Накануне юбилея Татьяна Догилева рассказала о комфортном состоянии "сбитого летчика"

Я хорошо отношусь к своим ровесницам

— Татьяна, откуда ты приехала, с каких кинопроб?

— Сейчас так все засекречено и ничего рассказывать нельзя. Пока могу только сказать, что пробовалась на роль очередной свекрови.

— Сколько их у тебя уже было? И обычно ты хорошая свекровь или злыдня?

— Точно не скажу, но на самом деле их много. Свекровь, как правило, в кино — это штамп, никому особо не нужная роль — так, пусть болтается для мебели и возрастной категории. Чтобы возрастные зрители видели возрастную свекровь. Но дело в том, что я свою свекровскую карьеру начинала у потрясающего режиссера Алексея Хлебникова, в сериале «Обычная женщина».

Для меня Хлебников — представитель нового кино, новой манеры игры, съемок, и я была рада к нему попасть. Плюс ко всему очень понравился сценарий. Я пришла на пробы, режиссер произвел на меня большое впечатление, потому что он все знал про фильм и про мою роль. Причем больше, чем я. У него сильная режиссерская воля, которая направляла тебя без слов.

— Работая над образом свекрови, на что ты опираешься? Насколько я понимаю, ты сама — не свекровь, то есть в твоем случае — не теща.

— Да, по возрасту подхожу к теще, но еще не была ею. Больше опираюсь на свой жизненный опыт, свои наблюдения. Я, надо сказать, вообще хорошо отношусь к своим ровесницам. Но они в кино только в штампах используются: свекровь, как правило, не любит невестку, теща — зятя. Но, ей-богу, они намного шире и интереснее, и проблемы их намного сложнее, чем просто ругань с невесткой. И мне такой персонаж, если он не штамп, интересно играть.

Талант жены во мне очень не развит

— Но ты дважды в жизни была чьей-то невесткой. Как я тонко зашла.

— Да, дважды. Первый мой брак длился месяца три, поэтому я не успела насладиться отношениями со своей свекровью. Да, такой короткий брак, но это была страсть, безумная влюбленность молодой неопытной женщины, которая, начитавшись романтических книг, быстро выскочила замуж. Неопытной была.

— Как у Пушкина: «К беде неопытность ведет».

— Я не считаю, что это была беда. Мой первый муж был просто-напросто помощником режиссера на первой в моей жизни съемке — 1978 год, фильм «Безбилетная пассажирка». Молодой красивый человек, который окончил технический вуз, стоял с хлопушкой. Но поскольку он хотел обосноваться в кино, то начал с хлопушки. В общем, первые съемки, красивый парень — все было обречено на любовь. А я была романтической особой, и мне казалось, что он — та самая половинка, без которой жить нельзя. Но жизнь показала, что все это не так.

— Однако быстро ты разобралась — за три месяца.

— Ну, оказалось, что мы до такой степени разные люди, и плюс я поступила в «Ленком», где у меня началась бурная театральная жизнь. И все, что там происходило, было намного важнее. Я понимала, что в театре решается моя жизнь, а не дома, где даже очень скучно. Мы развелись, и, поверь, ничего плохого ни в его адрес, ни в адрес моей первой свекрови, которую я видела один раз на нашей свадьбе, я сказать не могу.

Второй брак — с писателем Михаилом Мишиным — оказался более продолжительным. Его прекрасная мама Рита Михайловна… У нас с ней как раз были классические терки, скрытые налетом интеллигентных отношений. Она обожала своего единственного сына и была не только образцовой еврейской мамой, но и еврейской женой. Но вот сейчас я задумалась над словом «еврейская» — на этом в семье никогда не акцентировалось внимание. Но сына она обожала, считала самым талантливым на свете и была прекрасной женой, считавшей, что интересы мужа намного главнее ее собственных. И того же она ждала от меня.

— Но ты не оправдала ее надежд?

— Я тогда даже не понимала, о чем она. А когда поняла, это вызвало не только бунт, а я бы сказала, агрессивное неприятие одной мысли, что я должна заниматься только делами мужа. Позже я пришла к выводу, что талант жены во мне очень не развит.

— А развить? А работа над собой?

— Я безнадежна. Мне не нужно было раскрывать талант материнства — вот он был, и всё. Точнее, инстинкт: дочь сразу стала главным человеком в жизни. Я ответственна, но не очень уютная. С одной стороны, все умею — полы мыть, борщ варить, а вот с рыбой и мясом у меня не очень хорошо. А с другой — вроде и умею, но не очень люблю. Сейчас предпочитаю не убираться самой, хотя у меня много свободного времени. Но я так много в своей жизни убиралась, в период активного брака и маленькой дочери, что не хочу даже пылесосить. И не делаю этого — есть помощница.

На «Орестее» нам платили в твердой валюте

— Закрываем тему свекровь–невестка и переходим к творчеству. Ты одна из первых советских актрис, кто начал работать в сериалах и ситкомах — «Дети, Люба и завод», «Участок» и так далее.

— Напротив, я года четыре не снималась — от слова «совсем». Просто не звали.

— Вешалась от безработицы?

— Не вешалась, потому что началось это с перестройкой, когда рухнул Советский Союз, и мое поколение 40-летних (а это самый продуктивный возраст) попало в этот переход или переплет — как хочешь назови. А у тебя еще есть умение, внешность, но ты уже не молодая бойкая героиня. И наше поколение в общем-то перечеркнули — мы не сыграли того, что могли бы. Кончился тот кинематограф, а новому мы не пришлись, и самый тяжелый период был именно тогда.

Но всегда выручал театр. В период черного отчаяния возник Петер Штайн с «Орестеей», а это и новые друзья, и пробы себя в другом театре, и гастроли. «Орестею» после премьеры сильно ругали, и я помню, что плакала, хотя прежде, когда меня ругали, никогда не плакала. Потому что от несправедливости: меня, Лену Майорову и Женю Миронова называли «зажравшимися кинозвездами». И тогда мой муж Михаил Мишин пошел в библиотеку и нашел газету «Век», где была одна из немногочисленных положительных рецензий на этот спектакль.

— Удивлена, потому что «Московский комсомолец» первым откликнулся на спектакль Штайна отличной рецензией.

— Это как-то прошло мимо меня. А потом мы поехали с «Орестеей» за границу и вот где поняли, насколько страна наша была закрыта, насколько мы варились в собственном соку. Мы ездили со спектаклем два с половиной года. Но первые поездки… Это было даже смешно.

Мы-то думали: русский театр, сейчас приедем, и все умрут от счастья. И Штайн — модный режиссер был в то время, уже классик. Но никто не умер. Вот, например, мы играли в Лейпциге в Доме советских офицеров, где 37 градусов в помещении без кондиционера. На первых показах народу было мало, потому что немцы ненавидели это место — оно для них связано с советскими войсками. А у нас шок — оказывается, мы особо никому не нужны! Да и играли мы поначалу в маленьких городах, в непрестижных залах. Ушат холодной воды на свои разгоряченные головы приняли. Но зато потом спектакль собирал полные залы на престижных фестивалях и площадках. И приезжали зрители из Бельгии, Франции.

Тогда было такое время, что в России артистам негде было особенно заработать: рухнуло кино, в театрах платили немного, да и зрители не особо ходили. А нам на «Орестее» платили в твердой валюте, и это было прекрасное подспорье, а иногда и единственный источник дохода. Мы стали ценить не только спектакль, но и саму возможность работать. До перестройки считалось, что в театре не за деньги, а за искусство работают, деньгами добирали в кино. А тут спектакль, который тебя кормит, и надо уметь его хорошо играть, независимо от того, сколько зрителей на него пришло. И нас это так сплотило в первые трудные поездки, закончились разногласия между хором и протагонистами, мы сказали себе: «Много зрителей, мало зрителей — всё равно будем играть». Все друг другу помогали, страховали и радовались друг за друга. Мы любили «Орестею», и для меня она остается очень важным и значимым театральным проектом.

Я подписала договор на ситком, не зная, что такое 12-часовая рабочая смена

— Но кино к тебе вернулось.

— Да, постепенно появилось кино, и я перешла в возрастную группу 40+. И уже я — не молодая героиня, а характерная, и сексуально неудовлетворенная гражданка. Это чистая правда: я все время хочу Безрукова (сериал «Участок») или еще кого-то сделать своим любовником. Я даже смеялась, что для меня и моих ровесниц другой ниши в кино нет. А сейчас читаю сценарии — везде нужны 40-летние. Взрослая женщина, с детьми, с проблемами, с трудными решениями, с карьерой — слава феминизму! А тогда это были озабоченные соседки, брошенные жены… И я их играла.

— Морально легко к этому адаптировалась?

— Поскольку я хорошо знаю историю, в том числе советских актрис, решила для себя, что и артистки получше меня в сорок перестали сниматься. Такое бывает сплошь и рядом. Внутренне для себя смирилась: ведь у меня был театр, я стала пробовать заниматься режиссурой. «Нет так нет», — решила я, а тут как раз объявились эти 40-летние неудовлетворенные, и ситком позвал меня на «Люба, дети и завод». На то, что у американцев называлось «Грейс в огне». Я специально не смотрела эту версию, чтобы она на меня не оказала влияние — мы же не знали тогда слово «адаптация». А по советским законам театральной школы ты не должна повторять другую актрису ни в коем случае. Даже если у тебя второй состав, ты должна была приходить на роль со своей индивидуальностью.

Да, мне было непросто. Я подписала договор на ситком, тогда еще не зная, что такое 12-часовая рабочая смена. А это — съемки семь месяцев подряд, шесть рабочих дней в неделю, 12-часовая рабочая смена, и ты все время в кадре. Все кончилось очень плохо — я просто заболела.

— 12 часов работы в павильоне — с чем сравнить?

— Несмотря на то, что я любила режиссера, нашу группу, переутомление было таково, что, когда утром просыпалась, говорила сама себе: «Ни о чем не думай, вставай и иди». Это абсолютно безбожное, нечеловеческое существование, и только такие придурки, как мы, могли в это ввязаться. Но, опять же, мы были неопытные. Актрисы другого поколения уже знали, что такое главная роль в ситкоме, и они понемножку начали продюсерам выставлять условия — чтобы элементарно выжить. Как я потом узнала, на Западе одну серию снимали неделю, а у нас в два дня.

Свой образ жизни я защищаю. Имею на это право

— Ты не скрываешь возраст, с легкостью и открыто говоришь, что постарела. В то время как другие актрисы, да и вообще женщины, скрывают.

— Да, я постарела, я поправилась, я изменилась. Перестала биться за молодость. Я просто такая, какая есть. Это не хорошо и не плохо. Более того, с большим уважением отношусь к актрисам, которые не сдаются возрасту, держат диеты, фейсы, которые активны и хотят много ролей. Но моя позиция другая — я говорю: «Мне 65. Я пенсионерка. Много смотрю сериалов. Не склонна к общению, к компаниям, тусовкам. Я, может быть, даже и дикая». И только тебе одной даю интервью к моему 65-летию, потому что мы — старые приятельницы. Других прошу на меня не обижаться. Я выбрала закрытый образ жизни

— Таня, а может быть, в монастырь? Я без шуток: вот Екатерина Васильева уже постриг приняла, и ей хорошо там.

— Нет, не собираюсь. Екатерина Сергеевна к этому стремилась давно и осуществила свою мечту и намерение. А у меня никогда не было такого намерения, но свой образ жизни я тоже защищаю. Имею на него право.

— А тебе хорошо в этом закрытом мире?

— Да ничего, нормально. Понимаешь, не хочу я больше играть в театре — столько переиграла по объему, что плохо представляю себя сейчас на сцене. И ставить не хочу. Причем ни от чего не отрекаюсь, прекрасно отношусь ко всему, что было, — с победами и поражениями, с любовью и нелюбовями. Но сейчас мой организм не реагирует на театр.

Перестала туда ходить, потому что не подключаюсь к тому, что происходит на сцене. Вижу там просто ходящих по сцене людей — они у меня не складывают в мир. И мучает мысль: зачем они это делают? Но я это отношу к своим проблемам — так случается, что человек вдруг перестал это воспринимать. Может, на какое-то время — не знаю, но сейчас так.

На съемках только я и мой героический партнер — труп

— Ты веришь, что роли находят вас не случайно?

— Верю.

— Тогда роль твоей Ирины Витальевны в сериале «Вампиры средней полосы» как оцениваешь? Зачем она к тебе прилетела?

— Было ужасно интересно, потому что никогда прежде такой роли у меня не было, и наше поколение такое никогда не играло. Раньше, может быть, и не согласилась бы, но к тому времени я уже насмотрелась американских сериалов и поняла, что это тоже может быть произведением искусства.

Скажем, я посмотрела сериал «Викинги», понимая, что в истории на самом деле все не так было. Но в современных сериалах для меня важна продолжительность, когда режиссер имеет возможность подробно построить киномир, который ты подробно можешь рассмотреть, и он тебя затягивает.

Я большая поклонница хороших сериалов и настаиваю на том, что они — новый вид искусства. Ты можешь погрузиться в этот мир и пожить там длительное время. Это праздник, который неделю будет с тобой. Так, может быть, потому что я в свое время была запойным читателем, ну а поскольку сейчас нет писателей, которые бы тебя так увлекали, то все ушло в сериалы. Лучшие авторы, режиссеры, актеры — там.

— Не страшно про вампиров? Есть темы, которых лучше не касаться — можно обжечься, а может, наоборот, обогатиться, когда чужой кровушки напьешься?

— В «Вампирах средней полосы» я как раз осуществляю связь между реальным и вампирическим миром — не страшно. Да и в сценарии герои написаны как условные вампиры — некая пародия на них. Не людей едят, а работает какая-то станция по переливанию крови. Кстати, сейчас у режиссера «Вампиров» — Антона Маслова — я снялась уже в полном метре под названием «Многоэтажка». Вот-вот премьера.

Вообще-то я люблю сериалы всех жанров, но детективы — моя страсть. И единственное, кого мне в последние годы очень хотелось сыграть — это следователя. Вот такая детская мечта — как игрушка. А мне никто следователя никогда не предлагал. И вдруг предлагают сериал «Гид», режиссер — Кира Мещерякова. Там я мама главного героя, и она — следователь на пенсии.

Естественно, я сразу соглашаюсь. Радуюсь как ребенок — круто, буду следователем! Первый съемочный день был на кладбище под проливным дождем. Терпимо, и энтузиазм мой не угас: я ходила среди искусственных могил, которые организовала киногруппа на настоящем кладбище. А вот вторая смена — обнаружение трупа. Труп этот, по сценарию, мы обнаружили на заброшенной стройке, где цемент и ужасная непролазная грязь.

Короче, проливной дождь, холод адский. На стройке только я и два моих героических партнера — криминалист и труп, который валяется в огромной луже воды и крови. И где-то через пять часов я подумала: «И зря я мечтала следователя сыграть». Вслух выразила свои сомнения — типа несладкая жизнь у следователей. На что актер Александр Лойе, который играл моего сына, со знанием дела отозвался: «Совсем не сладкая».

Ночью снимали. И в одну из них я — по роли тетка в кофте, на пенсии — руководила группой захвата, которая состояла из настоящих омоновцев — на каждом амуниции по 35 килограммов. И эти ребята еще мне докладывали типа: «По периметру чисто».

Внуки наберут в поисковике имя, фамилию и всё узнают

— Если открутить время назад и ты не была бы пенсионеркой, захотела бы полететь в космос, как Юля Пересильд?

— Если бы позволяло здоровье, да, я бы пошла. Всегда была склонна ко всякого рода авантюрам. Единственное, что когда появилась дочь Катя, я осторожнее стала к ним относиться… Но, кстати, когда мне было сорок лет, мне предлагали поучаствовать в первой попытке запустить артистов в космос. Это был советско-американский проект, и ко мне домой приехал молодой режиссер Александр Сорокин, у которого я снималась в дипломной картине. «Я считаю, что из всех актрис вы одна годитесь», — сказал он. Но я отказалась участвовать в кастинге, потому что уже была Катя.

А из мужчин отобрали Владимира Стеклова. С ним должен был лететь еще американский актер, но и он отпал — Стеклов остался один. Он прошел все медицинские испытания и тренировки. Я это все от него знала — мы в это время играли с ним в антрепризе. Но в последний момент не дали денег, и проект рухнул.

— Какие три фильма из своей кинобиографии ты бы в обязательном порядке завещала смотреть внукам и детям внуков? Называю: «Блондинка за углом» с Андреем Мироновым, «Забытая мелодия для флейты» с Леонидом Филатовым, «Покровские ворота» — ну, там вообще россыпь имен...

— Ничего завещать не буду. Все фильмы, что ты назвала, мне нравятся, и к своей особе я не отношусь с особым пиететом, но…

— Но это значит, что ты не думаешь о том, что останется после тебя. А внуки, как мне кажется, должны знать и помнить, что у них была такая героическая бабушка, которая чуть до космоса не долетела.

— Внуки наберут в поисковике имя, фамилию и всё узнают. Захотят — посмотрят, не захотят — не посмотрят.

— Ремейк какого фильма из твоей кинобиографии ты хотела бы увидеть сегодня? Сделанный с применением новых технических возможностей?

— Сейчас это невозможно, потому что так меняются времена, взгляды, мораль, культура поведения.

— Ты хочешь сказать, что «Покровские ворота» или «Блондинку за углом» сегодня не поймут?

— Конечно, потому что новое поколение не знает, что такое коммунальные квартиры, и особенно — что такое дефицит. Никто из них не поймет, что не было колготок, колбасы, билетов в театр…

— Но чиновник, как вид, мало изменился. «Забытая мелодия для флейты» — достаточно изменить только пейзаж за окном.

— Не согласна. Во-первых, изменилась внутренняя психология человека. И, во-вторых, это было советское кино. И что бы там ни говорили, советская идеология была: общественное выше личного, в том числе в личных отношениях. Любовь — это чтобы было хорошо человеку, которого ты любишь и все для него сделаешь. А сейчас что? Сейчас все коучи учат: «Будь счастливой — полюби себя», «Границы дозволенного», «Комфортное состояние». Мне никакая из этих позиций не близка. Я понимаю только, что был человек без гаджета, а теперь с гаджетом. Вот сейчас занимаюсь в театральной студии с подростками и вижу, как они меняются. Это совершенно другие люди.

— С ними можно договориться?

— Конечно, если это касается дела. Когда вижу, что им интересно, они проявляют лучшие свои качества — дисциплину, прилежание, таланты. Но они все равно другие. Более того, каждые четыре года они другие. Мы не можем говорить — хорошие или плохие. Многие из них уже не понимают, зачем Ромео и Джульетта убили себя, ищут этому другие обоснования. Какие? Виноваты взрослые. Понимаешь?

Большие деньги выиграли. Причем всё!

— В твоей биографии есть очень, с моей точки зрения, важный эпизод — ты боролась за Патрики, когда там ради строительства коммерческого здания хотели снести дома, которые считались памятниками архитектуры. Даже вступила в конфликт со всемогущим Никитой Михалковым. Не жалеешь об этом?

— Ни секунды. Мы бились даже не только за конкретные дома, а за старую Москву. Я в это свято верила и пыталась сделать все, что в моих силах. У меня не получилось. Война проиграна. Но я билась за правое дело.

— Повторись такая ситуация — пошла бы бороться?

— Нет. Потому что тогда была надежда сохранить, а сейчас ее нет. Нас никто не поддержал тогда: очень инертными оказались жители и вообще население. А если бы тогда защитили два дома, сегодня не кричали бы: «Сносят это, вырубают то». Тогда начинался весь беспредел, но тогда были свободные СМИ — стоило позвонить журналистам, они тут же приезжали. Тем не менее мы чего-то тогда добились, во всяком случае, укрепили несколько домов.

— Значит, Никита Михалков выиграл?

— Я так скажу: большие деньги выиграли. Причем, всё выиграли. Очень смешное началось потом: несколько людей из кино, которые мне прежде выказывали всякую любовь и восхищение, при встрече со мной на каких-то фестивалях делали вид, что не видят меня. А когда я спрашивала: «Почему ты не поздоровался?» — отвечали: «Я же плохо вижу».

— О этот лукавый народ мира кино и театра...

— Я поначалу не въезжала или не могла связать, почему этот человек, который бросался мне на шею и всегда рад был видеть, теперь резко ослеп.

— Я чувствую, что в тебе до сих пор больно отзывается эта история. И даже не то, что деятели кино с тобой не здоровались, а вообще…

— Да нет… Я знаю, что это была война местного значения. Я примкнула к обреченным, и мы проиграли. Я перестала расстраиваться и удивляться. А больно мне или не больно?.. Поражение есть поражение. Во всяком случае, когда меня зовут защищать какое-нибудь здание, я не иду. Это безнадежно. Я слишком хорошо знаю эту кухню и точно знаю, что здания никто не защитит. Ни-кто!

Печально это? Печально. Но мне много что печально. Но я продолжаю жить, нахожу какие-то радости. И теперь не активно выступаю против того, что мне не нравится, — у меня уже не те силы, не те нервы.

Сбитый летчик — что ж плохого?

— Ну не так уж ты и пассивна, достаточно посмотреть на твою страницу в FB, где ты активно постишь свои прекрасные — без преувеличения — фотографии. Давно освоила этот вид искусства?

— Занялась серьезно фотографией года два назад, когда первый раз посетила FB. Я лежала в гостинице в Геленджике, а поскольку сон мой не хорош, то читала прессу в компьютере. Но вся пресса была прочитана, и я, ткнув какую-то кнопочку, оказалась зарегистрированной в FB. И сам процесс, что я могу прямо с телефона загружать в соцсети фотографии, меня изумил. Как изумил Селифана сам процесс складывания букв в слова.

— Сколько подписчиков у тебя в FB?

— Полторы тысячи. Я против большого количества френдов, у меня, так сказать, скучно-лояльная лента. Я не хочу никаких раздражителей и плохих новостей.

— Легко стать другом Догилевой? Может, для этого нужно какой-то тест пройти?

— Конечно, я захожу на страницу того, кто постучался ко мне, смотрю, что он постит. Много актеров желают дружить со мной, но дело в том, что я вижу на их странице только их фотки. Зачем они мне? Мне не интересен их творческий путь. Должно быть что-то интересное, поэтому во френдах у меня фотографов много, операторов. Я люблю картинки.

— У тебя действительно потрясающий глаз, ты умеешь поймать кадр, увидеть ракурс такой, какой не видят другие. Не собираешься сделать выставку?

— Не хочу. Мне тут предложили: «Не приехать ли тебе, Таня, с выставкой в Копенгаген?» Значит, это надо всё упаковать, страховать, везти… А если здесь? Я не хочу в зале стоять и считать, сколько людей пришло на выставку. Для чего? У меня же нет никаких амбиций стать настоящим фотографом. Если мне ставят лайки-сердечки, мне приятно, я радуюсь.

Один раз, как молодая актриса, я провела творческий вечер, и после сказала себе, что никогда больше этого делать не буду. Потому что такого количества нервов…

— Послушай, у тебя публичная профессия, а ты как новичок рассуждаешь про нервы, холодные руки…

— Ты не видела, как такие люди, как Вячеслав Тихонов, Михаил Глузский, в обморок чуть ли не падали на своих юбилейных вечерах. В том-то и дело, что количество нервов, которые ты тратишь на это, необъяснимо и не стоит того.

— Все понятно, ты можешь работать коучем, потому что наконец полюбила себя, стала беречь себя.

— Другие прочитают мои ответы и скажут: «Какой ужас, она — сбитый летчик». А я сегодня режиссеру на пробах так и сказала: «Мне комфортно в состоянии сбитого летчика». — «Но это к вам не относится», — стала кричать она. Все считают, что это как-то оскорбительно — «сбитый летчик».

— Или кокетство?

— Нет. Человек летал, летал, побеждал, а потом его сбили. Что здесь плохого? Или он приземлился и вышел из самолета и пошел фотографировать, например, шмелей или чаек. В Юрмале я иду — заснеженный берег, одни голодные чайки, я их и фотографирую.

— Хорош сбитый летчик, который снимается, кочуя из сериала в сериал.

— В том-то и дело, что это я воспринимаю так — я не иду, если мне не интересно, а не по морально-нравственным соображениям. И если есть какая-то прелесть в пенсионном состоянии, когда не надо ждать — позовут, не позовут, то это и есть свобода. Это внутренняя свобода, когда тебе не нужно зависеть от профессии и от других людей. Сладится — хорошо, нет — тоже хорошо. Тогда я поеду фотографировать чаек.

Марина Райкина

Источник