Наверное, это некая наглость – кукарекнуть о постмодернизме из провинции, где до сих пор можно прочитать в газете строки типа: «Белгородчина родная – край лесов, озёр и рек» (ни того, ни другого, ни третьего здесь нет, по крайней мере в том количестве, чтобы это было достойно воспевания), причём подобное «творчество» всячески подхваливается. И всё-таки…
Уж больно дискуссия о постмодернизме ушла в теорию, в литературоведение, много общих слов и размышлений, бездоказательных выводов. Авторы статей обходятся почти без фамилий, словно побаиваются назвать не того, сказать о нём не то, ненароком обидеть или безосновательно возвысить. Прозаики, правда, называются – Сорокин, Шишкин, Пелевин… Ну, конечно, как без последнего? Умышленно или неумышленно он ввёл в название своего романа «Чапаев и Пустота» знаковое для постмодернизма слово – «Пустота». Об этом сказал в своей дискуссионной статье Владимир Шемшученко, в чём я с ним полностью согласен. Чтобы как-то залатать эту пугающую, безнадёжно зияющую дыру в сознании самого пишущего, а также читающих постмодернистские сочинения, авторы стараются затолкать в неё цитаты больших писателей, как правило, не из когорты постмодернистов, – прямым цитированием, скрытным, ассоциативным, при этом зачастую передёргивая их смысл или глумливо иронизируя. В добрые литературные времена за такое критики, простите, били авторов, ну по крайней мере по репутации и авторитету, а теперь ничего: хавают «Голубое сало», делая вид, что этот неестественный «продукт» им по вкусу, находят в нём некую прелесть.
Имена же поэтов в дискуссии почему-то почти не называются. И я знаю, почему. Потому что поэт от Бога Владимир Соколов написал, вырезал на поэтических скрижалях:
Нет школ никаких.
Только совесть
да кем-то завещанный дар.
Скажите, ну какое для читателей сейчас имеет значение, что, к примеру, Блок начинал как символист, Маяковский – как футурист, Есенин – как имажинист, Гумилёв – как акмеист? А ведь они были одними из ярчайших представителей, более того – основателями этих литературных направлений, но остались в отечественной литературе просто как большие русские поэты. А вот, к примеру, имена Северянина, Каменского, Кручёных, Шершеневича, Зенкевича, Нарбута (нисколько не умаляю их вклад в отечественную литературу) без соответствующего «ист» мало о чём говорят.
Кстати, у нас ярлык носителя какого-нибудь литературного течения могут навесить хоть на кого. Так, в одной статье я прочитал, что Юрий Кузнецов тоже постмодернист (?!). Видимо, сочинитель посчитал, что основным в кузнецовской поэзии является перекличка с предшественниками, а это, по мнению автора статьи, уже постмодернизм. Да нет же, это продолжение и развитие традиции! Сам Юрий Поликарпович написал: «В моих стихах много чего есть: философия, история, собственная биография, но главное – русский миф, и этот миф – поэт». Литературу он не упомянул, но это и так понятно. Если же исходить из посыла автора статьи, то постмодернистом можно назвать и Пушкина. Почему бы и нет? У него столько скрытых цитат – вся допушкинская литература.
Вообще деление поэтов по направлениям и течениям – явление искусственное и тенденциозное. Есть один критерий: то, что они пишут, – поэзия. Или, как сказал Николай Глазков: «полезен также унитаз, но это не поэзия».
В своё время мне посчастливилось общаться с поэтом-фронтовиком Николаем Старшиновым, которого с полным основанием можно охарактеризовать как твёрдого и последовательного соцреалиста. Он много лет редактировал единственный в 70–90-х годах прошлого века альманах «Поэзия» (издательство «Молодая гвардия»). Так вот у Николая Константиновича был единственный критерий отбора стихов: поэзия – не поэзия. У меня сохранился экземпляр альманаха № 34 за 1982 год. Вот имена некоторых поэтов, стихи которых опубликованы в этом выпуске: Николай Тряпкин, Александр Кушнер, Георгий Зайцев, Александр Щуплов, Олег Шестинский, Илья Фаликов, Лариса Тараканова – всего около пятидесяти. Печатал он Ивана Жданова, Вячеслава Куприянова, Владимира Бурича и других, в том числе и тех, кто потом, скажем так, в какой-то мере встал под несуществующие знамёна постмодернизма.
Дар и совесть (по Владимиру Соколову) – вот что ценил Старшинов. Притом второе он ставил нисколько не ниже первого. Помню, зашёл разговор о входящем тогда в литературу Тимуре Кибирове. Мне, в общем-то, нравилась некая дерзость в его стихах, на скабрёзности и бранные слова я особо внимания не обращал. Николай Константинович заметил, что этот автор – слабый стихотворец, а главное – у него (в творчестве по крайней мере) атрофирована совесть. Через какое-то время мне попалась порядком нашумевшая тогда поэма Кибирова «Сортиры», в примечании к которой писалось, что автор использовал в ней цитаты и интонации чуть ли не сотни литераторов, писавших на «эту тему» (одним словом, нанюхался). Ну типичный постмодернизм! Вот тогда-то я понял, о чём говорил Старшинов, его правоту. Неестественные для поэзии «запахи» могут привлекать, кому-то даже нравиться, на какое-то время одурманивать, но дышать такой атмосферой нельзя. Позволю процитировать себя:
Но когда воздуха хочется
глотнуть живого,
когда душа печалится,
болит,
читаю Есенина, Рубцова
и Кузнецова –
настоящее русское слово,
которое нам
беречь надлежит.
В статье «Чрезмерность несущественного» («ЛГ», № 28) Вячеслав Куприянов как бы парирует выпад Владимира Шемшученко («ЛГ», № 4): «Может быть, кто-то помнит стихи Парщикова, Ерёменко, Искренко… и других обманутых и что «обманываться рады». Так вот Куприянов говорит, что да, помнят, изучают в университетах. Охотно ему верю. Но едва ли это происходит в провинциальном читательском поле.
Уже тридцать лет я, работая в областной молодёжной газете, занимаясь «возделыванием» молодой литературной поросли, с удивлением и недоумением, а то и с отчаянием наблюдаю за падением интереса к поэзии, вернее, её незнание даже теми, кто сам сочиняет в рифму и без рифмы. Какой там постмодернизм! Я могу посчитать на пальцах, сколько человек читает литературные журналы среди местных, так сказать, маститых литераторов, а уж среди молодых начинающих и просто читателей – хватит и одной руки. Да, есть и другие, но немного. Знаю старшеклассницу, для которой Александр Кушнер – лучший современный поэт. Есть человек, который, узнав, что я еду в Санкт-Петербург, попросил купить «Избранное» Виктора Сосноры – он его кумир. Недавно в редакцию пришёл посетитель и похвастался, что ему удалось «выловить» в одном из белгородских книжных магазинов уже довольно старую книгу Геннадия Айги «Поля-двойники».
Но эти исключения «лишь подтверждают правило, что правила без исключенья нет» (Александр Межиров). Так, может быть, после того как завершится дискуссия о постмодернизме, «Литературной газете» стоит завести на своих страницах серьёзный разговор вообще о современной поэзии, о литпроцессе, который сейчас идёт?
Я не гуляю по Интернету, ибо, как сказал в одном из интервью Игорь Шкляревский, читать стихи с экрана компьютера – всё равно, что целоваться через стекло. Поэтому не в курсе, какая витает критика в виртуальном пространстве. Но откройте критические разделы «толстых» журналов. Как правило, критики обслуживают свой круг, свою тусовку, «петухи» хвалят «кукушек» – и наоборот, а когда вдруг ненароком заводят разговор вообще о современной литературе, начинают левой рукой чесать правое ухо, да ещё и делают вид, что это в порядке вещей. Может быть, для нынешних критиков подобные позы, подобные жесты и приемлемы, но для развития литературы, поэзии, в частности, они ничего доброго не приносят. По сути, это тот же постмодернизм, только в критическом жанре.
Валерий ЧЕРКЕСОВ
