Лифт Нобелевской премии по литературе, ежегодно поднимающий на самый верхний этаж писательской карьеры очередного лауреата, и в этот раз сработал безупречно
Белорусская писательница Светлана Алексиевич сразу после объявления о решении Нобелевского комитета оказалась в центре внимания мировой литературной общественности. Ее российские издатели уже заявили, что собрание сочинений Алексиевич будет переиздано. Можно предположить, что европейские и американские издатели последуют за ними и книги Алексиевич, и без того разошедшиеся по обе стороны океана миллионными тиражами, выйдут на новый виток популярности.
Для независимой Белоруссии это первый в ее истории нобелевский лауреат. И тут не о чем говорить — что есть, то есть. Но если оценивать творчество Светланы Алексиевич как творчество русскоязычного писателя, то при попытке поставить ее в один ряд с могучей пятеркой (Бунин, Пастернак, Шолохов, Солженицын, Бродский) начинаются вопросы. Несоразмерность фигур слишком бросается в глаза: «Неужели то, что пишет Алексиевич, это и есть вершина русской литературы, которая останется таковой на долгие десятилетия до тех пор, пока Нобелевский комитет не сочтет возможным еще раз обратить свой взор на русских писателей?» — такого рода вопросы в эти дни задают постоянно. Те документальные свидетельства, которые она собирает большую часть своей жизни, а потом превращает в художественно-публицистические произведения, обладают несомненной ценностью, которую никто не собирается оспаривать. Алексиевич выступает как идеальный журналист: она отказывается от своего голоса в пользу тех, кто его в силу разных обстоятельств оказался лишен. Эту ее работу не обесценивают даже новые возможности медиа, когда любой желающий может создать аккаунт в социальных сетях и посылать городу и миру какие угодно сигналы. До тех пор пока кто-нибудь не возьмется за превращение их в текст, претендующий на создание объективной картины мира, они так и останутся зависшими в информационном пространстве. Но разве писатель, как мы его привыкли себе представлять, не играет, может быть, не более важную, но все-таки несколько иную роль, чем та, что отведена журналисту? Разве, обращаясь к таким каноническим произведениям русской литературы, как «Капитанская дочка», «Война и мир», «Тихий Дон», мы ждем только детальных описаний того, что пришлось пережить участникам пугачевского бунта, войны Отечественной и войны Гражданской?
Как всегда, самый спорный момент, связанный с присуждением Нобелевской премии, касается тех, кто в очередной раз оказался не у дел. Если говорить о Харуки Мураками, которого, если верить людям, сведущим в политике Нобелевского комитета, обошла «на повороте» Алексиевич, то его можно уже зачислить в классики мировой литературы, но при этом нельзя сказать, что в его текстах заключено некое откровение, открывшее для мировой литературы новые горизонты. Плоть от плоти литературного ремесла и уже только этим вызывающий уважение, он год за годом пишет книги с мистическими сюжетами, которые отлично продаются. Но как быть с Миланом Кундерой? Почему он выпал из списка кандидатов на главную литературную премию мира? Или, если говорить о русскоязычных писателях, почему в этих списках даже не упоминается Фазиль Искандер? Обоим по 86 лет, и уже прошло достаточно времени, чтобы понять, что и тот и другой написали книги, в которых не просто фиксируется реальность, но постигается суть человеческого бытия. В чем как раз и заключается миссия литературы, если она претендует на то, чтобы быть востребованной хотя бы несколько десятилетий, а не быть выкинутой из головы сразу по прочтении. Какой из категорий, которым должен соответствовать нобелевский лауреат по литературе, эти два писателя не соответствуют? Кажется, только одной: они действительно авторы великих произведений, которые переживут и их самих, и шведских академиков. Нобелевский комитет в очередной раз выделил из общего ряда ничем не выдающегося писателя, хотя, возможно, выдающегося журналиста. Он узурпировал мировое достояние, каким уже давно является Нобелевская премия, и распоряжается им по своему усмотрению. Увы, не самым лучшим образом. В итоге присуждение премии по литературе в очередной раз превратилось в приговор, сводящий на нет все многовековые поиски великой мировой литературы.
