На берегу детства

Взрослые будто потеряли дар связной речи. Дети же говорят с миром так же, как и тридцать, сорок лет назад — обстоятельно, бережно, тихо

Всем знакомый рефрен наших взрослых сетований: нынешние дети страшно изменились, мы такими не были, они другие, иные. Об этом говорят родители и бабушки, учителя и воспитатели. И никто не знает, что делать с этой инакостью и откуда она взялась — от технологических ли перемен, от глобального потепления, от новых продуктов… Но если оставить в стороне эти модные разговоры и всерьез задуматься, то после невеселых размышлений придется признать: это мы, взрослые, радикально изменились. Как-то незаметно мы потеряли в себе классические образы Отца, Мамы, Бабушки, Деда.

Наше внутреннее зрение настолько померкло и сузилось, что чаще всего мы смотрим на детей как на воплощение наших проблем. Наш мозг, привыкший к неустанному прокручиванию оптимальных вариантов, наталкиваясь на детей, начинает перегреваться и выдавать нам столь же беспомощные, сколь и глупые соображения: дети неправильные, непонятные, непредсказуемые…

А все это относится лишь к нам самим, но не к детям. Это мир взрослых уплыл, как оторвавшаяся льдина, а дети остались там, где прилично находиться ребенку — на берегу детства. Это у нас земля ушла из-под ног, нас носит по волнам без руля и ветрил, и оттого наш взгляд на детей такой скачущий и нервный.

Это даже по детской литературе видно. Язык, темы, жанры — все зашаталось. Взрослые будто потеряли дар связной речи. Дети же говорят с миром так же, как сорок лет назад — обстоятельно, бережно, тихо.

Если посмотреть на такой чуткий барометр детства, как сказка, то нельзя не увидеть, что дети, к счастью, остались детьми. Сказки, написанные детьми 1960-х и 70-х годов, и сказки современных детей — они написаны в одном пространстве, в пространстве Добра. Возможно, чуть изменились герои и обстоятельства, чуть грустнее стала интонация, но это не сравнимо с теми переменами, что произошли в «зоне ответственности» взрослых — в СМИ, к примеру. Не говорю о телевидении, но положите рядом газеты 1979 года и 2009-го — впечатление такое, что они набраны на разных языках и вышли на разных планетах.

Как это ни покажется странным, но мир детства оказался духовно устойчивее мира взрослых. Он сохранил то, что социологи называют базовыми ценностями.

Сказки нынешних малышей абсолютно созвучны сказкам советских детей (и в этом смысле наше детство прекрасно аукается с детством наших детей и внуков!). И в тех и в других почти всегда — открытый финал, таинственная недоговоренность. Текст завершается будто бы ничем — тающим вздохом, многоточием, словно взгляд уходит за горизонт того, что можно выразить словами. Очевидно, и современным детям, как и нам в 5—6 лет, многоточие говорит больше, чем точка, а недоговоренность важнее моральной сентенции.

Как и в сказках детей 1960—70-х годов, в сказках, написанных сегодняшними детьми, нет юмора во взрослом понимании. Детское восприятие жизни всегда серьезно (кстати, вы заметили, что малыши никогда не понимают — над чем смеются старшие?). Там, где взрослый писатель разворачивает показавшуюся ему смешной ситуацию в юмористическую сторону, ребенок вовсе не находит ничего смешного, он пишет притчу и развивает сюжет не по горизонтали (от завязки к развязке), а уводит его из глубины ввысь (от земного к небесному).

И спасение в сказках, написанных современными детьми, по-прежнему происходит не столько из-за вмешательства каких-то чудесных сил, а просто потому, что спасение не может не прийти. Поразительна эта непременность, эта строгая обязательность хорошего конца в сказках детей всех времен! Но только вот утверждение добра и света дается нынешним детям как-то иначе, труднее. Для советских детей счастливый конец был предопределен, нынешние же малыши с тревогой догадываются, что все может быть иначе. Добро для них — колеблемый злым ветром треножник, который они изо всех сил пытаются удержать. И оттого кажется, что у сказок, сочиненных нынешними детьми, — грустные глаза.

Шеваров Дмитрий