Важной частью послевоенной консолидации режима была очередная перетряска высших структур власти, профилактическое унижение и без того преданных и послушных соратников вождя. Система высшей власти, сложившаяся в годы войны, скорее всего, воспринималась Сталиным как компромисс, вызванный обстоятельствами. Влиятельные члены ГКО и маршалы, сделав свое дело, больше не были нужны Сталину в прежнем качестве. Ухудшавшееся физическое состояние диктатора, скорее всего, только усиливало его подозрительность.
9 октября 1945 г. Политбюро приняло решение предоставить Сталину отпуск «для отдыха на полтора месяца». Фактически это был первый отпуск с выездом на юг после девятилетнего перерыва. Сталин покидал Москву с тяжелым сердцем, чутко прислушиваясь к многочисленным слухам о борьбе за власть в Кремле и о собственном положении. Особенно много предположений и версий по этому поводу появилось в зарубежной печати. Уже 11 октября Сталин получил сводку ТАСС, из которой следовало, что на Западе заговорили о болезни советского вождя и начавшейся борьбе между его потенциальными преемниками. Лондонский корреспондент американской газеты «Чикаго трибьюн», ссылаясь на сообщения дипломатических кругов, например, писал, что «в Москве происходит ожесточенная закулисная борьба за власть между маршалом Жуковым и министром иностранных дел Молотовым, которые пытаются занять диктаторское место Сталина». Первого якобы поддерживала армия, второго – партийный аппарат. В сводку ТАСС о сообщениях зарубежной печати от 19 октября было включено опровержение советского посольства во Франции, в котором говорилось:
«На протяжении последних 10 месяцев нас 15 раз просили подтвердить сообщения о смерти Сталина». О живом интересе к возможным преемникам Сталина свидетельствовала статья о Молотове, помещенная в одной из норвежских газет. «Для общественного мнения США, Англии и других свободолюбивых народов Молотов является представителем нового сильного Советского Союза, требующего равного положения среди величайших держав мира», – говорилось в статье. Сталину в этой публикации места не нашлось.
Сообщения зарубежной печати, которые читал Сталин, в значительной мере отражали западный взгляд на послевоенную конфигурацию власти. Страшная и долгая война уходила в прошлое. Вместе с ней уходили и руководители, обеспечившие победу. Смерть Рузвельта, который в любом случае не был бы избран на новый срок. Поражение консерваторов в Великобритании и отставка Черчилля. Слухи о болезни Сталина. Для западного обозревателя это были элементы одной картины, понятной и естественной. Для Сталина – нет. Любые намеки на возможность смены советского лидера лишь усиливали его подозрительность, жертвами которой становились ближайшие соратники, прежде всего Молотов, занимавший первое место в списке возможных преемников вождя. Атаки на Молотова были также удобным предлогом для очередной перетряски в руководящей группе – сформировавшейся во время войны «пятерки». Помимо самого Сталина, в нее входили Молотов, Берия, Маленков и Микоян.
Растущее раздражение Сталина по отношению к Молотову отчетливо проявилось во время Лондонской сессии Совета министров иностранных дел союзников в сентябре 1945 г. На сессии обсуждались вопросы послевоенного устройства, прежде всего мирные договоры союзников с побежденными странами. В начале сессии Молотов позволил себе вольность по процедурному вопросу. Уступив союзникам, он согласился, чтобы в обсуждении всех проектов мирных договоров принимали участие не только представители СССР, США и Великобритании, но и Франции и Китая. Это было определенным нарушением прежних договоренностей, согласно которым Франция допускалась к решению вопроса только о договоре с Италией, а Китай – с Японией. Однако Молотов не увидел в этом большой проблемы. Строго говоря, ее и не было. Франция и Китай участвовали только в обсуждении договоров, но не имели права голоса при их утверждении. Уступка Молотова была вполне рациональной. Надеясь на успешное развитие сессии, он не хотел сразу же конфликтовать с союзниками по сравнительно второстепенному вопросу.
Очевидно, поступок Молотова остался бы незамеченным, если бы переговоры продвигались успешно. Однако между союзниками в Лондоне пробежала большая черная кошка. По ряду вопросов позиции сторон оказались непримиримы. Сталин требовал добиваться реального участия СССР в решении судьбы Японии. Союзники отказались даже включать этот вопрос в повестку дня. Сталин требовал предоставления под советскую опеку одной из колоний Италии в Северной Африке, что позволяло всерьез закрепиться в Средиземном море. Однако союзники ответили твердым отказом. Непреодолимыми оставались противоречия вокруг Румынии и Болгарии. Считая эти страны своими сателлитами (именно это определение – «сателлиты» – Сталин употребил в одной из телеграмм Молотову во время Лондонской сессии), советские власти насадили там прокоммунистические правительства. США и Великобритания отказывались признавать эти правительства и заключать с ними договоры. Сталин решил усилить нажим на партнеров, не останавливаясь перед угрозой срыва сессии. Процедурный вопрос о Франции и Китае, которые поддерживали американцев и британцев, был хорошим поводом для такого нажима. 21 сентября Сталин сделал выговор Молотову за уступки по процедуре. Молотов покаялся: «Признаю, что сделал крупное упущение. Немедленно приму меры […]». На следующий день Молотов отозвал свою уступку. Союзники возмутились. Споры окончательно похоронили переговоры.
В этом эпизоде в очередной раз проявились определенные черты характера Сталина. В глазах союзников он стремился выглядеть умеренным и предсказуемым политиком, перекладывая «грязную работу» на соратников. Когда Молотов заявил, что требования изменить процедуру переговоров исходят от Сталина, тот был разъярен. Он еще долго припоминал Молотову этот и другие подобные случаи как попытку противопоставить собственную уступчивость неуступчивости «советского правительства и Сталина».
Третируя Молотова, Сталин явно готовил более серьезный скандал. Основания для этого предоставили уже упомянутые обзоры зарубежной печати ТАСС, которые Сталин внимательно читал в отпуске. Все началось с сообщения корреспондента британской газеты «Дейли геральд» от 1 декабря 1945 г. В материале пересказывались слухи о возможном уходе Сталина с поста председателя СНК и возвращении на этот пост Молотова. «На сегодняшний день политическое руководство Советским Союзом находится в руках Молотова, при наличии, конечно, общих директив со стороны Политбюро», – писал корреспондент. Трудно было придумать более опасные для Молотова предположения, особенно в тот момент, когда Сталин впервые за многие годы уехал из Москвы. Разгневанный Сталин 2 декабря по телефону потребовал от Молотова ужесточить цензуру. Молотов дал соответствующие указания подчиненному ему отделу печати НКИД. Однако уже на следующий день произошло бюрократическое недоразумение. В обзор ТАСС о зарубежных публикациях от 3 декабря была включена заметка корреспондента американской газеты «Нью-Йорк таймс», опубликованная еще 1 декабря, т. е. до распоряжения Сталина о цензуре. По сути новая заметка напоминала статью в «Дейли геральд»: она содержала намеки на разногласия в советском руководстве и ослабление позиций Сталина. Сталин прочитал публикацию из «Нью-Йорк таймс» 5 декабря. Судя по всему, тогда же ему на глаза попалось сообщение агентства Рейтер от 3 декабря, в котором говорилось об ослаблении цензуры в отношении иностранных корреспондентов, работавших в СССР. Агентство утверждало, что после коллективной жалобы западных журналистов 7 ноября на приеме по случаю очередной годовщины Октябрьской революции Молотов заявил кому-то из американцев: «Я знаю, что вы, корреспонденты, хотите устранить русскую цензуру. Что бы вы сказали, если бы я согласился с этим на условиях взаимности?» Через несколько дней, утверждало агентство Рейтер, западные корреспонденты действительно почувствовали ослабление цензурного контроля.
Все эти материалы давали повод для обвинений Молотова в своеобразном «заговоре». 5 декабря Сталин направил Молотову, Берии, Микояну и Маленкову телеграмму, в которой требовал расследовать дело. На следующий день «четверка» направила Сталину подробный отчет. В отношении статьи в «Нью-Йорк таймс» все оказалось предельно просто. Она прошла цензуру еще 30 ноября, т. е. за три дня до указаний Сталина об ужесточении контроля. Столь же вразумительным был и ответ по поводу сообщения Рейтер о смягчении цензуры. Молотов действительно дал такое распоряжение в ноябре, поскольку цензоры «часто без необходимости вычеркивали из телеграмм инкоров отдельные слова и выражения». Что касается разговора Молотова с американским корреспондентом на приеме 7 ноября, то Молотов заявил, что ему приписаны слова, которых он не говорил.
Получив этот ответ, Сталин пришел в ярость или притворился, что негодует. В тот же день, 6 декабря, он направил в Москву крайне жесткую телеграмму. Проигнорировав все рациональные аргументы «четверки», он заявил, что Молотов в любом случае виновен в появлении «пасквилей на советское правительство» в зарубежной печати. Более того, либеральное отношение к иностранным корреспондентам, утверждал Сталин, было намеренной попыткой Молотова изменить «курс нашей политики». Обвинив Маленкова, Берию и Микояна в попустительстве, Сталин невероятно резко обрушился на Молотова. «Я убедился в том, что Молотов не очень дорожит интересами нашего государства и престижем нашего правительства, лишь бы добиться популярности среди некоторых иностранных кругов. Я не могу больше считать такого товарища своим первым заместителем», – писал Сталин. Чтобы еще больше унизить Молотова, Сталин отправил свою телеграмму только Маленкову, Берии и Микояну. Он поручил им вызвать Молотова, прочитать ему телеграмму, но не передавать сам текст. Объяснения этой конспирации были крайне оскорбительны для Молотова: «Я ее [телеграмму. – О. Х. ] не послал Молотову, так как я не верю в добросовестность некоторых близких ему людей».
Телеграмма Сталина от 6 декабря 1945 г. содержала, пожалуй, самые резкие обвинения, которые Сталин когда-либо выдвигал против своих ближайших соратников, если не считать, конечно, тех членов Политбюро, которые были расстреляны. Реакция Сталина, несомненно, испугала «четверку». 7 декабря Берия, Маленков и Микоян отправили Сталину шифровку, в которой рапортовали о своей «принципиальности»: «Вызвали Молотова к себе, прочли ему телеграмму полностью. Молотов после некоторого раздумья сказал, что допустил кучу ошибок, но считает несправедливым недоверие к нему, прослезился». Трудно сказать, происходила ли эта встреча именно так, как сообщали Сталину его соратники. Очевидно, что это был спектакль, разыгранный для одного зрителя, причем в его отсутствие в зрительном зале. В таких случаях важен не сам спектакль, а отчет о нем. Этот отчет должен был вполне удовлетворить Сталина. Молотов подыграл коллегам. В тот же день он направил Сталину собственную телеграмму:
Твоя шифровка проникнута глубоким недоверием ко мне как большевику и человеку, что принимаю как самое серьезное партийное предостережение для всей моей дальнейшей работы, где бы я ни работал. Постараюсь делом заслужить твое доверие, в котором каждый честный большевик видит не просто личное доверие, а доверие партии, которое мне дороже моей жизни.
Судя по последующей переписке, Сталин был удовлетворен произведенным эффектом. Ведь он вполне осознавал, что «проступки» Молотова не имели слишком большого значения. Молотов никогда не нарушал прямых указаний Сталина. По своему усмотрению Молотов действовал только в тех случаях, когда Сталин руководил им дистанционно и не давал четких инструкций.
Скандал вокруг Молотова Сталин погасил с тем большей готовностью, что истинная его цель заключалась в реорганизации узкого руководства, сложившегося в годы войны. Сталин начал ее сразу же после возвращения в Москву. 29 декабря 1945 г. он включил в руководящую группу своего старого соратника А. А. Жданова. «Пятерка» превратилась в «шестерку». В октябре 1946 г. в руководящую группу был включен Н. А. Вознесенский. Руководящая группа стала «семеркой».
Возвращение «ленинградцев» Жданова и Вознесенского в ближайшее окружение Сталина означало усиление конкуренции в Политбюро. Маленков и Берия, потеснившие «ленинградцев» во время войны, теперь вынуждены были уступить им многие позиции. В мае 1946 г. Сталин снял Маленкова с должности секретаря ЦК партии. Его обвинили в сокрытии злоупотреблений в авиационной промышленности, которую Маленков курировал еще со времени войны. Функции Маленкова как руководителя аппарата ЦК партии Сталин передал Жданову. Одновременно Сталин со скандалом отправил в отставку ставленника Берии, министра госбезопасности СССР В. Н. Меркулова. Особенно опасным для Берии было то, что вместо Меркулова Сталин назначил бывшего начальника военной контрразведки В. С. Абакумова, у которого были плохие отношения с Берией. По правилам сталинских перетрясок новый министр мог и даже был обязан выявить злоупотребления, а лучше преступления своего предшественника. Абакумов вполне подходил на роль такого разоблачителя. Над Меркуловым и его шефом Берией нависла серьезная угроза. Как свидетельствовал после смерти Сталина Меркулов, «[…] история с моим уходом из МГБ доставила Берии ряд неприятных моментов. Берия сам говорил мне, что из-за меня он имел от товарища Сталина много неприятностей».
Однако неприятности и Берии, и Маленкова по меркам сталинского времени оказались в конце концов легкими уколами: оба сохранили свои позиции в высшем руководстве. Политическая компрометация имела скорее профилактический характер, напоминала соратникам вождя о бренности их существования. Было очевидно, что Сталин вовсе не собирался кардинально ломать сложившуюся систему высшей власти, а лишь создавал в ней новые центры соперничества и противовесы.
Столь же расчетливо действовал Сталин и в отношении своих военных соратников. По понятным причинам к концу войны статус маршалов и генералов в советском обществе невероятно вырос. Для Сталина, который чрезвычайно высоко ценил собственную репутацию полководца, это обстоятельство было политически нежелательным. У победы мог быть только один творец. Свою роль в растущей неприязни Сталина к военным, несомненно, играли также опасения заговоров. Сами генералы, упоенные самомнением, дополнительно провоцировали вождя. Соперничавшая с армией госбезопасность докладывала Сталину о застольных разговорах генералов, восхвалявших друг друга и пренебрегавших генералиссимусом. Естественной для Сталина реакцией были репрессии. Главной целью атак не мог не оказаться Жуков, самый известный и влиятельный из военачальников Великой Отечественной. Его судьба висела на волоске. Сталин распорядился арестовать ряд приближенных к Жукову генералов и начать дело против него самого. Месяц спустя после разжалования Маленкова и увольнения Меркулова Жукову и, конечно, другим военачальникам было указано на их место. В приказе министра Вооруженных сил СССР от 9 июня 1946 г., подписанном Сталиным, говорилось:
Маршал Жуков, утеряв всякую скромность и будучи увлеченным чувством личной амбиции, считал, что его заслуги недостаточно оценены, приписывая при этом себе в разговорах с подчиненными разработку и проведение всех основных операций Великой Отечественной войны, включая и те операции, к которым он не имел никакого отношения.
Очевидно, что в уничижительных характеристиках Жукова прорывались наружу ревность и возмущение Сталина претензиями военных. Однако уничтожить Жукова физически Сталин не решился. Слишком символичной и близкой к Сталину была эта фигура. Дело ограничилось публичной дискредитацией и должностным понижением. Жукова сослали на второстепенный пост командующего военным округом. По меркам сталинского времени это можно было считать даже наградой. Жуков потерял многое, но не все. В конце жизни Сталин согласился возвратить Жукова в состав ЦК партии.
К концу 1946 г. Сталин серьезно перетасовал колоду своих соратников. Профилактические унижения и отставки сформировали новый баланс противовесов в высших эшелонах власти. В значительной мере Сталин возродил структуру руководства, созданную в предвоенные месяцы. На некоторое время, оставив соратников в относительном покое, Сталин оказался вовлеченным в решение острейших экономических проблем.
Источник: "Сталин. Жизнь одного вождя" Олег Хлевнюк
