Каких-нибудь
В официальных документах их называют БОМЖ (или БОМЖиЗ). В обыденной речи слово давно перестало восприниматься как аббревиатура. А некоторые, особенно из молодых, кто не жил в советские времена, пожалуй, даже не смогут её полностью расшифровать. Лица «без определённого места жительства»? Правильно. А две последние буквы? Подсказываю: «...и занятий». Впрочем, занятие-то у них вполне определённое — поиски выпивки, пропитания и ночлега.
Статистические исследования этой части социума проводить крайне сложно — бомжи не хотят попадать в поле зрения властей, ведь у большинства из них проблемы с законом. Да и властям не слишком интересно пересчитывать асоциалов — эти цифры не украшают. Результаты мониторингов, если какие и проводятся, получить весьма сложно, и те непроходимо мутные, приблизительные, обобщённые донельзя. К примеру, в Москве, по разным данным, от 30 до 100 тысяч бомжей. На всю столицу, согласно открытой информации, всего восемь центров социальной адаптации общей вместимостью около 1200 койко-мест. Однако претендовать на эти места бомжи могут только после получения соответствующего направления от социальной службы.
Надо сказать, что неразбериха у нас уже возникает с самим определением «бомж». Даже на сайте Департамента соцзашиты этих людей называют по-разному. С точки зрения некоторых благотворительных и правозащитных организаций от понятия «бомж» пора вообще отказаться, ибо оно приобрело негативную эмоциональную окраску и теперь тиражирует несправедливое, уничижительное отношение к людям, не имеющим или лишившимся жилья. Более того, это определение фактически подменяет одно понятие другим и позволяет государству не замечать своих бездомных граждан, делать вид, что этой проблемы в стране нет.
По всей видимости, термин «бомж» действительно не вполне корректен. Но как же тогда называть этот сравнительно новый для страны социальный слой? Бездомные? Но у большинства из них (таких, по данным социальных служб, свыше 70 процентов) есть и дом, и прописка, но нет дохода — и они вынуждены питаться на помойках, рыться в урнах, собирать банки и бутылки. Нищие? Но мало кто из бомжей нищенствует в исконном смысле этого слова, то есть живёт подаянием, милостыней. Одинокие? Но таковых среди бомжей всего около 7 процентов. Бродяги? Но дальше чем на пару километров от пригретого места они никогда не уйдут, пока не прогонят. Алкоголики? Конечно, причём, пожалуй, поголовно. Но как отделить их от тех, кто имеет тот же диагноз, сидя, к примеру, в директорском кабинете?
Пожалуй, много лучше других подходит такая формулировка — люди, попавшие в трудную жизненную ситуацию. Это только кажется, что название — дело второстепенное. На самом деле слово определяет отношение. Причём не столько государства, сколько общества — а именно оно первично. Общество же, похоже, до сих пор не осознало, как и откуда взялись эти люди и что они собой представляют.
А главное — как с ними быть.
Каждый наблюдательный человек заметит: у всех этих людей есть общая черта — они явно «не в себе». Ну не может нормальный человек вести такой образ жизни. И любой психолог это подтвердит: бомжами они стали действительно в силу особенностей своего психического здоровья. Особенностей, из-за которых они не могут противостоять, сопротивляться давлению среды.
Это как в биологии. Помните? Чем более высокоразвито существо, тем оно автономнее, тем сильнее его гомеостаз — способность сохранять постоянство своего внутреннего состояния в различных внешних условиях. К примеру, температура тела лягушки напрямую зависит от температуры окружающей среды. А организм теплокровных животных способен поддерживать показатели этого параметра на необходимом им уровне. Последние более жизнестойки и выносливы.
То же в социальных отношениях: одни люди личностно устойчивы, другие, увы, нет. Кто-то легко принимает условия игры, подлаживается к меняющимся обстоятельствам и сам становится их частью: «Я — новобранец. „Старички“ тиранят? Ладно, потерплю. Но зато потом, когда стану „дедом“, отыграюсь...» А кто-то так не может или не хочет. Сил на борьбу с системой хватает не у всех, некоторые ломаются.
Другой пример. Одни люди почему-то очень легко с младенчества усваивают суровые законы жизни: не верь, не бойся, не проси. А другие и в сорок лет остаются наивными как дети. Продолжают верить, что ничего плохого с ними никогда не случится. «Не смогу вовремя отдать кредит? А, ладно, авось обойдётся». Точно в школьные годы, надеется, что как с разбитой вазой — поругают и простят.
Что становится причиной личностной незрелости, неустойчивости? Неблагоприятная наследственность или ошибки родительского воспитания? Врождённые или приобретённые болезни? Это отдельный вопрос, и в данном случае он не так важен. Важно, что эти люди больны. Они слабее остальных. Но это не значит, что хуже. Они стали хуже — ещё больнее, глупее, беднее, грязнее, — потому что общество выдавило их из своего круга. Принесло в жертву.
Дело в том, что человечество в отличие от природы неодинаково «любит» своих «детей». Причём его предпочтения часто меняются. Для него, человечества, некие мифы, целевые установки или политические идеи всегда были куда ценнее конкретных людей. Ради торжества идей, к примеру, можно было сжечь Джордано Бруно или расстрелять человека в форме офицера царской армии. Да что там человека — целое сословие...
20 лет назад ценности у нас опять круто поменялись. Верховный бог сегодня — Рынок. Всё, что не имеет потребительской стоимости, или те, у кого она ниже, автоматически лишаются и значимости для общества. Оно теряет к ним интерес, а затем и изгоняет из своих рядов как не соответствующих господствующей идеологии.
Но среди бомжей, скажете вы, немало тех, кто изначально имел весьма высокую «стоимость» — художники, музыканты, учёные, программисты. Верно, по данным социальных служб, около 10 процентов бомжей — люди с высшим образованием. Однако по законам рынка помимо обладания стоимостью надо ещё уметь продавать себя, быть конкурентоспособным, не гнушаться подсиживания, доносов, воровства идей, взяточничества... Не умеешь, не желаешь — извини, время такое. Твой удел — влачить жалкое существование на грани выживания или прямая дорога на помойку.
И ведь нельзя сказать, что общество совсем ничего не делает для бездомных. Есть санприёмники, приюты, ночлежки. Есть муниципальные социальные службы, патрули, люди, получающие от государства зарплату, и волонтёры, работающие бесплатно, по зову совести. Есть благотворители, жертвующие на помощь нуждающимся собственные средства, и филантропы, посвящающие жизнь служению бедным и больным.
Однако все они признают, что помощь эта со стороны общества не только фрагментарна и несистемна. Она ещё и практически бесполезна. Бомжи, воспользовавшись ею, тут же снова возвращаются в прежние условия к привычному образу жизни.
Недавно известный режиссёр Тофик Шахвердиев представил публике свой новый документальный фильм «Мой друг доктор Лиза» — об удивительной и редкой женщине, которая вот уже четыре года просто по собственной инициативе и какому-то не вполне осознанному внутреннему побуждению кормит, лечит, подбирает и пристраивает всех оказавшихся в поле её зрения бомжей, алкоголиков и наркоманов.
Фильм оставляет двойственное впечатление. Вроде бы режиссёру удаётся невероятное — меньше чем за час изменить отношение зрителя к персонажам картины. Брезгливость и страх, презрение и злость сменяются состраданием и жалостью, то есть именно тем, что чувствует по отношению к своим подопечным главная героиня картины — врач Лиза Глинка. Но заканчивается фильм — и ты вдруг ещё острее осознаёшь: это не решение проблемы. Не может один или даже сотня, тысяча человек подменить собой систему социальной поддержки. Не может государство (и нельзя ему этого позволять) перекладывать свои обязанности на плечи нескольких сострадательных граждан. Таким способом вернуть в общество покинувших его граждан невозможно. Должен быть другой путь.
Почему бомжей нет в странах, где сильны клановые или семейные связи? Почему это явление невозможно себе представить в восточной культуре? Видимо, потому, что в этих обществах человек с рождения очень прочно встраивается в социум, увязывается, вплетается в сеть человеческих взаимоотношений тысячами эмоциональных и духовных нитей. Он никогда не бывает одинок, даже при желании. Все многочисленные родственники, все члены клана всегда не просто рядом — они в нём самом, в его внутреннем мире.
Что-то подобное обеспечивала в своё время советскому человеку коммунистическая идея, вера в превосходство коллективного над индивидуальным. «Жила бы страна родная, и нету других забот!» — самозабвенно и, что важно, искренне пели в один голос миллионы советских граждан. И страна не оставалась в долгу: требовала регулярного флюорографического обследования, насильно тащила на прививки, принудительно лечила в ЛТП. Глазами медсестёр строго следила, чтобы кроватка новорождённого стояла в правильном месте. Глазами классных руководителей — чтобы у школьника в доме было собственное рабочее место. Глазами товарищеского суда — чтобы соблюдались нормы морали и нравственности. Глазами милиции — чтобы никто не тунеядствовал, чтобы каждый гражданин жил согласно прописке и состоял на воинском учёте. Один шаг в сторону — и к тебе уже пришли, чтобы вернуть: в семью, в коллектив, в здоровое общество.
И возникало ощущение, что о тебе заботятся, берегут. Появлялось чувство нужности, привязанности. Понимание несвободы приходило потом. И к единицам.
Сегодня общество никого к себе не привязывает. Оно уничтожило привязанность как принадлежность, сопричастность. Сегодня каждый сам по себе. Свобода. От всего, в том числе и от мнения и оценки окружающих.
Но с другой стороны, люди утратили и представление о том, что они кому-то нужны. И если случается так, что и семья не даёт человеку ощущения привязанности, его внутренний мир оказывается пуст совершенно. Ему не за что зацепиться, когда происходит беда. И он скатывается прямиком на дно.
Со временем у него притупляются, а вскоре угнетаются окончательно и остальные человеческие свойства — совесть, воля, способность к символизации, к одухотворению. Поступки становятся похожими на поведение животных в дикой природе — импульсивными, инстинктивными, непосредственными. Видит еду — возьмёт и съест. И не важно, что она чья-то или из помойки, ведь это еда. Начни ему помогать — воспользуется и уйдёт. Не задумываясь, не испытывая ни благодарности, ни привязанности. Потому что эти «органы» у него атрофированы.
Нет смысла упрекать его в том, что он якобы не хочет вернуться в нормальное общество. Для этого нужны волевые усилия, способность взглянуть на себя со стороны, почувствовать неловкость, подумать, каково другому рядом с тобой, а главное — ощутить собственную значимость. Но всех этих функций психика бомжа давно не поддерживает.
Если признать справедливость сказанного, то «другой путь» находится сам собой. Общество должно осознать свою вину и принять ответственность за судьбу тех людей, кто был выдавлен на обочину жизни в результате выбора, сделанного страной в конце прошлого века.
За всё приходится платить, даже за демократию. Идеального строя человечество пока не придумало. И жертвы, увы, всегда есть и будут, они неизбежны. Но их число, а также условия существования целиком и полностью зависят от нас. Как правило, всё можно просчитать заранее, вплоть до того, какое именно количество людей окажется на улице в результате принятия того или иного закона. Например, пресловутого
Признавать свою вину нелегко. Но если мы сделаем этот первый шаг, остальное будет уже делом техники. Потребуется организация широкой социальной сети, возможно, целой Федеральной службы по ресоциализации людей, попавших в трудную жизненную ситуацию. Работа эта будет кропотливой и неблагодарной — придётся терпеливо, изо дня в день, возможно, за руку, как ребёнка, а поначалу даже чуть ли не силком тащить каждого из этих людей в приют, где заново приучать к гигиене и столовым приборам. Наверняка придётся не раз выслушивать в ответ их грубости, снова и снова вылавливать по помойкам, опять за руку вести в приют и в сотый раз объяснять, что кожа должна быть чистой. На сто первый они привыкнут. А привыкнут — их сюда потянет. И у них появится первая тонкая ниточка привязанности. Укреплением её займутся другие работники службы — психологи, врачи, юристы...
Какими же должны быть численность и бюджет такой службы, воскликнут скептики и экономисты! Судя по сегодняшнему облику российских городов, почти астрономическими. Но иного способа решения проблемы лично я не вижу.
И только так, на мой взгляд, можно надеяться, что через несколько десятков лет в московских двориках вновь появятся лавочки возле подъездов, на которых будут сидеть аккуратные старушки и зорко следить за происходящим вокруг.
Вероника МААНДИ
