Этот город — уже мой родной и любимый город! — встречает нас шумом.
Помнится, советская песня прошлого века предлагала радоваться чему ни попадя: к примеру, «веселому пенью гудка».
Думаю, автору этой песни здесь бы понравилось.
Утро красит нежным светом стены наших домов и встречает нас пеньем муэдзина — будильники могут отдыхать.
— Бублики, свежие бублики и слойки! — завтрак подан прямо во двор, даже для тех, кто еще спит, или соблюдает пост, или сидит на диете.
Веселое пенье гудка — гудит школьный автобус: кто-то из детей опаздывает.
Другой гудит тоже: в знак того, что дитя пришло вовремя и благополучно уезжает.
— Ма-а-ам! Брось мне тетрадь по физике, синяя такая!
— Айше-е! Тебя сын зовет, не слышишь?!
— Слышу, тетя Гюзель, спасибо! Как вы себя чувствуете-е?
— Ма-а-м, давай скорее!
— Вот эта-а?
— Не-е-ет! Синяя!
— Бублики и слойки!..
Синяя тетрадь брошена, третий school-bus протрубил, лает собака, ей вторит целая стая.
Еще веселый гудок: муж уезжает на работу и прощается с женой.
Гудок в другой тональности: недовольный муж торопит еще красящую губы в прихожей супругу.
— Молоко, свежее молоко, — это попозже, чтобы домохозяйки, избавившись от детей и съев бублики и слойки, могли оценить, чего не хватает в их холодильниках.
Следом потянутся овощи:
— Три кило — одна лира! Десять кило — три лиры! Три кило — одна лира! — и так до тех пор, пока хоть одна домохозяйка не высчитает в уме выгоду оптовой покупки помидор. Выкликнув с балкона, чтобы торговец не уходил, она выпорхнет к его машине, и он, занявшись клиенткой, ненадолго избавит нас от принудительных занятий арифметикой. Бывают дни, когда клиентки не выходят: у всех есть помидоры, или базарный день, или большая стирка, или просто предложенные числа не разделились нацело — и выгода осталась неоцененной. Тогда позывные, не умолкая, затихают вдали, на соседней улице.
— Старье берем! Старье берем! — не реже двух раз в неделю, что, интересно, успевает за это время состариться?
С интервалом в сорок минут до меня долетают первые такты бетховенской «Оды к радости», чередуясь с теми, что он адресовал Элизе: такие мелодии служат звонками в расположенных неподалеку школах.
— Внимание, внимание! Народно-демократическая партия представляет своего кандидата на выборах в префектуру! Голосуйте за... — имя не расслышать из-за пения муэдзина.
— Чистка ковров! Чистка ковров! Вниманию домохозяек! Чистка ковров...
А вот и школьники возвращаются — кто тут не рад «веселому пенью гудка»? Я — так рада: хоть с Бетховеном до завтра покончено.
— Рыба, рыба, свежая рыба! — о, это уже к ужину, разве пора?
— Пора, пора — отвечает государственный гимн в ближайшей школе, — уже вторая смена отучилась.
Собаки собираются на вечерний лай. На соседнем балконе принимаются играть в популярную местную игру, по звукам напоминающую домино.
Вечерний призыв муэдзина — и, закрыв все окна и призвав на помощь усталость, можно спать. До утренней арии, на рассвете. До бубликов и гудков.
А в Петербурге — нельзя. Потому что хорошо, как известно, только там где нас (или конкретно меня?) нет, и стоит мне оказаться на другом берегу Черного моря, как там становится плохо. Ведь, сами знаете, раньше было хорошо... вы же сами твердили: господи, как надоел этот шум, вот у нас в России такого никогда!
А вот и не «никогда», оставьте эти ностальгические выдумки — слышите, да?
«По Дону гуляет, по Дону гуляет...» — кто гуляет совершенно неважно, но гуляет основательно и громко. С гармошкой и перезвоном выбрасываемой стеклотары. Когда количество опустевшей стеклотары переходит в качество, народные песни сменяются блатными, а потом недвусмысленными криками и звуками потасовки. По таинственному закону местного Мерфи из всех невнятно выкрикиваемых слов, отчетливо слышатся лишь те, которые печатать не принято. Когда наутро любознательные дети интересуются, что означает незнакомое им русское слово, приличные слова для ответа подбираешь уже с трудом.
Тинэйджеры тусуются на лестничной клетке: рэп, хохот и та же маргинальная лексика. Самым приличным из произносимого является звучащее через слово «блин» — услышав его потом в самом невинном кулинарном контексте от собственного ребенка, невольно вздрагиваешь. Лучше уж «бублики», честное слово!
А вот это петарды. Милое изобретение мирных китайцев, жаль только, что используется среди ночи и пугающе напоминает выстрелы. Я хочу домой — к школьному Бетховену и муэдзину... пусть лучше они!
А теперь, конечно, сигнализация завыла. А поскольку хозяин оставил машину не возле дома, а где сумел, то и придет он утром, к севшему аккумулятору. Но этот аккумулятор будет вашим единственным утешением всю ночь. Ибо спать вам не придется: как только ваш организм приспособится к этому вою и наловчится его не замечать, раздастся другой, поближе и погромче. Что ж аккумулятор сядет и у него... а у соседа сверху, любителя рэпа или рока, вряд ли что-нибудь сядет! И он будет веселиться со своими друзьями... что ж ты не рада веселому пенью, как говорилось в той же утренней советской песенке?!
Я бы радовалась, но рано утром меня разбудит не гудок и даже не безумный сосед, который в другой песенке играл на кларнете и трубе, а звуки евроремонта сверху и снизу.
Кажется, это орудие пытки называется перфоратор, и лучше уж все колокола и все муэдзины мира!.. Евроремонты в России делают, в основном, турецкоподданные, а они трудолюбивы и приступают к работе, когда на моей второй, а их первой родине поет муэдзин и приносят бублики.
Круг замкнулся.
Я возвращаюсь в Измир и, выспавшись до рассвета, не запуганная выстрелами, пьяными выкриками, богатыми соседями, которым все позволено, не измученная воем сирен и пулеметным стуком перфораторов, выхожу утром на балкон и, не боясь никого обеспокоить, радостно кричу во весь голос:
— Мне два бублика, пожалуйста!.. Ася, застегни куртку и беги скорее, вон твой автобус!.. Да, спасибо, тетя Гюзель, мы приехали!.. Три кило — одна лира? Взвесьте мне, пожалуйста, я сейчас спущусь!..
Что ни говорите, а во всем этом шуме есть нечто человеческое.
