На Малой сцене Кремлевского дворца по случаю продолжения года Японии в России состоялась российская премьера международного проекта «Самурай Нобунага». Cлиянию культур дивилась Татьяна Кузнецова.
Двухчастный вечер на Малой сцене Кремлевского дворца (она размещается в банкетном зале, в центре которого при необходимости выстраивается немалый партер) предварил посол Японии в России господин Тоёхиса Кодзуки. В своей речи на русском языке он упомянул великие классические традиции обеих стран и представил титулованных авторов проекта: Ранко Фудзиму, наследника знаменитой актерской династии и знатока танцевального жанра нихон-буе, экс-премьера Мариинского театра народного артиста России Фаруха Рузиматова и Морихиро Ивату, экс-солиста театра Большого, ныне — директора балетной труппы Бурятского оперного театра. В буклете описано, как в 2015 году эти опытные и отважные люди «объединились, чтобы поделиться тем, в чем каждый силен»: втроем они сочинили и исполнили «хореографическую драму-экшен» об объединении Японии — «Самурай Нобунага» на музыку Томоэ Умэя и Тосию Накагавы.
В Кремле исторический экшен предваряло первое отделение: в сольных номерах соавторы показывали, в чем они сильны. Выяснилось, что нихон-буе не так уж далек от классического балета, особенно в его советской ипостаси. В обоих жанрах кроме канонов и условностей присутствует общедоступная пантомима, рассказывающая о том, что происходит. Ранко Фудзима в национальном костюме стилизованно, но вполне узнаваемо изобразил сценки из городской жизни эпохи Эдо, описанные в песне «Мияко-Дори» (живой оркестр вопреки традиции был составлен из женщин — для контраста с мужчинами-танцовщиками). Веками выверенные позы и характерное для нихон-буе скольжение не помешали опознать и чайную церемонию, и питье саке, и легкое опьянение, и поездку на лодке, и даже любовные ласки куртизанки. «Классик» Морихиро Ивата тоже показал все, о чем пел Владимир Высоцкий: и церковь (крестился), и кабак (опрокидывал воображаемую стопку), и «все не так, как надо» (мотал головой и делал рукой отвергающий жест). Бытовые конкретности были дополнены классическими жете и турами, причем Ивата продемонстрировал очень приличную форму для своих 48 лет. Фарух Рузиматов в 55 прыгать уже не может, зато он сохранил стройный торс, юношескую гибкость, поразительно красивые руки, экстатичное выражение породистого лица и ту любовь к себе в искусстве, благодаря которой любые хореографические благоглупости выглядят чуть ли не откровениями. На сей раз, изображая Сальери на музыку «Реквиема» Моцарта в постановке Николая Андросова, он крестился нотами, рвал их, вздымал длани к небу, катался по полу, скидывал кафтан и, полуголый, прогибал спину с такой патетической истовостью, будто совершал религиозный обряд.
Умения всех танцовщиков мирно ужились в их совместном творении. В «Самурае Нобунаге» Ранко Фудзима отвечал за аутентизм — его роль знатного полководца-предателя была выстроена на национальном танце. Морихиро Ивата, исполнявший роль крестьянского парня, ставшего впоследствии преемником Нобунаги, сочинил себе большие прыжки а-ля «Спартак» — ничего подобного ему не доводилось исполнять на сцене Большого по причине маленького роста. Фаруху Рузиматову в роли Нобунаги хореограф Ивата предоставил демонстрировать гибкость и шаг в ранверсе и батманах, сдобрив танец самурая тем индийским колоритом, который танцовщик Рузиматов лет двадцать назад почерпнул в хореографии Мориса Бежара. Эпос о подвигах кровавого Нобунаги, полководца и реформатора XVI века, объединившего раздираемую смутами Японию, сжигавшего заживо десятки тысяч оппозиционных монахов, преданного одним из лучших своих полководцев и совершившего сэппуку, был оформлен сказочным видеорядом. Серебряная луна, плывущая в тучах, поэтические пейзажи, орнаментальные драконы и полыхающий огонь сопровождали каждую из пяти сцен балета, предваренных титрами с пересказом содержания. Что было не лишне, поскольку почти бытовые эпизоды крестьянского труда чередовались с движениями армий и завоеваниями земель, надежно зашифрованными в сольном танце Фаруха Рузиматова.
Из всей тройки балетных самураев Ранко Фудзима вызывал наименьший протест. Бесчисленные варианты его суриаси — длинного скользящего шага, отточенная игра веером, стреноженная каноном выразительная пластика (когда плечи, съежившиеся под пышным кимоно, передают все бессилие и унижение персонажа) казались изысканной каллиграфией рядом с лубочной пародией на российскую классику. Эпилог эти «лебедь, рак и щука» поделили надвое: на первом ярусе двое японцев, растягивая движения в рапиде, изображали смертельную битву соратников Нобунаги. А над ними на помосте покойный полководец — Фарух Рузиматов с обнаженным торсом и в белых юбко-штанах — исполнял нечто вроде «Умирающего лебедя», обнимая себя и всплескивая руками.
Текущий момент придал проекту трех стареющих, но неугомонных артистов государственное значение. К политике это китчевое свидетельство дружбы и взаимопонимания, безусловно, имеет отношение. Но к искусству — едва ли.
Татьяна Кузнецова
