Потому что не отвечают они порой нашим представлениям о замечательном ребенке, который нам по заслугам должен быть послан. Ходит грязный, не умеет вести себя за столом, бездельничает, плохо учится! И потому еще раздражают они нас, что мешают. Я устал, а он шумит, играет на барабане. Я хочу посидеть в тишине, а он включает телевизор. Я люблю порядок, а он все раскидал.
И потому, что он, видите ли, не слушается! Не то раздражает, как он себя ведет, а то, что я сто раз ему говорил! Значит, мое слово ничего не стоит. Может, и я ничего не значу?
Нетрудно заметить, что все эти наши претензии несправедливы, недаром они вызывают не гнев и не злость, а именно раздражение. И надо ли говорить, что раздражение на сто процентов лишает наши действия силы. Я могу влиять на ребенка только в той степени, в какой я справедлив. Раздражение же, как и всякая несправедливость, вызывает отталкивание от моих слов и моего примера. Воспитывать в раздражении — все равно что включить в машине полный газ и одновременно нажать на все тормоза. Но в отношении к детям иные родители и не знают другого состояния.
И вот едва их ребенок становится взрослее, он тут же начинает сам раздражаться, причем с такой иногда силой, что кажется, будто раздражительность — первая из взрослых доблестей. Это он набирает силу, наш ребенок! Ведь ясно же: раздраженный человек всегда чувствует себя правым. Да, не многие считают себя самыми умными на свете, право же на раздражение признает за собой каждый. Одна беда: привычка (а это привычка) к раздражению убивает, подтачивает любовь.
Спору нет: когда закипает в душе раздражение, сдержаться трудно. Но попробуйте задать себе два коротких вопроса: чем виноват перед тобой ребенок и любишь ли ты его? Обычно при слове «любовь» раздражение стихает. Можно сердиться на ребенка, можно огорчаться, можно злиться, можно и гневаться — все не во вред. Но нельзя проявлять суррогатное чувство мелочного раздражения.
...Бегу в метро, мне нужно разменять в автомате монету, передо мной старый человек и у него упала монетка, он нагнулся, долго ищет ее, загораживая автомат так, что я не могу и помочь ему. Чувствую укол раздражительности в груди: да что этот старик там возится? И сейчас же заставляю себя подумать: а чем он виноват?
Раздражение вполне можно победить. Другое дело — нам просто не хочется успокаиваться. Нам почему-то выгодно не снимать раздражение, выгодно, чтобы дети нас немножко боялись.
Однако именно этот удобный страх и делает невозможным общение с ребенком. Присмотритесь, не слишком ли многое раздражает вас в вашем ребенке? И если вам кажется, что вы, конечно, правы, что ваш ребенок невыносим, то плохо обстоят ваши дела: ведь чем беднее человек эмоционально, чем меньше он способен на общение, тем он раздражительнее...
Симон Соловейчик
