Нобель? Это динамит

Родилась в Румынии, в небольшой общине «банатских швабов». В юности потеряла работу переводчика из-за отказа сотрудничать с тайной полицией, вела неприкаянную и опасную полудиссидентскую жизнь, хорошо знакомую интеллектуалам 1970—1980-х во всей Восточной Европе. В 1987 году эмигрировала в Германию, но Румыния времен Чаушеску, беженские «странствия на одной ноге» (так именуется одна из ее книг), неприкрытая, жестко просчитанная по худым чугункам и запущенным грядкам нищета социалистической деревни, остались сквозными темами. «Родина — это то, что сказано», — называется книга ее эссе.

«Босоногий февраль», «Голод и шелк», «Король кланяется и убивает», «Бледные господа с кофейными чашечками», «Сбой дыхания» (Мюнхен, 2009) — ее ключевые книги. (Последний по времени том — эпический роман о немецкой семье в послевоенной Румынии. Одна из линий действия разворачивается в Сибири, в лагере военнопленных.) Плотная, образная, гневная и страдальческая проза Герты Мюллер отмечена за двадцать лет двумя десятками премий. Дама переведена на множество языков, включая китайский. Но не на русский. Только теперь, в начале 2010 года у нас выйдет книга ее прозы.

И вот это уже отечественный феномен. Нобелиаты трех последних лет почти неизвестны у нас. И — в эпоху прав, свобод и Сети — почти не переведены на русский.

Как старейшая английская романистка Дорис Лессинг (Нобель-2007). Как и француз Жан-Мари Гюстав Леклезио (Нобель-2008) с его фантастической судьбой и огромным опытом жизни во внеевропейском мире. Да более того: русские переводы Дорис Лессинг, уже меченные «нобелевской надпечаткой», лежат в магазинах аккуратными штабелями. Чуть раньше чистым донкихотством обернулась попытка «Росмэна» начать переводную серию — книги британских букериатов. Эти тома прочно осели на уличных лотках уцененки. Читателя для них в РФ нет?

Выбор Нобелевского комитета не есть истина в последней инстанции. И все же достоин быть замеченным. Для России Нобель сейчас становится нечаянным зеркалом. Моментально (и вполне успешно) подхватывая чисто коммерческие мировые проекты (Дэн Браун, Бернар Вебер, Амели Нотомб, какая-нибудь «Тринадцатая сказка» и проч.), мы все дальше отходим от мирового мейнстрима качественного чтения.

О чем это говорит — стоило бы спросить книжных социологов. Не о том ли, что слой людей, призванных анализировать, конструировать, принимать решения, в России истончился? И тексты, этому слою предназначенные, нам стали не нужны-с.

Елена Дьякова