Непутевый комсомолец

Татьяна Никитина

Я начала помнить себя после двух лет. Позже иногда просила родителей объяснить некоторые смутные воспоминания, которые остались тогда непонятыми. Бывало так, что они не могли связать мои реминисценции с чем-то реальным, но нередко в детской памяти удерживались события весьма интересные и важные.

Однажды мама уехала на учебу и мы с папой пару недель жили вдвоем. Когда в один из вечеров мы возвращались из моих яслей, к нам еще во дворе общежития подошли двое мужчин. Папа с ними поздоровался и сразу стал утверждать, что ему некогда, что разговаривать им не о чем, что и так все понятно. Тем не менее, через несколько минут мы все оказались в нашей комнате и разговор все же состоялся. Конечно, в три года я плохо ориентировалась во времени, но то, что разговор был долгим – сомнений быть не может, ведь в конце концов я так и уснула не в своей кровати, а на отцовских коленях. Больше этих людей я никогда в жизни не встречала.

Через несколько лет я спрашивала у папы – кто это были и что за разговор так затянулся, но он пообещал мне вернуться к этому позже, когда я подрасту. И вот, совсем недавно, я узнала наконец всю эту таинственную историю.

Оказывается, события происходили в начале восемьдесят восьмого года, когда мой папа вдруг подал заявление о выходе из комсомола. В заявлении была объяснена причина выхода: «…так как считаю эту организацию вредной для воспитания молодежи».

Конечно же, я первым делом спросила:

– Папа, какая муха тебя укусила? Что-то не похоже на твои призывы к веротерпимости.

– Да я сейчас повод-то и забыл, – не то шутит, не то всерьез говорит он. – Кажется, взносы надоело платить. Просто понял, что деньги эти нужны были им только как деньги, а о молодежи, всяких там идеалах только треп стоял над всей страной. К тому же, верхушка комсомольская настолько «зажирела» и «охамела» (ты понимаешь такие слова?), что это стало заметно даже простакам, вроде меня. Да и право у меня такое было. У всех и всегда оно было, только до этих времен никому в голову не приходило им пользоваться.

– Ну, а если бы тебя наказали? Раньше ведь в тюрьму или в психушку за такое могли посадить! О своей бедной дочке ты подумал?

– Подумал. Хотя дури в наших головах было тогда еще очень много. Но интуитивно все же почувствовал: «хватит ползать на брюхе, мы уже возвратились домой» (это через год-другой такая песня Гребенщикова появилась). Думаю, что подобные события по всей стране происходили, только их тогда еще удавалось или гасить, или замалчивать.

– Что же тебе за это было?

– О! Ты спрашиваешь точно так же, как большинство тогдашних комсомольцев. Узнав, что ничего страшного не случилось, многие из них потихонечку переставали платить взносы и ходить на собрания. Впрочем, такие были и раньше, но поскольку они делали это тихонько, на них особо и не давили, чтобы других не будоражить. Не из-за моей недоплаченной пятерки вышла история, а из-за заявления этого, очень для комсомольских вожаков неудобного. В отличие от меня, им-то надо было свои зарплаты и привилегии оправдывать в глазах начальства.

– Неужели так и не было ничего?

– Представь себе! Оказалось, что за два года гласности времена действительно изменились, хотя, по инерции, это было мало заметно. Среди своих, как потом рассказывали очевидцы, секретарь городского комсомола очень негодовал и грозился, но, встретившись со мной, изображал крайнюю любезность. А как же иначе – в моде был демократический имидж. Выслушав мои аргументы, тут же стал торговаться. Я, наивный, даже опешил, когда он дал мне гарантии выполнения любых моих капризов: должность в комсомоле – пожалуйста, продвижение на работе – нет проблем, привилегии – все, что в наших силах! Он понимал мою несговорчивость только как набивание цены.

– Думаешь, что выполнил бы?

– Наверное, поставив целью, можно было бы добиться и такого. Но цель была противоположная. Единственное, на что я согласился, так это поучаствовать в заседании бюро райкома. Но только на том условии, что я сам этого захотел!

– А что это такое – «бюро райкома»?

– Да самые обыкновенные молодые ребята: школьники, студенты, рабочие, служащие. Всего человек пятнадцать. Большинство из них попали на этот пригорок комсомольской иерархии совершенно случайно, просто выбрали на собрании. Это были либо действительно очень хорошие люди, либо очень тихие, которые не смогли отказаться.

– Зачем же они пригласили такого отщепенца?

– А вот это словечко – из тех времен. Как сразу повеяло… Пригласил-то секретарь, надеясь устроить расправу. Но ничего такого не произошло. Спорили довольно вяло. Видя, что дело кончается «пшиком», что перед начальством придется ответ держать, да и паства вот-вот начнет разбегаться, комсомольский вожак раскипятился не на шутку. Даже кричал, что известно ему доподлинно: товарищ Сталин вот-вот как следует напомнит о себе всем, а в первую очередь – предателям и отступникам.

– Неужели даже имя Сталина произносил?

– И не один раз! Когда же я спросил у членов бюро – не забудут ли они этот разговор, тем уже так все это надоело, что они лишь плечами пожали. Хотя пара человек с начальником были вполне согласны.

– Что же было дальше?

– А дальше как раз и было то, что ты, малышка, запомнила. Примерно через месяц секретарь райкома уже сам ко мне домой пришел, видно здорово его взгрели начальники. Да еще и корреспондента областной комсомольской газеты привез. Тот такого из себя демократа состроил, что меня, недотепу, на разговор все же подбил. Часа четыре, как не больше, говорили… Ну, а в газете напечатали все в лучших традициях советской прессы: где-то акцентики сместили, где-то фразу не закончили, где-то к началу одной мысли приделали окончание другой, комментарии соответствующие, выводы. Но все довольно мягко…

– Ты сам читал или рассказывали?

– Сам, конечно. Посмеялся над собой, над газетным. Еще раз дал зарок – с желтой прессой не связываться. Вот и все.

– Неужели так все и кончилось? – я все ждала каких-то катаклизмов.

– Если не считать последовавшей за этим буржуазной революции, то можно и так сказать. Хотя нет, было еще одно интересное событие. Уже года четыре спустя, когда от комсомола и мокрого места не осталось, один из очевидцев, давясь от смеха, рассказывал, как бедняга-секретарь звонил главному врачу больницы, где я тогда работал педиатром, и на полном серьезе требовал, чтобы меня немедленно перевели из врачей в ветеринары!

Так я узнала, что мой папа чуть не стал Айболитом по политической статье…

Опубликовано
11.05.2005

Продолжение следует...