Актер и режиссер Игорь Яцко предпочитает театр, способный перевернуть сознание зрителя, и убежден, что чего-то достичь можно, только если от всего отказаться. Об этом заслуженный артист России рассказал «Известиям» в преддверии премьеры «Опасных связей» — первой постановки нового сезона Школы драматического искусства, лабораторию которой он возглавляет.
— В «Опасных связях» показано погрязшее в разврате парижское общество накануне французской революции. В чем актуальность сюжета для современной России?
— Думаю, мы тоже подходим к какой-то такой грани, за которой наступает омертвение души. В XVIII веке во Франции было огромное расслоение общества: небольшая верхушка тонула в роскоши и поклонялась мнимой красоте. Вместо лиц у героев маски, а под ними скрывается расчетливость, прагматизм, деструкция, разврат, граничащий с порнографией.
Естественные, светлые желания высмеиваются как недопустимые. В романе представлен удивительный образ маркизы де Мертей, у которой много любовников, но никто из них не знает о соперниках и думает, что он единственный. И всё это пронизано, казалось бы, благородными целями — например, борьбой женщин за равенство прав, за свободу, за возможность строить свое дело.
— Как думаете, театр способен сорвать с человека маску и помочь ему встретиться с самим собой?
— Да, но это не происходит механически. Театр — массовое зрелище, и в то же время каждый человек воспринимает его индивидуально. Тут важен диалог сцены и зала. Актеры хотят быть услышанными, но они никогда не знают, о чем думает зритель. А зритель хочет что-то увидеть и понять, но он никогда не знает, о чем на самом деле играет актер. Это две тайны. Но если контакт обретается, он производит на всех сильное впечатление. Под воздействием этого энергетического поля человек может измениться или по крайне мере нащупать первую ступеньку к изменению. Для меня эта энергия театра — настоящее чудо. Мы не должны забывать о том, что это происходит по какой-то высшей воле. Возникновение такой атмосферы дает возможность контакта, а он — надежду на то, что может произойти изменение.
— Вы верите, что у театра должна быть миссия?
— Театр очень многообразен. Есть тот, что призван веселить публику. Есть такой, который может чему-то научить или к чему-то призвать. А бывает театр, который вообще не нуждается в публике и сам по себе хорош. Всё это обозначается словом «театр», но какая пропасть между этими концепциями! Для меня важно, чтобы в театре была философия, может быть, даже и не проговариваемая словами. И, конечно, мне нравится театр, у которого, подобно античному, есть высокое предназначение.
— В этом сезоне вы запустили в Школе драматического искусства лекторий, посвященный основателю театра Анатолию Васильеву. Зачем вам это?
— На самом деле мы его запустили в конце прошлого сезона, а в этом продолжим. Я уже прочел первую лекцию: «Театр как познание». Сейчас Полина Богданова и режиссер Александр Огарев будут читать лекции об истории нашего театра, о методе Васильева, его особенностях работы с актерами и исключительном взгляде на сценическое искусство. В конце 1980-х Васильев разработал концепцию «игрового театра», во многом противоположную системе Станиславского. Тут же появилось большое количество противников, которые кричали: «Мы знать не хотим ничего об этом».
Но постепенно метод Васильева доказал свою жизнеспособность, и даже заговорили о том, что современное сценическое искусство отходит от традиций психологического театра. Я же считаю, что ни в коем случае нельзя зацикливаться на чем-то одном. Нужно максимально расширять горизонт. Парадокс в том, что чего-то достичь можно, от всего отказавшись. Всё нарушив, ты сделаешь правильно, а стремясь к гармонии — разрушишь...
Я много думал о том, что наша встреча с Васильевым, обучение у него на курсе в ГИТИСе, которое началось в 1988 году, перевернуло мировоззрение, изменило отношение к профессии, помогло обрести то, чего мы искали и ждали, но не знали, как найти. В конце концов, так или иначе все мы учились чему-то одному, но — по-своему. И для всех эта встреча с театром Васильева была судьбоносной.
— Вас часто называют последователям метода Васильева. Справедливо ли это?
— На самом деле вопрос более тонкий. Насколько его метод непрост, насколько отличается от привычного, настолько он, как ни странно, тесно связан с традиционной русской школой. Нам, его ученикам, потребовалось время, чтобы вообще просто понимать слова, сказанные учителем. Выслушав замечания Васильева после репетиций, мы, студенты, часами спорили друг с другом по поводу всяких понятий и терминологии. Эти споры продолжаются до сих пор, потому что каждый понимает его метод по-своему.
С другой стороны, мы его последователи только в том смысле, что театр называется Школой драматического искусства. Это означает, что театру надо учиться всегда и везде: у Васильева, у себя, у коллег. Мы опираемся на школу Васильева, но свои шишки набиваем сами. Наверное, можно сказать: я сам всё придумал. И это тоже будет правда: всё, что делаю, я открыл сам. Но в то же время я горжусь тем, что опираюсь на метод мастера, исследую его и продолжаю.
— Прошел почти год, как ШДИ покинул Дмитрий Крымов. Что стало с его лабораторией?
— Артисты остались, играют его спектакли, продолжают творческую жизнь и ищут способы для реализации своих идей.
— Без своего руководителя они остались в подвешенном состоянии?
— Я бы так не сказал, потому что у них есть свои лидеры — Михаил Уманец, Иван Орлов и другие, которые продолжают развивать лабораторию, ставят спектакли. Очень важно, чтобы их творческая жизнь продолжалась в театре
Даниил Поляков
