Преподаватель сценической пластики в Краснодарском краевом колледже культуры Николай Казмин написал открытое письмо под названием «Ненавижу». Ничего нового в том письме нет. Ничего, чего бы мы прежде не знали: учителя, преподаватели завалены бумажной работой, по сути малоосмысленной и часто — лживой.
фото: Алексей Меринов
Как водится, поднялась волна перепостов и комментариев, в которых иногда ставилась под сомнение нужность предмета Николая Казмина или способность педагогов к самостоятельности, а также возможность для письма на что-то повлиять, но никогда — общая правдивость заявления.
«У меня есть выход — пенсия. А что делать остальным?», «В вузах очковтирательство больше позднесоветского. Сама писала четыре программы, дублирующие друг друга», «Пустая брехливая отчетность присутствует во всех сферах деятельности в России» — и так далее и тому подобное. В общем, мы все это знали.
А почему мы это знали? Потому что мы все примерно представляем, что, начиная со школы, образовательная система учит вранью. И я не имею в виду эксцессы отдельных учителей, особенно гуманитариев, с которыми можно столкнуться и в самой престижной школе. Пример: учитель подобной школы, задав пятиклассникам писать сочинение о своих учителях, затем устроила публичный унизительный разнос за не понравившееся ей сочинение.
Но это, при всей типичности, все же частность. А вот — осознанная система. Психологические тесты, которые дети пишут с начальной школы. Тесты, в которых детям предлагается ограниченный диапазон ответов, типа: «Ты читаешь книги, чтобы хорошо учиться, или потому, что родители тебе за это дарят подарки?» То есть ответ «я просто люблю читать книги» (так же как «я вообще не читаю книги») не предусматривается. И это уже в начальной школе учитель на вопросы детей, что делать, если ни один ответ не подходит, отвечает: «Ну, выберите что-нибудь». То есть — соврите.
Обратите внимание: здесь в миниатюре уже вся последующая взрослая система: заполнение бумажек сомнительной нужности, с которыми непонятно что потом происходит, но которые уже самими заданными рамками побуждают к вранью. Это еще начальная школа, детям восемь-девять-десять лет, а психологически они уже должны быть готовы соврать в мутной официальной бумажке.
Дальше бумаг будет больше и больше, и внезапно окажется, что без них ты не получишь зарплату и вообще не человек.
Кто-то скажет: правильно! такое у нас государство, его и надо учиться обманывать еще с начальной школы!
Но всякое вранье — это нитка, за которую ты подвешен. До поры до времени ты висишь спокойно, соблюдаешь правила игры. А правила становятся все более изощренными и извращенными. Ты вроде и хочешь соскочить — а куда деваться: «все так живут», «видимо, без этого нельзя», «наши учителя не будут знать, что делать без отчетности», «ты ведь раньше врал, это может вскрыться», «лишат премии» — много, много ниток.
Людям кажется, что они ловко обманывают государство, — и они, конечно, местами ловко его обманывают, — вот только результат не делает чести никому. Результат выражается в крайне низкой самооценке наших граждан. Они не чувствуют себя правыми, не чувствуют себя хорошими, умными, достойными, не чувствуют себя вправе оценивать работу власти.
Больше того, собственная причастность к вранью снижает уровень претензий к власти. Рождает рассуждения в духе: «Ну, наверное, наверху врут и воруют. Так ведь и внизу так же. Какие мы — такая и власть». Но при всей замечательной кондовости подобных рассуждений они ведут в замкнутый круг. Они дают карт-бланш на вранье. Кто-то должен соскочить.
Николай Казмин написал свое письмо «Ненавижу», потому что соскочил. Он подал заявление на увольнение в день, когда его коллеги сидели на инструктаже по написанию бумаги, которая должна была обобщить все предыдущие бумаги. Не вместо, а вместе. Ох уж эти обобщающие бумаги, кто с ними не сталкивался! На основе вороха документов ты получаешь направление, к примеру, в областную поликлинику — но мало поехать туда с направлением, ты должен везти и весь этот ворох тоже.
То есть, с одной стороны, тебя вынуждают врать. С другой стороны, тебя постоянно проверяют, на каждом шагу сомневаются в твоей честности. Это унизительно. Это мучительно. И, конечно, от одного демонстративного увольнения это не изменится. Тем более что обычно никаких демонстраций не бывает. Люди тихонько, чинно-благородно утекают из школы. Иногда — в те же проверяльщики. И не просто утекают, но с сознанием, что те, кто остался, согласны на то, с чем они остались. А значит, в каком-то смысле этого заслуживают. Это, повторюсь, замкнутый круг. Никто этого не заслуживает. Мы заслуживаем лучшего.
Когда учителя и директора школ жалуются родителям на то, что ничего не могут поделать с хулиганами, потому что у них, учителей, все права отняли («мы даже из класса их теперь выгнать не можем»), — они говорят правду. Когда они говорят, что дети перестали уважать учителей (и вообще взрослых), — в этом тоже много правды. Но объективно трудно объяснить, зачем уважать человека, который позволяет себя унижать, не борется за свои права.
Я училась в девяностые, когда контролирующих бумаг было гораздо меньше («свобода»), зато учителя даже гордились, что работают, несмотря на то что им месяцами не платят зарплату. Вызывало удивление, почему они массово не бастуют, но они работали. «Ради детей», конечно. Напрасно они этим гордились. Во-первых, сейчас уже очевидно, что никакого примера гражданского мужества они этим не подали. Во-вторых, когда зарплату стали платить стабильно, ее связали не с работой (работали ведь и без зарплаты), а с бумажками, с отчетностью. Согласие на унижение собственных прав в перспективе никогда не окупается, и учителя далеко не единственные, кто от этого страдает.
Татьяна Шабаева
