Евгений Миронов считает Ленина прирожденным политиком, не любившим Россию, и уверен, что камеры меняют психологию человека. Актер с интересом сыграл бы в кино или на сцене Владимира Путина, но однажды уже отверг такое предложение. Об этом народный артист рассказал «Известиям» во время подготовки спектакля «Я убил царя», в котором он исполнил роль Николая II, и вскоре после выхода в прокат фильма Владимира Хотиненко «Ленин. Неизбежность», где воплотил на экране образ вождя мирового пролетариата.
— В фильме герой Федора Бондарчука Александр Парвус называет Владимира Ильича «неизбежностью для России». Вы согласны с этим?
— Думаю, это его фатальное предопределение. Ленин родился и пригодился в то время (вернее, безвременье), когда только такой человек, как он, мог всё это возглавить. Он сумел блестяще воспользоваться трагическими обстоятельствами, потому что обладал мощнейшей интуицией и большим терпением. Представьте только: 14 лет находиться в эмиграции и выжидать случая. С его характером и темпераментом это было непросто.
— Ленин в вашем представлении — благодетель или злой гений?
— В контексте моей роли мне не пришлось размышлять об этом. Моей задачей было сыграть человека в определенных обстоятельствах. Причем таких, в которых еще никто и никогда о Ленине не рассказывал. Мы с Владимиром Ивановичем Хотиненко больше интересовались его бытом, а не политической деятельностью. Мы исследовали, как он существует там, где он не у власти, а, грубо говоря, в пассивном состоянии. Мы пытались проследить, как он мучается от того, что никак не может выехать в Россию. Точнее может, но каким путем? Только предав, взяв деньги у немцев. Эти его внутренние терзания волновали меня больше всего.
Готовясь к роли, я прочитал много литературы, и она очень противоречива. Но есть источники, которым я доверяю. Что касается моего личного, Жени Миронова, отношения к Ленину — я считаю его человеком, безусловно, очень одаренным, прирожденным политиком. Однако, решения, которые принимал Владимир Ильич, были жесткие и жестокие, предполагали большое количество пролитой крови. Он это прекрасно понимал. Но его никогда не пугала гражданская война, потому что только она могла помочь ему построить тот мир, который он хотел.
Он Россию не жаловал, русских не любил вообще — «ленивые мужики». Страна была для него лишь первой ступенькой в плане, который был построен с прицелом на весь мир. Его совершенно не интересовали жертвы, которые стояли на пути к его реализации. Я рад, что наш фильм заканчивается въездом Ленина в Россию, и мне не пришлось воплощать на экране то, что было дальше.
— В одном из интервью вы отмечали человеческий магнетизм Ленина. Я, в свою очередь, могу сказать о необыкновенном магнетизме артистов — например, вы умеете очаровывать в считанные мгновения. Такому можно научиться? Или с этим рождаются?
— Думаю, что и рождаются, и научиться можно. Большой политик, например, — это тоже всегда артист. Владимир Путин — великий артист, он умеет вести себя адекватно в любой, даже очень сложной ситуации. Мне как актеру очень интересно за ним наблюдать, подмечать какие-то мелочи. Я называю президента артистом не потому, что он что-то играет, а имею в виду его способность владеть аудиторией, доносить до нее мысли четко и внятно.
— Кстати, Владимира Путина вы бы согласились сыграть?
— Один раз мне предлагали, но я отказался. Несерьезный был проект — какая-то антреприза, плохой материал. Но мне, безусловно, это очень интересно. У меня у самого безумная нагрузка, и, порой, в совершенно убитом состоянии после встреч, съемок, спектаклей, акций и аукционов я смотрю новости и не понимаю, как президент живет в таком ритме. Понимаю, что без драйва, без ощущения того, что это нравится, невозможно так держаться. Значит, это его подлинный интерес.
Я смотрю на него во время каких-то совещаний — не только с деятелями культуры, но и с учеными, например. Вижу, как он порой читает абсолютно непонятные для него вещи про производство кино, количество пленки… Но никогда не стесняется сказать, что чего-то не понимает, всегда старается во всем разобраться. Мало того, ему надо прощупать разные точки зрения, понять — кому верить? Везде же свои интриги, нужно всё чувствовать. Он всегда пребывает в состоянии здесь и сейчас.
Камеры снимают его практически круглосуточно, и это тоже меняет психологию, задает определенную форму существования. Я прекрасно понимаю, что в такой ситуации просто невозможно всё время прикидываться, быть тем, кем ты не являешься.
— Поговорим о театре. В ноябре у вас необычная премьера — интерактивный цифровой проект «Я убил царя», где вы предстали в образе Николая II. Чья это идея?
— Это очень сложный проект, который очень долго готовился. С идеей ко мне пришел Михаил Патласов — молодой режиссер, лауреат «Золотой маски». Мы вместе подумали и решили остановиться на теме расследования убийства царской семьи. История это известная, много раз муссировалась в прессе и на телевидении, по ней было снято много документальных фильмов… У нас появилась возможность посмотреть на всё это свежим взглядом, потому что над проектом работала молодая команда.
Мы задумали расследование в расследовании. С одной стороны, расследование убийства царской семьи, с другой — расследование причин, по которым это дело до сих пор не закрыто и не преданы земле останки Алексея и Марии, совсем недавно обнаруженные. От них уже осталась всего лишь горстка, потому что было проведено такое количество экспертиз — от Японии до Америки. Эти кости разошлись по всему миру, а церковь до сих пор это не признает. Мы хотели разобраться, дать самим себе отчет в том, как мы относимся к этой истории.
— Мне говорили, что вы даже замечали некие «судьбоносные знаки» во время работы над этим проектом. Правда?
— Да, этому способствовали многие обстоятельства. Например, когда мы только затеяли это, я снимался в одном фильме. Так сложилось, что на съемках я впервые в своей жизни побывал в морге. Мы проходили одну из комнат, когда мне сказали: «А здесь у нас музей, вам это, наверное, будет интересно». Я ответил, что мне очень интересно. Захожу, а там служитель, который возглавляет музей судмедэкспертизы. Он представился — фамилия Никитин.
Я вспомнил, что читал материалы расследования по делу Романовых, а Никитин — это легендарный судмедэксперт, который в 1980-е годы вместе со следователем Соловьевым подняли тему, которую еще в 1918 году начал царский следователь Соколов. Потом он ушел с белогвардейцами, и расследование закрылось. А спустя столько десятилетий два этих человека реанимировали эту историю. И оказалось, что это тот самый Никитин! Это же судьба! Я с ним познакомился, привлек к нашей работе, он же познакомил нас со следователем Соловьевым. Дальше наши ребята поехали в Екатеринбург, познакомились там с археологами, которые обнаружили останки Марии...
— Почему спектакль нужно смотреть в 3D-очках?
— Когда мы шаг за шагом стали изучать эту историю, быстро поняли, в какой форме она должна быть рассказана — в современной. Придет в театр зритель с улицы, и что ему, сидеть и смотреть документальный фильм или спектакль? Нет. Он должен оказаться внутри этой ситуации, поэтому обязательно должен быть эффект 3D, в котором ты становишься участником событий здесь и сейчас.
— Ваши коллеги вовсю обсуждают появление и развитие в Москве формы «директорского театра», когда директор полностью берет на себя функции художественного руководителя. Насколько это правильно?
— К сожалению, в этом деле не может быть выверенной формулы. Наверное, бывают исключительные ситуации, когда директора имеют право формировать репертуар и приглашать режиссеров. Чаще режиссеры или художественные руководители не могут справиться сами, и им нужны помощники, союзники, которые отвечали бы за финансовые вопросы. Но без идей худруков, даже при самых высоких бюджетах, не будет творческих открытий в этом театре, потому что только творческие лидеры генерирует художественную энергию.
Всё очень и очень индивидуально. Приезжает в город личность, и театр становится настоящим событием. Поставьте туда директора: он уничтожит всё, просто потому, что у него другие задачи, у него то отчет, то зачет. Всё там умрет, не будет это творчеством. А деньги государством будут выделяться. Хотим мы, чтобы это стало мертвым местом? Я не уверен. Это очень тонкие вещи
Наталья Васильева
