не допускало вероятность того, что в XXI веке может произойти нечто подобное. Уже полгода человечество не может изобрести вакцину при всем научном прогрессе. Самые передовые формы управления оказываются неэффективными. Мы гораздо беззащитнее, чем могли представить себе. Всё это будет переосмысляться прежде всего в искусстве, в том числе и в театре. А когда всё закончится, у нас будет еще долгая-долгая рефлексия по данному поводу.
— Думаете, в театрах будут ставить спектакли о коронавирусе?
— Уверен в этом. Так всегда было, это же не первая эпидемия в истории — вспомним «Пир во время чумы». Кстати, спектакль «Принудительное развлечение» немецкого театра HAU буквально об этом: как мы пытаемся выстраивать коммуникацию через Zoom.
— Если бы вы ставили спектакль про коронавирус, о чем бы была эта история?
— О том же, о чем мой спектакль «Lё Тартюф. Комедия» ,— об инфантильности человеческого сознания. Нежелании признать очевидные вещи, отнестись к угрозе серьезно, с холодной головой. В конце «Lё Тартюфа» герои умирают от удушья, и когда я подумал об этом недавно, мне стало страшновато: мы как будто предугадали происходящее сегодня.
Ведь до сих пор огромное количество людей по всему миру отказывается верить в опасность, поддается глупым теориям заговора. Новое Средневековье... За несколько столетий ничего по большому счету не изменилось. С одной стороны, это невероятно горько наблюдать, с другой — смешно. Вот, пожалуй, главная тема, которая меня интересует. Поэтому мой «коронавирусный» спектакль был бы о фатальном нежелании нашей цивилизации взрослеть.
— Что вы думаете о стремительном раскрепощении театра: о желании режиссеров использовать табуированную лексику и обнажать артистов. Зрители жалуются, говорят, что задача театра — воспитывать человека, а не наоборот.
— Важно понимать одну вещь. Театр — не про возвышающий обман, как принято у нас считать, а про низкие истины. Если мы начнем изучать его историю, увидим, что это искусство дионисийское, не аполлоническое. А Дионис был более земным и противоречивым богом, чем Аполлон.
Начиная с античности, театр был кровавым зрелищем. Древнегреческая трагедия построена на страшных, с точки зрения обывателя, вещах: насилии, убийстве, инцесте. Трагедии Шекспира тоже невероятно жестоки. Театр никогда не ограничивал себя в этих проявлениях: осмеянию подвергалось всё, что только возможно, включая религию и власть, шутки «ниже пояса» тоже были нормой. Поэтому я негативно отношусь к ограничению обсценной лексики в театре. Как сказал один мудрый человек: нужно стремиться к тому, чтобы матом меньше ругались на улице. Всерьез говорить, что театр должен показывать человека исключительно в его лучших проявлениях, глупо. Ханжество — грандиозная проблема нашего общества. Мы не желаем видеть в себе плохое. Но театр всегда был неудобным искусством. Он, как настоящий друг, не станет хвалить тебя без причины и не боится сказать правду. Поэтому стоит с большим интересом относиться к постановкам, которые хотят закрыть. Значит, в них есть нечто, что намекает на истинную природу недовольных.
Наталья Васильева
