Татьяна Кузнецова и Елена Пушкарская расспросили художественного руководителя балетной труппы музтеатра Лорана Илера о новом вечере одноактных балетов «Баланчин. Тейлор. Гарнье. Экман» и о его дебюте в качестве хореографа в Риме.
— Вы показываете уже второй вечер одноактных балетов. С программой «Лифарь, Килиан, Форсайт» все понятно. Эти хореографы — центральные фигуры ХХ века. С программой «Баланчин. Тейлор. Гарнье. Экман» не все так очевидно. Объясните ваш выбор.
— Четыре разных хореографа, каждый рассказывает что-то свое об истории балета — по-моему, это само по себе потрясающе. Я был поражен, узнав, что наша труппа (Музтеатра Станиславского.— “Ъ”) никогда не танцевала Баланчина. И выбрал его ранний, самый романтичный балет — «Серенаду» 1934 года. Великая хореография, прекрасная музыка, двадцать женщин — зачем отказываться от такой возможности? К тому же, подготовив два состава, можно занять большинство женщин труппы.
— Как раз «Серенаду» в России ставили довольно часто. А вот Пола Тейлора впервые. Почему вы выбрали именно его?
— Тейлор — ведущая фигура американского танца модерн. Вообще-то модерн — это такая мода, которая может выйти из моды. Но не «Ореол» Тейлора. Он создан в 1962 году, это была потрясающая эпоха в истории США. И балет тоже потрясающий — такой солнечный! Эти прыжки, эти особенные руки. И музыка Генделя. «Ореол», конечно, вписан в историю балета.
— Молодого шведа Александра Экмана тоже впервые ставят в России.
— О, Александр — маг и волшебник театральности. Он умеет играть со всем, что попадает ему в руки. «Тюль» на музыку Микаэля Карлссона поставлен пять лет назад, это взгляд современного человека на классический балет. Взгляд уважительный, с пиететом, но и с мягкой иронией. В «Тюле» все очень академично, даже чрезмерно: соблюдаются все позиции, все каноны. При этом Александр остроумно вышучивает балетные клише и штампы.
— А «Онис» Гарнье — ваша дань Франции?
— Этот балет всего на 12 минут, но он очень любопытен. Хореография конца 1970-х, времени поисков во французском балете, попыток уйти от неоклассики. В «Онисе» чувствуется влияние фольклора, Алвина Эйли (хореографа, создателя Американского театра танца Алвина Эйли, первой негритянской труппы США.— “Ъ”). Балет для трех мужчин — хороший контраст с женской «Серенадой», я хотел дать возможность молодежи проявить себя. Мы не приглашаем артистов со стороны — это мой принцип. Я считаю, что в труппе потрясающие солисты, которые работают с огромным аппетитом и раскрываются в новом репертуаре с совершенно неожиданной стороны. В этом вечере, показывающем развитие балета с 1934 по 2012 год, им есть что танцевать.
— Для такого репертуара классической труппе надо было выучить новые языки. Освоили ли их артисты? Будут ли эти балеты похожи на оригиналы?
— Когда Пол Тейлор ставил свой балет в Парижской опере — а я участвовал в этой постановке,— он не ждал, что классическая труппа затанцует, как его собственная, модернистская. Но он считал, что это отличный опыт — и для артистов-классиков, и для его хореографии, которая получит от них новые краски. Энди Ле Бо — он ставит здесь «Ореол» — очень доволен нашими артистами, их эмоциональностью и качеством работы. А Брижит Лефевр — она приехала репетировать «Онис», поскольку работала вместе с Гарнье,— была просто потрясена. Она сказала, что в исполнении наших ребят увидела те нюансы хореографии, которые не видела много лет. Но, как говорят во Франции, не будем «продавать» этот вечер заранее, чтобы не убить результат. В конце концов, все решают зрители.
— Мнение публики для вас — главный критерий?
— Я полностью доверяю русским зрителям, в Москве они поразительные — умные, эмоциональные, открытые. Перед выпуском первой программы меня пугали консерватизмом московской публики, говорили: «Зачем показывать Форсайта?» Но был такой горячий прием, что теперь я не слушаю скептиков.
— Говорят, на следующий сезон у вас будут еще две премьеры одноактовок. Вы предпочитаете такой формат многоактным балетам или это просветительская миссия?
— Я не собираюсь никого учить, я просто выбираю то, что считаю красивым, интересным и значительным. Что до многоактных балетов, то сегодня слишком мало хореографов, которые их хорошо ставят. Но в будущем у меня есть такой проект. И, конечно, мы несем ответственность за те большие классические балеты, которые у нас в репертуаре: мы должны делать все, чтобы они выжили. Ведь времена стремительно меняются, техника эволюционирует, восприятие тоже, и мы должны быть очень внимательны для того, чтобы в этих спектаклях не потерять контакт со зрителями.
— Вашим артистам все время приходится обживать «чужую одежду» — учить готовую хореографию. Не хотите ли вы пригласить балетмейстера на оригинальную постановку?
— Хочу. Но не будем забегать вперед, пока это в проекте.
— Вы и сами начали ставить — в Римской опере состоялась премьера «Дон Кихота». В афишах так и написано: «хореография Лорана Илера , навеянная оригинальной версией Михаила Барышникова». Как это может быть при живом постановщике?
— От Миши я получил полный карт-бланш. Он мне сказал: ты полностью свободен, делай что хочешь — можешь добавлять или убирать танцы. Для меня его разрешение было очень важно, чтобы не чувствовать себя подавленным этой фантастической хореографией. Ведь это мой первый опыт в качестве хореографа. Настоящий вызов и в то же время большая честь — я был польщен, когда Элеонора (директор балета Римской оперы Элеонора Аббаньято.— “Ъ”) предложила мне сделать хореографию к «Дон Кихоту» Барышникова.
— Чем ваша редакция отличается от его версии?
— Это другой балет, я действительно многое переделал: адажио второго акта, финалы, «Сон» с дриадами, сегидилью, поставил сцену у цыган, фанданго, которых не было у Миши. Раньше «Дон Кихот» был для меня частью собственной истории: я танцевал в Парижской опере балет Нуреева, прекрасно его знаю. Но за время работы в Москве я изучил весь репертуар Музтеатра Станиславского, видел русские версии классических балетов. Здесь другой подход к классике, другие закономерности — и это на многое открыло мне глаза. В Риме я постарался использовать весь свой опыт. В то же время мне было важно сохранить дух хореографии Барышникова и, конечно, его прекрасную собственную вариацию с бокалами в таверне.
— Рубикон перейден: вы поставили свой первый балет. Не собираетесь ли теперь повторить опыт в Музтеатре Станиславского?
— Не знаю, поставлю ли я еще какой-нибудь балет в своей жизни. Римская постановка была запланирована до того, как я стал худруком Музтеатра Станиславского. Работа в Риме стала для меня настоящим открытием и возможностью понять на собственном опыте, что значит быть хореографом. Ведь танцевать, передавать артистам готовую хореографию и сочинять самому — это три разных рода деятельности. Могу сказать одно: прежде всего я педагог-репетитор и руководитель труппы. И в ближайшие сезоны в Москве ставить не собираюсь.
