Необыкновенное чудо

Невысокий, лысенький, с животиком, сопел порой, как паровоз, в ноты не попадал. Скромный до слез, страшно добрый, с виноватыми глазами. Ни капли звездности в облике, ни тени высокомерия. Ни с кем не разговаривал через губу, никого не обижал. Евгений Павлович Леонов не строил из себя небожителя. Но он был ярчайшей звездой актерской галактики.

«Пасть порву, моргалы выколю», «Тостуемый пьет до дна», «Хорошо сидим!» — реплики его героев сразу стали крылатыми, разлетелись по всей стране. На самом деле, ничего особенно в этих фразах нет, если вынуть из них непередаваемую леоновскую интонацию.

Евгения Павловича не просто любили. Его обожали. И, когда пятнадцать лет назад он не вышел на сцену — остановилось сердце, не нашлось ни одного человека, который потребовал бы вернуть деньги за билет на спектакль «Поминальная молитва». Это дорогого стоит.

Захожу в «Ленком» со служебного входа. Больше двух десятков лет по этим ступенькам поднимался Евгений Леонов. А теперь по той же лестнице после спектакля сбегает Андрей Леонов. Те же грустные глаза, похожая мимика. Для него великий артист был не Санчо Пансой, не Винни-Пухом, не Тевье-молочником, не Доцентом, а просто папой.

На фото: Андрей Леонов с женой и сыном

— Андрей, уже пятнадцать лет прошло. Или еще только пятнадцать?

— Скажу честно: я никак не могу ответить на этот вопрос: еще или уже? Папу я часто вижу на экране и получается, что близкий родной человек всегда рядом. Я заметил, что часто это происходит в такие моменты, когда на душе особенно грустно. Включаешь телевизор — там папа. Мне раньше он не снился, но когда уезжаю куда-то или к семье, почему-то отчетливо вижу его во сне. Раньше я часто ходил на кладбище, сейчас немножко реже из-за нехватки времени. Но какая-то связь у нас с ним постоянно.

— Вы стали известным актером, слово «сынок» к вам неприменимо. Даже не все знают, что вы имеете самое прямое отношение к Евгению Леонову.

— Раньше меня раздражало, когда говорили «это — сын». Я страдал от пристального внимания. Если меня представляли кому-то, как сына Леонова, мне казалось, что это нетактично. А сейчас, когда столько времени прошло, наоборот могу гордиться. Комплексы уходят постепенно. У меня самого сын сейчас, и я надеюсь, что когда-нибудь он тоже с гордостью скажет: «Это мой папа!» Однажды мой сын Женя со своим шведским классом плыл на пароме из Стокгольма в Хельсинки. Там они познакомились с ровесниками из Санкт-Петербурга. Когда те узнали, что Женя — внук Винни-Пуха, сразу окружили его. Сын сказал мне потом: «Теперь я понимаю, как тебе было непросто».

— Мы привыкли видеть в Евгении Павловиче такого неуклюжего обаятельного «Карлсона», а ведь на молодых фотографиях Леонов очень красив!

— Правда, одна девушка вернула ему комплексы насчет внешности, когда после «Полосатого рейса», где он продемонстрировал свой обнаженный торс, прислала ему письмо со словами: «Ваше пухлое тело не возбуждает, как другие спортивные тела».

— Это когда он, в чем мать родила, вылетел из ванной, спасаясь от тигра?

— Да, там стояло защитное стекло, но оно давало блики, и его убрали в тайне от папы, пока он намыливал голову. Папу оставили наедине с тигром Пуршем. Нос к носу! Вот он и сверкнул голой попой!

— А если бы тигр набросился?

— В то время, наверное, решили, что можно пожертвовать всем ради одного кадра. Зато какой фильм получился! В другой сцене папу посадили в клетку, а тигров выпустили. Звери вели себя спокойно, и тогда папе подсунули живого поросенка. Когда хищники учуяли его запах, они обезумели и стали бросаться на клетку. «Мы с поросенком так сроднились, — рассказывал папа, — он выл от ужаса, лаял и даже кусаться начал!» Дрессировщик выстрелил в воздух, и одна тигрица так перепугалась, что сиганула в море.

— Андрей, чего не было бы в вашей жизни, если бы не отец?

— Без него не было бы меня. Генофонд-то сохранился. Многое ведь в детстве рождается. Если бы отец просто читал мне нравоучения, а я бы сознавал, что на самом деле он совсем другой, я бы ему не верил и жил бы иначе. Но я видел, как он работал, как общался с людьми. А потом очень трудно обмануть зрителя, если на экране обаятельный улыбчивый герой, а в жизни злой человек. Мне кажется, так редко бывает.

— У Евгения Павловича был феноменальный комический дар. Если бы он читал вслух телефонный справочник, все бы умерли от смеха. Когда он в юности, мечтая стать актером, декламировал своему дяде «Стихи о советском паспорте», тот чуть не упал со стула. При этом Леонов был грустным комиком. В жизни, наверное, нечасто улыбался?

— Он был скорее сосредоточен. Мы с мамой навешивали на него свои проблемы, которые он решал. Постоянно у него, как у Карла Маркса, какие-то задачи вертелись в голове: в магазин пойти, на базар съездить. Он многим людям помогал, даже не очень близким. Квартиры выбивал, в больницы устраивал. Хлопотун такой. Папин друг, Виктор Яковлевич Дубровский, так его и называл. Но папа любил похохотать. Когда мы в гостях у наших друзей сидели, у Виктора Яковлевича, у Нелли Исмаиловой, он расходился, анекдоты рассказывал, смеялся громче всех. Один раз в театре имени Станиславского он на сцене так хохотал, что пришлось занавес закрыть.

— Розыгрыш был актерский?

— Ну, да! А был случай, реплика партнера так рассмешила папу, что он не мог остановиться. Смеялся до слез. Закрыл лицо руками, убежал за кулисы и давился от приступов хохота.

— В общем, чуть не сорвал спектакль? Но он наверняка был очень дисциплинированным артистом и, наверное, никогда не опаздывал?

— Зато меня все время ругал. Он жил на 3-й Фрунзенской улице, на Комсомольском проспекте. Пока доедешь до него! А у нас положено за полчаса до спектакля быть в театре, я опаздывал и все время сваливал на папу. Он очень нервничал и говорил: «Никогда не опаздывай! Не заставляй себя ждать! Это некрасиво». У него портилось настроение. Порой я оправдывался: «Бензин закончился!», тогда начиналось нравоучение на полтора часа: «Надо заранее думать! Если куда-то едешь, канистру бери с собой!». Это доводило меня до бешенства, а сейчас я то же самое говорю своему сыну.

— Он любил женщин?

— Он был однолюб и любил только мою маму. Они познакомились в Свердловске, где папа был на гастролях с театром. Ему уже исполнился 31 год, но он стеснялся подойти к незнакомым девушкам на улице. Первым заговорил с мамой его приятель, артист Сатановский. Папа романтично ухаживал, читал Блока. Через три дня у них с мамой все решилось. Это у нас семейное. Я тоже пригласил Александру домой, и она сразу осталась у нас. Когда надо, мы решительные! (смеется).

— А Евгений Павлович мог за себя постоять?

— Он был очень ранимым человеком, с тонкой кожей. Реагировал даже не на грубость, а не на то слово. Папа переживал, обижался. Но никогда не позволял себе ответных выпадов. Курил, нервничал, бубнил что-то.

— Известна история, как главный режиссер Театра имени Маяковского Андрей Гончаров, увидев по телевизору рекламу рыбы нототении, которую подавал Евгений Леонов, устроил разнос. Мол, костлявая рука голода так задушила артиста, что надо бы скинуться. После этого Евгений Павлович ушел в Ленком. Он был обидчивым человеком?

— Он был очень обидчивый. И на меня обижался, надувался как ребенок. Потом я целовал его в лысину, и на этом все заканчивалось. Правда, начинались занудливые монологи по воспитанию. Но история с нототенией была, по-моему, только вершиной айсберга проблем. В то же время папа всегда очень уважительно относился к Гончарову, считал его своим первым учителем. За четыре года работы в Театре имени Маяковского он сыграл три прекрасные роли.

— Он был нежным отцом?

— Очень. Но иногда, словно стесняясь внешних проявлений любви, мог и грубовато ущипнуть, и стиснуть в объятиях так, что я отбивался: «Пап, мне больно!»

— Слышала, вы называли родителей по имени: Женя и Ванда.

— Мне даже замечание делали. А что, здорово было сказать папе: «Жень, давай!» Или крикнуть маме: «Ванда!» Но, когда мой друг стал тоже моего папу звать Женей, мне это не понравилось, и я сказал, что только я имею такое право.

— А Евгению Павловичу коллеги завидовали?

— Не знаю. Ему не кололи покрышки, не резали дубленку. Наверное, рука не поднималась.

— Знаете, Андрей, я недавно поняла, что по стилю езды можно многое сказать о характере человека. Как ваш папа водил машину?

— Путешествия с ним на машине были самыми счастливыми моментами нашей жизни. Ездили в Прибалтику, даже в Винницу поперлись, когда он снимался в картине «Меж высоких хлебов». Я сидел впереди, рядом с папой, мама спала сзади. Везли с собой подушки, горелку, которой не знали, как пользоваться, ночевали в лесу. Папа любил насвистывать за рулем. Как-то он поехал в Харьков с Виктором Яковлевичем. Когда пошли уже третьи сутки в дороге, папин пассажир не выдержал: «Ну, Жень, давай побыстрее!» «Витек, — отвечал папа, — мы же никуда не торопимся, мы просто гуляем».

— Неужели никогда не лихачил?

— Нет, но однажды стукнул на моих глазах мотоциклиста, который неожиданно остановился на скользкой дороге. Коляску помяли, папа расстроился, но рассчитались, и инцидент был исчерпан. Помню, он уже в возрасте купил себе новую 21-ю «Волгу» и на его глазах ее разбили. Он ее берег, стекла тер замшевой тряпкой. Однажды ставил машину в Лужниках, аккуратно так, выглядывал, чтобы вписаться. И тут сторож предложил: «Жень! Я — гонщик бывший, давай поставлю!» и, разогнавшись, со всего маху как долбанул соседнюю машину. «Волге» тоже досталось. «Пусть он восстановит чужую машину, а нашу я сам», — решил папа. На съемках фильма «Гонщики» он учил меня водить. Он рано доверил мне машину, но я стеснялся однокурсников, оставлял ее за квартал от института и шел пешком.

— Он и в армию к вам приезжал?

— Я ему запретил, естественно, и все равно папа решил меня навестить. У него не было опыта вождения зимой, но он сел за руль. Привезли мне с мамой бульон, курицу, мандарины, которые я тут же отдал ребятам. Когда я угодил в госпиталь, бедный папа опять приехал и даже умудрился попасть на охоту с офицерами с вытекающими последствиями.

— Он любил выпить?

— Пьяным я вообще его не видел. Мы с ним вместе могли посидеть после спектакля. Пили, что было. Мой друг привозил самогонку с Украины, сало, колбасу. Папа любил застолье. Моя жена Александра иногда покупала нам в «Березке» пиво. Раков папа доставал по блату. По тем временам это был деликатес! И у нас начинался целый ритуал, который и у меня остался. Приглашаю близких друзей на раков. Я сейчас научился их варить. Главное — соль правильно положить. Когда мы с папой на реке отдыхали, его звали на рыбалку. Все знали, что папа — гурман, к его появлению тройная уха была уже готова, и он наслаждался неделю.

— Сразу вспоминаешь Винни-Пуха! Во времена продуктового дефицита Леонову приходилось водить дружбу с директорами магазинов?

— Я ждал его в машине, уже замерзал, а папы все не было. Объяснял потом, что неудобно было взять и уйти. Сидел в кабинете, разговаривал. Он выносил весь магазин. Мандарины, бананы, колбасу. А мама готовила. Она — мастерица, котлеты жарила, пельмени делала, которые папа любил безумно. А сейчас мой сын специально приезжает на мамин борщ. По праздникам на столе был холодец. В Новый год собирались друзья, и всегда стояла живая елка.

— Он оставил вам необыкновенный подарок — книгу «Письма сыну».

— Я считаю, это наше наследство с сыном. Писем не было как таковых. Это мысли вслух, которые Нелли Исмаилова редактировала. В армию папа писал мне письма, и я их, естественно, ждал. Как-то прислал мне вырезку из газеты «Вечерняя Москва» о гололеде. Конверт получился толстый, его вскрыли, думая, наверное, что там деньги. Я не понимал, зачем мне эта заметка. «Скользко, сынок, — объяснял папа, — вдруг ты на машине поедешь».

— В одном из писем он писал: «Я не собираюсь умирать», а ведь ему было около пятидесяти лет. Откуда эти мысли?

— У него был инфаркт. Я переживал за него. Сейчас понимаешь, как много мы недоговорили, не посидели лишний раз. То ссоры были глупые. Сын у меня далеко сейчас, и я переживаю, что мы редко можем что-то обсудить. Он уже повзрослел и может воспринимать какие-то события в моей жизни адекватно, я не стесняюсь ему все рассказывать, и он тоже делится со мной. Конечно, когда мы с папой жили в одной квартире, это было совсем другое. Поэтому мы с мамой такие домашние и, к сожалению, оказались не готовые к беде такой. Когда папы не стало, мы растерялись и были, как брошенные дети. Даже разорились с мамой, когда Чара-банк лопнул.

— Вы обо всем могли говорить с отцом?

— Обо всем. Помню, как на третьем курсе за мной зашли старшие товарищи. Я собрался и объявил: «Пап, я, наверное, не приду сегодня ночевать». Он грустно так на меня посмотрел из конца коридора и сказал: «Сынок, береги пипиську!»

— Он был сентиментальным?

— Нет, только один раз, когда бабушка умерла, папа заплакал, и мама увела его в лес.

— А его можно было вывести из себя?

— Я выводил его из себя очень часто. Стыдно вспоминать. Его отчитывали в школе, он стоял красный, опустив голову. Потом мы шли молча домой, пока папа не оттаивал. Или когда я из армии приезжал домой, и, конечно, хотелось все урвать. Я и выпить мог, а пьяненький сын — удовольствие небольшое. Как-то приехали со мной еще два солдата. Мы пили, кричали, барабанили на пианино. Папа сидел с мамой за стенкой, и вдруг сквозь помутнение я услышал его голос: «Нет, я его сейчас стукну!» Так и не ударил за всю жизнь ни разу, может, подзатыльники отвешивал.

— И подарками, наверное, заваливал?

— Он любил делать подарки и мне, и маме. Но сейчас мне стыдно вспоминать, как на день рождения я заставил его мопед мне купить. Я ждал, что родители привезут мне мопед на дачу. Они, видно, забыли, и я расстроился. Тогда поехал бедный папа в свой единственный выходной обратно в город за мопедом. А как-то папа с мамой купили железную дорогу мне на день рождения. Я начал учебный год совсем плохо, а после школы играл. Они сказали, что выкинули железную дорогу в мусоропровод. И я перед школой, содрогаясь от страха, спустился в подвал. Мне потом ужасы снились. Копался в мусоре но паровозики не нашел и понял: что-то не так. Облазил всю квартиру, нашел, но это не улучшило мои результаты в школе. Родители ничего они не могли со мной сделать. Поэтому, когда я поступил в институт, был вздох облегчения, скорее, оттого, что я закончил школу.

— А как вам было сниматься с Евгением Павловичем? Он держал себя как партнер или как отец?

— Очень тяжело было, потому что он, как папа, делал мне замечания, которые еще кто-то слышал, а меня это раздражало. Я сразу терял последнюю органику и, в кадре, когда мы сидим около буфета, я не мог опуститься даже. Андрей Миронов говорил мне: «Расслабься!», но я не мог, потому что задеревенел весь. Потом сказал: «Нет, папа, нам лучше вместе не сниматься» и на все последующие предложения всегда отвечал, что не надо. У каждого актера должен быть свой опыт. Достаточно мы играли в театре вместе в «Воре», «Иванове», а был спектакль, в котором я вообще не произносил ни слова и смотрел из-за кулис, как он играет. Но для меня он был все-таки папа. А кумиры существовали параллельно. Я смотрел на Караченцова во все глаза, на Збруева, на Абдулова, на Проскурина. Но папа не обижался.

— Дочь Анатолия Папанова, Елена, рассказывала мне, как во время съемок «Белорусского вокзала» Евгений Леонов подарил ей щенка русского спаниеля.

— Ушастого такого! У нас был один Тимоша, он убежал. Появился второй Тимоша. Кормили его безумно много, папа куски со стола давал. Он любил животных, а они отвечали ему взаимностью. Осталась теперь традиция. У мамы сейчас две собаки, у меня одна. Поэтому никогда не смогу понять людей, которые выбрасывают собак на улицу. Они, наверное, и к детям так же относятся. Но добрых людей все же больше, надеюсь.

— Никто не знает, какие у Леонова были политические пристрастия.

— Как умный человек, он иронично ко многому относился. Много ездил по стране, ему писали письма, в которых жаловались на жизнь, денег просили. Но когда по телевизору шел парад на Красной площади, и я сказал о ком-то: «Дурак какой-то, чушь несет!», потому что холодец уже на столе стоял, папа меня осадил: «Сынок, это неуважительно!»

— А в начале девяностых?

— Конечно, он переживал. После папиной операции на сердце предложений стало меньше. Да и снимали в то время мало. Когда актер не работает и ощущает свою невостребованность, у него начинается паника. Папа сыграл в «Поминальной молитве», Данелия его пригласил в картину «Паспорт».

— Слышала, что Евгений Павлович искал приработок, чтобы купить дорогие лекарства.

— Нет. Проблема была в том, что он дома умирал просто. Ему врач говорил: «Сидите на даче и смотрите в окошко». Когда он начинал жить по этому принципу, сразу скисал. Ему нужно было работать. А немецкий хирург после того, как папа пришел в себя, ему посоветовали жить так, как раньше, активно. Только не курить. Курить он бросил. Но все эти добавки в пузырьках, что присылали ему из Германии, не принимал. И диету не соблюдал никогда. И мы с мамой, уговаривая его поменьше есть, сами подкладывали кусочки повкусней. Вообще, то, что он прожил еще пять лет — милость божья. И спектакли играл, и выкладывался на концертах по полтора-два часа так, что был мокрый от пота.

— Коллеги Евгения Леонова поддержали вас с мамой в тяжелый момент?

— Олег Иванович Янковский с женой Людой маму каждый день приглашали, что-то готовили. Саша Абдулов организовал похороны. Тяжело вспоминать.

— Актеры не уходят навсегда. Они живут в своих ролях. И для зрителей фильм с участием любимого артиста — праздник, который опять с тобой. Но близким людям, наверное, больно смотреть на экран…

— Первое время после папиной смерти я не мог смотреть картины, где он играл. Но боль с годами притупляется. А мама до сих пор не смотрит. Папа заполнял всю ее жизнь, и ей по-прежнему больно.

… В одном из писем Леонова к сыну есть поэтические строки, которые читаешь с комом в горле. Потому что они звучат, как прощание: «Ничего не бойся, сынок. Я стану за твоей спиной, как живой лес, как старый дуб, раскину руки, как орел, подставлю крылья тебе…» Это письмо оказалось последним и каким-то пророческим. Леонов-младший точно знает, что Леонов-старший всегда будет рядом.

Елена Светлова