Об Андрее Вознесенском вспомнили к 90-летию со дня его рождения. Не раньше и не позже, ровно в срок. Потом опять забудут лет на пять… А 100-летие, вы представляете, как будут отмечать 100-летие!
На «Культуре» замечательный цикл «Андрей и Зоя» Анатолия Малкина. Зоя Богуславская, его муза, Оза, вспоминает… Это снималось еще при жизни Андрея Андреевича, когда сам он не мог говорить… И после смерти.
Потом была «Романтика романса» с песнями на его стихи. И программа-воспоминание от 1987 года.
На Первом «3723 Вознесенский». Это название планеты в его честь. А потом «Юнона» и «Авось», всё с тем же Караченцовым, но уже без Шаниной и Абдулова.
Итак, вспомнили Поэта. «Нас много, нас, может быть, четверо…» — он так писал, имея в виду… Четверо — это Евтушенко, Вознесенский, Окуджава и Ахмадулина. Их помнят? От случая к случаю.
Тебя хоронили, как будто ты гений.
Кто — гений эпохи.
Кто — гений мгновений.
Ты — бедный наш гений семидесятых,
И бедными гениями небогатых.
Это Евтушенко на смерть Высоцкого.
Они нежно относились к нему, но смотрели немного сверху вниз, снисходительно.
И мне давали добрые советы,
Чуть свысока похлопав по плечу,
Мои друзья — известные поэты:
Не стоит рифмовать «кричу — торчу».
Но только все эти 43 года после его смерти помнят именно Высоцкого, он актуален как никто, разошелся на цитаты, выскакивает из каждого утюга. Он выразил русскую душу советского времени, вот и всё. Народная память — вещь нематериальная, неконъюнктурная, ею нельзя управлять. А там, в этой памяти, главные — Пушкин и Высоцкий, и рядом никого.
Но не забывайте Вознесенского, ни за что не забывайте. Его жизнь как чудо. Помните: «…Но со мной осталось чудо, словно аккомпанемент» (музыка Паулса, стихи Вознесенского, пел Николай Гнатюк — «Барабан»).
В 14 лет написал Пастернаку, послал первые стихи. Пастернак перезвонил — чудо!
Ему было 31, он стоял на трибуне, и на словах: «Как и мой любимый поэт, мой учитель Владимир Маяковский, я не член Коммунистической партии…» раздался рев, рык из президиума — генсек Хрущев, размахивая кулаком, орал, визжал, гавкал в спину поэту. Хрущев, которому Вознесенский был бесконечно благодарен за то, что освободил миллионы из лагерей. Этот вой, визг вождя, беснование зала нужно было пережить как чудо и стать еще сильней.
Чудо — «Юнона» и «Авось», гениальная поэма. А когда подключились и другие гении — Захаров, Рыбников, Шейнцис, — получился спектакль милостью божьей, рок-опера в стране рокового подземелья, чудо мирового масштаба.
Чудо — его видеомы, чувство языка, времени, пространства. Он никогда не был конъюнктурен, и даже его «уберите Ленина с денег!» ни в коем случае не является преклонением перед партией.
Он никогда не писал специально для песен, его стихи сами превращались в музыку. Вот Высоцкий на его стихи: «Пошли мне, Господь, второго», а все думали, что это чисто высоцкий стиль. Еще: «Я не знаю, как остальные, но я чувствую жесточайшую не по прошлому ностальгию, ностальгию по-настоящему». Музыка Стаса Намина.
И опять Паулс, а пел Андрей Миронов, потом Леонтьев: «И летел он на рояле, нажимая на педали, у рояля есть одно крыло… Жми, пианист, пой, пианист, плачь, пианист, ты взял приз».
А «Миллион алых роз»! Вот так.
Или то, что пел Александр Абдулов на новогоднем огоньке: «Я закопал шампанское под снегопад в саду, выйду с тобой с опаскою: вдруг его не найду. Нас обвенчает наскоро сказочная метель, с первого по тринадцатое и навсегда теперь». Какие стихи, будто пастернаковские.
А вот невечное расставание со своей Озой: «Наверное, мы сошли с ума, ты мой враг, я твой враг…» Помните?
И ненависть, нелюбовь Бродского сначала к Евтушенко, потом к Вознесенскому. Почему? Что им делить, небожителям?
В докфильме Первого есть такой кадр, сюжет: Стас Намин в Лос-Анджелесе устраивал встречи, вечера. Позвал Вознесенского. И была Шэрон Стоун, она, увидев поэта, просто поклонилась ему. Подошел Дастин Хоффман. Он сказал со сцены: «Я знаю из русских Ленина, Вознесенского…» — «Так Вознесенский в зале», — произнес Стас. Вы бы видели глаза Хоффмана! Сначала неимоверное удивление, потом радость, счастье, преклонение. Пять лучших американских поэтов переводили Вознесенского. Для них это была честь.
…Он был другом нашей газеты. И не хотел верить в свою болезнь, надеялся на чудо, на авось. Он же всегда был победителем. Сам приезжал в редакцию. Водитель сопровождал его до лифта, поддерживал, а потом… Вот он идет навстречу. Тихо-тихо, медленно-медленно, по стеночке. Одет с иголочки, как всегда. Он идет в машбюро диктовать свои стихи. А голоса нет. Поэт без голоса — этого не может быть. Как он читал эти свои стихи — уникально! Взрывался, вибрировал, переходил на шепот. Как водопад. Интонация диктовала такт, темп, ритм. А сейчас… Стихи были у него в сердце, в голове… Но голос… На счастье, наша замечательная машинистка, русская пианистка Лида его понимала как никто, чувствовала. И стихи выходили в газете! Неповторимые, современнейшие. До самого его ухода.
Читайте Вознесенского, и будет вам счастье. Ведь тогда он останется с нами, живой и прекрасный.
Александр Мельман
