Константин Симонов - пожалуй, один из наиболее выдающихся писателей эпохи. Его стихи - пожалуй, на устах у каждого образованного человека. Сегодня на нашем сайте мы публикуем его доселе неизвестные письма власть предержащим. Читайте и комментируйте!
Дмитрий Меньшиков, редактор "1001.ru".
Эпистолярное наследие Константина Симонова (28 ноября исполняется 100 лет со дня его рождения) очень велико, боюсь даже приблизительно назвать число его адресатов. Причем на абсолютное большинство писем к нему он отзывался и, в зависимости от интереса, который вызвало письмо или отправитель, его ответ мог быть и коротким, и длинным, напечатанным на машинке или написанным от руки - в любом случае с ответа снималась машинописная копия, а если письмо диктовалось прямо машинистке, то в каретку закладывался второй экземпляр, который потом подшивали в том текущего года или второй том того же года, называемые в дальнейшем "ВС - Все Сделанное" за очередной год. Так что в архиве отца - и в том, что сдано в РГАЛИ, и в том, что осталось дома, в его кабинете, все письма подшиты и пронумерованы. И только материалы "Особой папки", из которой взяты письма, предлагаемые журналу "Родина" для публикации, лежат дома, отдельно от остальных. Отец не хотел, чтобы они попали в чужие руки. По крайней мере, во время, ограниченное сроками жизни автора или адресатов или какими-то другими событиями, ставящими исторические скобки в литературной истории. Большая часть этих писем - письма во власть. Я бы не решился называть это перепиской, ведь ответных писем нет и не было. Ответы давали по телефону или в специально организованных беседах - так, чтобы от высказанных слов не осталось следа. Поэтому написать, что так Симонов общался с коммунистическим руководством, было бы большим преувеличением. Я бы назвал это скромнее: так Симонов выражал отчаянье от собственного бессилия в борьбе за правду о войне, в борьбе с анонимной силой, именуемой цензура.
Есть у Слуцкого - любимого поэта отца из следующего за ним поколения - такие строки, разумеется, при жизни не напечатанные: "Лакирую действительность. Исправляю стихи. Перечесть - удивительно: и стройны, и тихи".
Отец любил Слуцкого, но под этими строками ни за что бы не подписался. Однако процесс работы над дневниками, даже тот, который поверхностно описан в этих письмах, свидетельствует: было, было, только не помогло. Так и кончилась эта эпистолярная эпопея ничем: книжку "Нового мира", где дневники были набраны, рассыпали, а книга "100 суток войны" в ее первозданном виде появилась в печати через двадцать с лишним лет после описываемых событий и через десять лет после отцовской смерти.
Так Симонов выражал отчаянье от собственного бессилия в борьбе за правду о войне, борьбе с анонимной силой, именуемой цензура
В той же папке лежат и письма 1976-77 годов, свидетели не менее титанического труда по отстаиванию нюансов, отделяющих в воспоминаниях правду от лакировки оной, но это уже арьергардные бои, когда подлакированные и слегка подобрезанные дневники готовились к печати в журнале "Дружба народов" под новым названием " Разные дни войны". Драма серьезного писателя в советское время заключалась не только в том, что он вынужден был выкидывать из написанного важнейшие для себя или для истории куски, но и в том, что ему приходилось заравнивать края от нанесенного ущерба. Ведь как профессионал он не мог допустить, чтобы в повествовании образовались дыры. То есть он не только выглаживал испоганенный текст, но и скрывал от читателя меру вмешательства в этот текст надзорных инстанций. Отсутствие каверн было слабым профессиональным утешением. Этим писатель, сохраняющий достоинство, ни с кем не делился.
В публикуемых письмах мы видим Симонова в минуты, когда он все еще сохраняет иллюзии, искренне надеется, что его литературные заслуги перед отечеством, его шесть Сталинских премий, его всенародная слава автора "Жди меня" заставят вождей откликнуться на его призыв. Он даже диссидентствует, бунтует в этих письмах, то указывая на несоблюдение сроков, то требуя выполнения данных ему в устной форме обещаний. Тщетно. Несчастье партийного писателя - его верность партийной дисциплине - различимо в этих письмах с намного большей очевидностью, чем в его художественных произведениях, и чем в самих дневниках, о которых и идет речь в письмах.
Алексей Симонов
"Не забываю и никогда не забуду об ответственности Сталина..."
Генеральному Секретарю
ЦК КПСС
товарищу Л.И. Брежневу
Многоуважаемый Леонид Ильич!
Прошу помочь мне, потому что я как писатель поставлен в тяжелое положение. В течение двух лет я готовил к 25-летию начала войны книгу "Сто суток войны" - мои дневники военного времени вместе с моими комментариями, написанными сейчас. Эта работа должна выйти книгой в издательстве "Советская Россия" и войти в последний том издающегося сейчас собрания моих сочинений. Перед этим я передал ее для публикации в журнал "Новый мир".
Цензура держала первую часть этой работы полтора месяца. Сначала от меня потребовали справку из Военного архива. Архив, прочитав мою работу, немедленно дал такую справку. Затем потребовали, чтобы я параллельно направил свою работу в военную цензуру. Военная цензура прочла мою работу в два дня и предложила мне четыре купюры, которые я и сделал.
После этого моя работа еще полмесяца без объяснения причин лежала в общей цензуре и в итоге была вынута из девятого номера "Нового мира".
Только когда я сообщил обо всем этом в Отдел культуры ЦК КПСС и попросил, чтобы цензура дала мне тот или иной ответ, меня, наконец, пригласили в цензуру и предложили сделать ряд поправок и купюр.
Я трижды сидел в цензуре и делал поправки. В том числе, в связи с запрошенным цензурой отзывом из Военно-мемуарной комиссии ПУРа. Работники этой комиссии написали свой безымянный отзыв местами в оскорбительном для меня тоне. Но я внес поправки и по их замечаниям, там, где в них была доля истины. Всего я сделал свыше сорока исправлений и купюр, во всех тех случаях, когда я хоть в какой-то мере мог с ними согласиться. После этого цензура официально разрешила мою вещь в печать.
Но когда тираж журнала с моею вещью был уже почти весь отпечатан в типографии, цензура запретила ее печатать.
Когда я прямо спросил руководителя цензуры тов. Романова П.К. "Почему неделю назад он сам дал официальное разрешение печатать мою вещь, а теперь взял свое разрешение обратно" - он сказал мне, что он сделал свои выводы из совещания-семинара идеологических работников и на основе этих сделанных им выводов, теперь отказывает мне в праве напечатать мою работу. Я ответил, что не могу согласиться с его сугубо административными выводами из идеологического семинара.
Тогда он заявил мне, что все сделанные мною по советам и настояниям цензуры многочисленные поправки все равно не меняют "общей концепции" моей книги. Мне осталось ответить на это, что я писатель, а не флюгер, и что я обращусь за помощью в ЦК КПСС.
Так выглядит с внешней стороны вся эта длинная история, конец которой смахивает на издевательство.
А суть дела в том, что в моей книге о первых месяцах войны содержится и не может не содержаться критика культа личности Сталина.
Очевидно, есть люди, которые на словах говорят, что постановление ЦК КПСС 1956 года "О преодолении культа личности и его последствий" является правильным и остается в силе. А на деле стремятся не пустить в печать литературное произведение, написанное в духе этого Постановления, о самом трудном периоде нашей истории.
Моя книга написана в духе этого Постановления, которое я был бы готов поставить эпиграфом к ней все целиком, если бы это было принято в художественных произведениях.
Я никогда не считал и никогда не писал, что Сталин "руководил войной по глобусу". Я никогда не забывал и писал о том, как Сталин 7 ноября 1941 года был на Красной площади, и как много это значило для обороны Москвы.
Я наотрез отказался внести какие бы то ни было поправки в свою книгу "Живые и мертвые", когда после XXII съезда некоторые прыткие издательские работники вручили мне эту книгу, заложив в ней на предмет "дополнительного обдумывания" - все места, где шла речь о Сталине.
Но наряду со всем этим, я, работая над своими книгами о войне, не забываю и никогда не забуду об ответственности Сталина и за 1937-1938 гг., и за ту обстановку, в которой мы встретили войну.
Я писал в своей книге "Живые и мертвые", что Сталин человек великий и страшный, и остаюсь при этом убеждении и теперь.
В моих, опубликованных раньше книгах о войне "Живые и мертвые", "Солдатами не рождаются", "Южные повести", "Каждый день - длинный"- та же самая концепция, что и в моей новой книге "Сто суток войны", и в романе "Сорок пятый год", и в фильме об обороне Москвы, над которым я сейчас работаю.
О будущей публикации моей работы "Сто суток войны" в журнале и отдельной книгой не раз упоминалось в печати, с указанием на то, где и когда она будет опубликована полностью. Две главы из нее с этим же указанием печатались в газете "Известия". Третья глава напечатана там же, в "Известиях". Другие главы читались по радио. В связи с публикацией глав из моей книги в "Известиях" я выступал по телевидению, отвечая на многочисленные читательские письма.
Помимо принципиального несогласия с цензурой, я не могу примириться с тем, что некоторые люди, впервые в моей жизни, пытаются сделать из меня "запрещенного" писателя. И не понимаю кому и для чего это нужно?
Прошу Вашей помощи - чтобы был выпущен в свет уже почти полностью отпечатанный номер журнала с первой частью моей работы, а в дальнейшем была напечатана вся моя книга. А если Вы, при Вашей огромной занятости, могли бы принять меня,- буду благодарен Вам за это.
_ Глубоко уважающий Вас...
29 октября 1966 г.
