Броские наряды, взъерошенные волосы, ломаные жесты и очень странные песни: глядя на театрально-звуковые безумства этих ребят, можно подумать, что перед тобой городские сумасшедшие. Правда, вызывают они интерес, а не отторжение, и такое определение явно сочтут за комплимент (на то и «НонАдаптантЫ»). Дерзкая московская группа, создающая композиции на стыке музыкальных жанров и разных видов искусств (рок-концерт, игровой театр, пантомима и перформанс — все это про них), стала прорывом на современной авангардной сцене. И хотя само слово «авангард» («взгляд вперед») многим скептикам кажется неприменимым к сегодняшнему дню, мол, некуда уже смотреть и все повторяется, этот коллектив, кажется, нашел неизведанные еще творческие земли.
Недавно музыканты выпустили дебютный одноименный альбом, который готовили несколько лет. Временные затраты себя оправдали: вся пластинка — единый пестрый рассказ-мозаика, из которого не выкинешь ни один элемент. Публика оценила старания — на презентации в одном из популярных столичных клубов яблоку было негде упасть. Поклонники пришли заранее, чтобы подписать диски у солиста Филиппа Соловьева, актера-«трансформера»: на сцене он превращается в прекрасного, безумного и самоуверенного демона, в жизни — спокойный, скромный и вдумчивый молодой человек. Артист рассказал «MegaБиту», почему андеграунд с мейнстримом поменялись местами, какой прорыв может совершить воинствующий аутист и как идейное движение превратилось в музыкальную группу.
■ «НонАдаптантЫ» — явление, которое можно сравнить с «Поп-механикой» Сергея Курехина или «Звуками Му» Петра Мамонова. Как оно смогло прорасти на современной сцене, которую часто обвиняют в отсутствии подобных героев?
■ Кто такие герои — рассудит время. Если же говорить об обращении к стилистике прошлого, у меня возникает встречный вопрос: что можно считать музыкой сегодняшнего дня? Тенденция возвращения к искусству 1960–1980-х наблюдается в последнее время очень часто. Самый популярный пример — хипстеры, хотя эту аудиторию и нельзя стопроцентно назвать лакмусовой бумажкой. Есть очень много групп, играющих серф, брит-поп, психоделический рок, но все это подается совершенно по-новому, новыми людьми, которые не могли застать то время по определению. Точно так же возникновение команды, чем-то похожей на курехинскую «Поп-механику» (хотя мы и не ориентировались на нее), сегодня возможно. Дело не только в самих музыкальных направлениях. Нынешняя политическая ситуация, на мой взгляд, очень похожа на ситуацию 80-х. Действительность проходит подобный цикл, повторяет ту эпоху, правда, уже в другом качестве. Поэтому у людей, занимающихся искусством (будь то музыка, литература или живопись), возникает похожая реакция на происходящее, похожие формы подачи.
■ У некоторых представителей старой гвардии другой взгляд на вещи. Например, лидер Tequilajazzz Евгений Федоров в нашем последнем интервью сказал, что, хотя сегодня и появилось много молодых команд, технически играющих лучше, чем его группа в молодости, у них нет шансов стать такими же популярными, как герои тех же 80-х. Он считает, музыка потеряла свой энергетический посыл. Ты можешь согласиться с таким мнением?
■ Мне кажется, здесь есть тонкий психологический момент. Раньше в нашей стране был дефицит хорошей музыки. Качественную музыку нужно было искать. Это подогревало интерес, и, конечно, концерты и для артистов, и для слушателей были прорывом к свободе. Сейчас за счет развития техники, Интернета все стало доступным, и покупать альбомы, тем более искать что-то новое, людям в принципе неинтересно. Как следствие — на этом уже невозможно заработать. Хотя активно вводятся новые системы скачивания музыки за деньги, при желании можно найти любую песню бесплатно. И музыка как таковая уже не имеет сейчас такого влияния. Раньше были сплоченные музыкальные сообщества — ленинградский рок-клуб, московская рок-лаборатория. Так артистам было просто удобнее двигаться вперед, и в то время русский рок был очень значительным. Сейчас такого уже нет. Кто бы что ни говорил про отсутствие свободы, сегодня молодой группе гораздо проще выступить где-то, чем раньше, но при этом музыканты очень разрозненны. Например, мы до сих пор не нашли свою сцену, не прибились ни к одной стае. Обычно команды ищут родственные души по звучанию, организуют совместные фестивали. Мы до сих пор не нашли близких себе по духу. Не потому, что не хотим, просто где бы мы ни оказались, мы не в тему. Даже если нас приглашают на фестивали, мы всегда выбиваемся из общей концепции. В какой-то момент, правда, я понял, что это даже хорошо. Мне не хочется забиваться в какую-то нору, комфортную зону, где я могу спокойно быть понятым и похваленным. Та ситуация, в которой мы находимся сейчас, наиболее правильно воспроизводит саму идею существования «НонАдаптантов».
■ И в чем ваша цель?
■ Ее нет, потому что понятие цели — это нечто конечное, а мы не хотим ограничивать себя какой-то определенной планкой, мы концентрируемся на процессе, который приводит к каким-то важным промежуточным результатам: сейчас это вышедший альбом. Идея же — более глобальная и важная для нас тема, это то сообщение, которое мы закладываем в свое творчество. Сам проект, возникший, когда я учился в институте, изначально задумывался не как музыкальная группа, а как некое арт-сообщество людей, для которых термин «нонадаптанты» — определение себя в мире, того, как они мыслят, как видят себя и как видят их другие. При этом нам казалось совершенно неинтересным, когда кто-то из наших ровесников, почувствовав свою отчужденность, называл себя готом, панком или кем-нибудь еще. Отчасти нам была чем-то близка идеология панка, но в нашем творчестве все было сложнее. В итоге мы поняли, что в музыкальном формате сможем наиболее интересно сформулировать свой месседж, и стали писать песни, а когда накопилось достаточно материала — начали думать, что с этим можно сделать.
■ Песни всегда писал ты?
■ Скорее, они рождались в коллективном бессознательном. У нас никогда не было одного конкретного автора, мы не искали музыкантов специально. Все, кто был рядом, кого увлекал процесс, могли принять в нем участие. Вова умел играть на басу, Федя — на гитаре, барабанщика изначально не было с нами — мы стали обходиться без него и впоследствии, а я любил покричать, поэтому и стал петь. (Улыбается.) В команде изначально не предполагалось наличие одного лидера. «НонАдаптантЫ» — коллективный проект, движение, и мы в нем — лишь одна из граней, которая скрывает за собой глубинную идею. Позже нам стало ясно, что наше название оказалось интереснее и сложнее. В каком-то смысле каждый человек — нонадаптант. Это определение выражает состояние современного человека, который понимает, что при отсутствии каких-то гарантий единственный выход — жить здесь и сейчас. Самый простой, бытовой пример таких проявлений в том, что сейчас почти никто не работает по специальности. Когда ты понимаешь, что тебе ничего не гарантировано, становишься свободнее и уже заранее не приспосабливаешься специально к окружающему миру, накапливая при этом свои внутренние силы. Не адаптируясь, ты наиболее подвижен, активнее реализуешься.
■ Актуально ли сейчас, на твой взгляд, понятие андеграунда, или оно уже себя изжило?
■ Андеграунд — это состояние сцены, понятие, возникшее, когда музыкальный мир делился на две части — то, что крутили по телевизору, радио, и то, что туда не попадало. Сейчас все перевернулось с ног на голову. Теле- и радиорупоры перестали быть основным источником информации. Поэтому сложно определить, что является мейнстримом в наши дни. Для меня андеграундом кажется именно то, что крутят на ТВ и радио, а песни, играющие в моем плеере, — мейнстримом. Благодаря Интернету у людей появился огромный выбор музыки. Это некий переломный момент, и, возможно, скоро вообще все переберется в так называемый андеграунд. «НонАдаптантов», как я уже говорил, мне не хочется причислять ни к какому лагерю. «Граунд» — это земля. Мы не находимся ни на ней, ни под ней… Так что можно назвать нас течением нон-граунд… Все это слова, конечно. Неизвестно, как все дальше повернется.
■ Как изменились «НонАдаптантЫ» с твоих студенческих лет?
■ Изменился состав. К тому же тогда у команды был вообще другой творческий подход. Когда вся история только начиналась, было не важно, умеем мы играть или нет, не было, по сути, никаких планов, репетиций. Мы выходили и придумывали все во время выступлений — происходящее на сцене можно было назвать воинствующим аутизмом. Раньше, когда был дефицит информации, человек что-то искал, познавал, а сегодня пытается отгородиться от напора нужных и ненужных фактов, фильтровать их. Только отстранившись от глобального информационного поля, ты способен на прорыв. В этом и заключалась идея воинствующего аутизма.
■ А в чем же воинственность?
■ Это уже игра слов. Аутист по своей сути не может быть воинствующим, вот и возник такой парадокс на стыке двух разных по смыслу понятий — все равно что живой труп. Все эти определения, конечно, были такой шуткой, грубой диалектикой (у нас даже есть песня с таким названием). Поначалу у «НонАдаптантов» была совершенно дикая музыка, которую было очень сложно слушать, да и выступления превращались в безумие — получался такой нойзовый хеппенинг, в котором я орал и барахтался в конвульсиях. Это был первый крик — нужно было прокричаться. Нас выгоняли даже с фестивалей неформатной музыки. Последнее подобное выступление состоялось в моем институте на выпускном вечере: мы обманным путем вышли на сцену, пообещав, что сыграем нечто всеми любимое, а вместо этого зарядили песню «Распад личности» с припевом «теперь ты больше не человек — ты овощ». Все это происходило перед преподавательским составом. После такой провокационной акции я понял, что добился, чего хотел, на этом уровне, нужно было продолжать дальше, уже в иной форме, с другим посылом, что и делают сегодняшние «НонАдаптантЫ» в своем метафизическом караоке.
