«Наследники Сталина», по меткому определению Евгения Евтушенко, продолжали драку меж собой – антипартийные группы, в которые они почковались, тут же разоблачались, но их судьба решалась уже погуманнее, чем при усатом вожде – их отправляли на пенсию, хотя и не лишали пайков.
Племя продолжало «игру с медведем», но теперь уже с мертвым. Скоморох в медвежьей шкуре ИЗОБРАЖАЛ зверя, но не был им самим. Тотем из разряда живого царя-хозяина переходил в знак воспоминания о царе. Былое почитание сменялось осмеянием. Этот новый обряд был непривычен. И по-своему жесток. На святках, к примеру, вместе с медвежьими играми бытовала игра в мертвеца или «умруна», как его на Руси называли. Игра в «умруна» была «игрой в царя» - очень популярной в древнее время.
Ритуальные проводы на тот свет – и есть та самая игра в «умруна», в которой царя сначала убивали, потом хоронили, а потом под общий визг и песнопение обязательно воскрешали – театрализованно, костюмировано, с использованием крашеных масок и декораций.
Так и со Сталиным поиграли.
Сначала поклали его нашпигованный спиртами и бальзамами труп полежать в Мавзолее, рядом с таким же пустотелым Лениным, потом, после речи Хрущева на ХХ съезде, его оттуда вынули и закопали в 10 метрах, у Кремлевской стены.
Однако умер ли наш «умрун» или воскрес, до сих пор неясно. Игры первобытного племени продолжаются.
Хотя 5 марта 1953 года смерть тирана медицински зафиксирована.
Но и тут есть над чем задуматься.
Вообще-то инсультный удар хватает его раньше, 1-го марта, - вождь одинок, к нему поначалу никто из близких, никто из охраны, не подходит… боятся подходить…
А он… По имеющимся достоверным свидетельствам…
Он больше суток лежит под столом в гостиной, в луже собственной мочи.
Что-то мешает. Во-первых, соавтор по имени История, - она давит меня своей гениальностью и величием. Ей нет равных в умении строить ошеломительные сюжеты, проявлять характеры, сталкивать людей в неразрешимых конфликтах, громоздить события, путать карты, затем (в конечном счете) всё ставить на свои места и делать правильные выводы с гарантией новых ошибок и новых загадок бытия.
История – дойная корова Литературы. Она – великий драматург, предлагающий пишущим бесконечное множество драм, комедий и трагедий, взятых из реальности, она – злой и добрый исследователь прошлой жизни в назидание будущим временам. Только и слышишь от нее: «Ничего не выдумывайте!.. Ничего не добавляйте!..»
А в Театре так нельзя. Как Театру без добавлений?.. Театру нужна правда, да, но – театральная. То есть та, которая превращает жизнь в игру, подлинную, достоверную историю в факт искусства. Как это сделать? Как достичь?.. Ох, нелегкая это работа…
Во-вторых, мне мешает то, что я сам вольно-невольно являюсь участником – соучастником рассказываемой истории. Тут и знаменитое театральное «отчуждение» не поможет: сделаться сценическим образом значит, пусть на время, перестать быть самим собой.
Представление – оно и есть ПРЕДСТАВЛЕНИЕ.
Какой актер сыграет моего отца?!. Какая актриса – маму?!. Да и я есть я, и никто на свете. Так же, как Сталин, хоть и были ранее всякие попытки его изображения, театрально явит себя на этих страницах-подмостках не столько лично, сколько в своем недосягаемом, внешне незримом виде – его присутствие пусть будет ощутимо, но не более, - пошел он к чорту, короче!.. Не будет у этого персонажа никакого текста, никаких реплик, но роль его весьма значимая, поскольку зловещая. Впрочем, он сам ее, как известно, выбрал. И История ему за это воздала. Или воздаст.
Начнем пьесу с пролога.
Зритель войдет в полутемный зал и что же он увидит, взглянув на сцену, пока действие еще не началось?
Допустим , он увидит огромную белую стену, стоящую чуть косо от кулисы к кулисе. Почему косо? Потому что стена будет экраном и на нем то и дело станут возникать старые фотографии из моего семейного архива и специально снятые страницы множества писем, без которых нашему документальному повествованию не обойтись. И вот, хочется, чтобы эти документы были заявлены «не в лоб», то есть иллюстративно, а чуть-чуть поэтично, будто из небытия, из чернот ушедшего времени, сегодня для нас, во многом, ирреального.
Из стены, благодаря спецэффекту, появятся и два главных героя – папа и мама. Я как лицо реальное выйду на сцену из кулисы.
А Сталин… Нет, Сталин вообще не появится в моей пьесе. Он в ней будет НЕЗРИМО присутствовать. Он будет нависать над каждым словом этой истории, над каждым движением на сцене, он будет разлит в самой атмосфере этого пространства – как злой дух, олицетворяющий божье отсутствие.
Пора бы начать…
А с чего7.. С тишины или с музыкального вступления?..
Лучше с тишины. Почему лучше – не знаю, не понимаю, но я так чувствую.
Может быть пьесе предпослать какой-нибудь эпиграф?..
Мама моя любила стихи и многое читала наизусть, особенно из Ахматовой…
Мы ни единого удара
Не отклонили от себя…
Это точно. А может из любимого мной Мандельштама?
Мне на плечи кидается век-волкодав…
Или – из него же:
Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок
И всю ночь напролет жду гостей дорогих
Шевеля кандалами цепочек дверных.
А?.. Тоже неплохо. Гениально, можно сказать.
А ведь написано было еще в 1930-м году, в декабре… Страна, слушай своих поэтов!..
Тогда, может, что-то взять издалека и Пушкина, к примеру, процитировать? Или Блока? Или (недавно попалась на глаза поразившая меня строка) – из Аристотеля (!):
Известное известно немногим.
Вот уж прямо относится к моему труду. И оправдывает его.
- Ну, что ты нам рассказываешь… Мы это все давно знаем… Ничего нового!
Согласен. Ну, что «нового» можно произнести мне, гному, после великих изъявлений Варлама Шаламова и Александра Исаевича?..
Но почему тогда так ноет сердце при чтении документов этой эпохи – беспощадной к человеку и безнравственной по определению. Ноет и не проходит.
Вероятно, потому, что всякий ДРУГОЙ человек – это другая жизнь, другая история, - и ПОВТОРА тут нет и быть не может.
По смерти Сталина 5 миллионов человек находились в неволе – и у каждого своя ошеломительная судьба, своя боль, свое страдание. Плюс «члены семей изменников Родины» - к этой категории я принадлежу и пока жив, должен исполнить СВОЙ долг – памяти страдальцев – мамы и отца.
Нет, не будет у моей пьесы никакого эпиграфа. И не потому, что не могу выбрать. Просто хочу, не будучи первым (а это для меня не важно!) в КОТОРЫЙ РАЗ дать современнику и потомку глубоко ЛИЧНЫЙ взгляд на то, что случилось, как говорится, «со мной и страной».
Свет в зале гаснет. Представление начинается…
Продолжение следует
