Совсем недавно группа «Мегаполис» выпустила одну из лучших в своей истории «зимних песен» на стихи Бориса Пастернака. 30 и 31 декабря в Центре имени Мейерхольда состоится уже традиционный показ спектакля «Из жизни планет», на котором исполнение новогоднего сингла превратится в небольшую красивую акцию. А в январе перешедший в отдельное от «Мегаполиса» состояние проект Zerolines выпустит дебютный альбом «Zerolines@2018». Лидер «Мегаполиса» Олег Нестеров рассказывает Максу Хагену о пирамиде понимания, вертикальной музыке и Новом годе как застывшем моменте.
— Как у вас получилось сделать из стихов Бориса Пастернака волшебный новогодний романс?
— Обычным для нас способом. Садимся в круг, начинаем играть, что в голову взбредет, попадаем в поток — и в какой-то момент что-то начинает происходить. Получается что-то для нас самих неожиданное. В последнее время я кладу перед собой листы с текстами поэтов разных времен и стран. В этой стопке оказались и бессмертные стихи Пастернака. Они так много значат, что после того, как они оказались в той стопке, я даже думал их вынуть из нее.
Но так получилось, что стихи остались, прозвучали с музыкой и не захотели уходить. Это было крайне просто и крайне прозрачно. Никаких доделок или украшений не понадобилось. Я просто спел вокал, и этим мы ограничились. Вот и вся история. Мы только подождали пару месяцев, чтобы песня заявилась ко времени. Это новогодние стихи, и к ним не могло быть другой музыки. Если кажется, что она волшебная,— то и хорошо!
— Смешной, но неизбежный, наверное, в нашем контексте вопрос. Любимая новогодняя песня у вас есть?
— (Задумывается.) Если быть предельно откровенным, то долгое время это была песня «Happy New Year» АВВА. Она не про елки-торжество, а про совсем другое настроение. Она совпала и с моей студенческой юностью, да и вообще АВВА я всегда любил. Так что если себя сканировать, то, наверное, она.
— Если брать ваши прошлые «зимние песни» — «Рождественский романс» или «Наступает январь», то как раз заметно, что и вы не рветесь присоединяться к «праздничности». Скорее получается спокойная рефлексия.
— Но ведь и «Рождественский романс» Бродского, и «Снег идет» Пастернака — это стихи не про праздник, а про вечность. Она в каждой строчке. Вечное движение, вечные переходы. Только у Бродского все плывет, а у Пастернака… идет.
— А у Олега Нестерова?
— (Смеется.) Тоже, наверное, не стоит на месте. Важно сказать, что для меня Новый год связан даже не с песней. Для меня уже пятый Новый год связан со спектаклем «Из жизни планет». Мы его в Москве обычно играем в апреле и декабре. Именно новогодние спектакли придают проекту какую-то дополнительную силу, я даже не понимаю, откуда она берется. С одной стороны, это посвящение неснятым фильмам 60-х, временам, когда все получалось, отношениям художника и власти, свободы и несвободы, жизненных замыслов после смерти. А с другой — это очень глубокая личная история, связанная с моими родителями, собственным детством и жизнью.
Сам по себе Новый год — это временная щель. Я читал роман, в котором герои попадали в эту расщелину, и что-то в ней происходило.
Это таинство определяло и давало понимание многим вещам, происходившим с тобой,— на бессознательном уровне. Этот переход может быть скоротечным, незамысловатым. Что должен поймать — не поймаешь, что должен понять — не поймешь. А надо бы. Это рубеж для того и создан, чтобы, переходя из года в год, понимать, куда ты идешь, зачем, что у тебя впереди и что осталось за спиной.
Спектакль «Из жизни планет» позволяет этому мгновению замереть на два часа. Именно поэтому он важен в предновогодние вечера и особенно 31 декабря. Я вижу, какие люди приходят и как они меняются. И я знаю, как через несколько часов они поднимут бокалы и как будут улыбаться. Для меня это самое важное ощущение, связанное с Новым годом. Как раз песня «Снег идет» станет последней, что мы исполним в уходящем году. Мне кажется, что будет символично закончить спектакль, поклониться… и сыграть ее. Отпустим ее вместе со зрителями в новогоднюю ночь.
— Что для вас лично значит стихотворение «Снег идет», да еще в вашей интерпретации? Прочтений ведь много, даже еще есть песни на них.
— Это же стихотворение, написанное Пастернаком незадолго до смерти. У него в жизни были разные периоды. И однажды настал момент великой простоты. В этих стихах как раз и есть эта простота, которая подвластна только гению.
Чем талант отличается от гения? Талант может выразить какую-то важную мысль, но выразит так, что она будет понятна кругу таких же талантливых людей. Он впустит тему и сделает ее ясной для понимания близким по духу персонажам. У меня всегда в мыслях возникает пирамида, похожая на школу. В ней больше всего первоклассников, молодых душ. Второклассников чуть меньше, третьеклассников еще меньше. Ну а десятиклассников буквально единицы на столетие. Души юные достаточно часто остаются «на второй год», не сдав экзамены по достаточно простым вещам — оттого их и больше всех. Если вспомнить древнюю игру Nintendo, это как те же 15 уровней по 10 жизней в каждом — и вперед. Проходишь один уровень — кладешь на него пять жизней и так далее. Понятно, что пятиклассники в той школе интересны для третьеклассников и… крайне интересны для четвероклассников, последние ближе. Но вот для шести- и семиклассников пятиклассники те же уже ничтожны, первоклашки — пыль, зато десятиклассники — боги.
В этом понимании близкие по духу люди — это мои одноклассники, которые решают схожие задачи, ты с ними идешь в одной линии по полю, где еще много разных людей. Но ты будешь совершенно непонятен тем же третьеклассникам и первоклассникам, ты будешь заумен, твои мысли не будут их волновать, у них все впереди — но их на свете и больше всего! Поэтому такое понятие, как массовая культура, построено на том, что этих юных душ большинство. Так всегда было. Они учатся, но каким-то простым вещам. И если ты, как художник, находишься с ними и искренне материализуешь свою идею, то становишься популярным в этой среде. Но все идет по убыванию — чем старше класс, тем меньше этих одноклассников, это пирамида. Гении на самом верху бывают непризнанными, но чаще всего их рано или поздно «раскалывают». И тут мы вернемся к началу: гении выражают свою мысль очень простым языком, который ясен любому ученику любого класса этой школы-пирамиды, от самого верха до самого низа. Будь то Пушкин или Пастернак.
— В ожидающемся в январе альбоме «Zerolines@2018», кажется, тоже стоит ожидать большего количества песен на стихи разных поэтов.
— Не потому, что «деваться некуда» или в голову не приходят свои тексты. Я бы это сравнил со своим увлечением классикой и академической музыкой, которое ко мне пришло в 50 лет.
Ситуация с поэзией — то же самое. Конечно же, благодаря Александру Барашу, поэту и «крестному отцу» «Мегаполиса», на чьи стихи у нас много достойных песен. Он мне сделал своевременную прививку, благодаря которой в мою жизнь лет 30 назад вошла хорошая литература, и поэзия в частности. И хочется продолжить исследования. А лучше всего эти исследования сочетать со своим собственным делом, музыкой.
— Какие поэты лучше всего сошлись с музыкой?
— Странная вещь, для Zerolines лучше всего пришлись поэты, которые являются сценаристами,— Жак Превер и Тонино Гуэрра. Потом уже я понял, что они чувствуют ритм по-другому — как сценаристы чувствуют в литературном виде ритм будущей кинокартины. И они опять же как сценаристы, оставляют место кадру, чтобы герои не слишком болтали, чтобы не было излишней описательности. И, соответственно, в их стихах очень много места для музыки. Иными словами, то, что они оставляют в сценариях для режиссера, в стихах остается для композитора.
Что касается «Мегаполиса», то я, как человек суеверный, немного боюсь заговаривать о том, что впереди. Но у нас уже есть одна песня на стихи Андрея Вознесенского, всем известные «…Голубые, как яйца дрозда». Помню, что мы лет десять назад встречались с Андреем Андреевичем, он подарил мне книгу своих стихов и говорит: «Олег, ну давайте хотя бы еще одну». И это произошло — песня на стихотворение «Сообщающийся эскиз». Вознесенский тоже непростой поэт в том, что касается ритмики, интонации, фонем и их музыкального наполнения.
Все дело ведь в настройке.
Ты должен сам стать стихами и так в них попасть, чтобы точно воспроизвести в музыке. Иными словами, они сами должны спеться и определить музыку. Все иное будет притянутым, в нем не будет точности. Микаэл Таривердиев, например, очень точно работал с текстами. Я сейчас читаю его мемуары, и мне очень интересно, как он описывает свою работу с хорошим поэтическим словом.
— Насколько вам, как артисту, удобно, когда ты работаешь сразу с несколькими проектами — «Мегаполис», Zerolines? «Из жизни планет» тоже, по сути, живет как отдельное явление.
— В этом нет никакого неудобства. Важно только распределять свои ресурсы, на чем и когда ты будешь концентрироваться. Все остальное в этом случае уходит на второй план. Но если в последние несколько месяцев я больше думал о Zerolines, то «Мегаполис» все равно «стоял под парами» и какие-то мысли тоже капали и развивались. Сейчас я снова уже сосредоточился на «Мегаполисе». Но зато какая глубина! У тебя не плоская картинка, ты видишь мир объемно! Борис Акунин рассказывал мне что-то похожее: у него одновременно идет работа примерно над четырьмя книгами, но все в разной стадии — где-то разработка сюжета, где-то написание, а где-то редакторская правка.
— Какие сейчас движения у Zerolines?
— В декабре мы наконец поставили точку в работе над альбомом. А технически — из-за праздников — он выйдет в январе. Но называться будет, как и задумано,— «Zerolines@2018». Случилась довольно интересная история. После наших двух перформансов в планетарии мы снова оказались в студии для того, чтобы буквально за один вечер записать «не-музыку», то, что будет звучать между композиций. Но решили: сыграем для начала музыку, а потом будем не-музыку укладывать посреди нее. Те, кто был в планетарии, поймут, о чем речь. Мы сыграли целиком всю программу — на одном дыхании. Получилась музыка… живучая, вещь в себе, из которой ничего не выкинешь. И в итоге те версии и войдут в альбом. Уже опубликованные композиции «Марина» и «В углу дивана» в альбоме будут записаны по-другому. И мне новые варианты нравятся гораздо больше. Все сложилось в одну большую картину, и именно пространство планетария помогло нам. Музыка всегда живет — и оживает — в среде. Это «пятый элемент», который помогает ее собрать воедино. В свое время так же было и с Норвилишским замком, где мы записали «Из жизни планет»: не было бы замка — не было бы и такого альбома. Планетарий случайным образом показал нам, какова эта музыка есть на самом деле и в каком виде она должна существовать.
— Происходит ли сортировка черновиков? Честно говоря, тяжело вас представить перекладывающими музыку и тексты по конкретным папкам для разных проектов.
— Иногда то, что мы получаем в случае Zerolines, ближе к песне, чем к композиции. Как было еще 18 лет назад, когда проект только начинался. Например, композиция «Супертанго» пришла, когда мы разыгрывали Zerolines, и стала песней «Мегаполиса». Или «Наступает январь» и «Раны на стекле» — они оказались вполне горизонтальны. И так происходит до сих пор. Нормальный процесс, для всех понятно, что если все же пришла песня, то так она и будет играться. Часть тех текстов ведь тоже пришла «в потоке», а часть была дооформлена Александром Барашем. Это всегда было мощное сочетание. Скажем так, я принес яблочки, а Александр испек пирожок.
— В чем для вас главное отличие Zerolines от «Мегаполиса»? Главные лица ведь все те же, и нет перевоплощения, как с «Капеллой берлинских почтальонов»…
— Команды частично пересекаются, да. Но люди все же разные. Оказалось, что невозможно играть в одном концерте «Мегаполис» и Zerolines. Мы это попробовали пару раз — абсолютно несочетаемые вещи, как, впрочем, мы и подозревали. Совсем разные смыслы. Если объяснять на пальцах, то в случае «Мегаполиса» получаются песни, а в случае Zerolines — композиции. Для нас обычно очевидно, что у тебя появилось. Есть горизонтальная музыка — те самые песни. Они начинаются, развиваются, имеют сюжет или некое драматургическое развитие. И есть вертикальная музыка — непонятно, где здесь начало и где конец. И это Zerolines. Как ствол дерева, распил можно сделать в разных местах — и везде будут одни и те же годовые кольца
Макс Хаген
