Уиллем Дефо снимется в новом фильме Ларса фон Триера, недавно посещал психиатра, а еще готовится поработать в России. Об этом выдающийся актер рассказал «Известиям» в преддверии старта онлайн-проката фильма Абеля Феррары «Сибирь», действие в котором происходит где-то на краю Земли — или в далеком будущем, или за гранью жизни и смерти. Эксцентричный, брутальный и интеллигентный, Дефо не только игру на экране, но и каждую беседу превращает в абсурдно-философский акт. Вот и этот разговор по видеосвязи сразу принял неожиданное направление.
— Уиллем, я вас слышу, но не вижу…
— Зато я вас слышу и вижу. Почему-то мне сказали, что камера должна быть выключена. Так что давайте лучше так (в этот момент камера включилась, и на экране появился Дефо, лицо которого украшали тонкие усики в стиле 20-х годов прошлого века. — «Известия»). На самом деле я тут готовлюсь к фильму, не хочу, чтобы меня таким увидели. Так что и усы, и черные волосы — это всё большой секрет. Ха-ха!
— Ясно. Давайте начнем с конца? А именно — с финала фильма «Сибирь», где рыба произносит слова на каком-то странном языке. Некоторые утверждают, что это иврит. Что она говорит на самом деле?
— Точно, это иврит. Но при этом все почему-то переводят ее слова по-разному. Меня смысл ее фразы никогда не волновал, потому что мой персонаж точно ивритом не владеет. Так что ни я, ни он так и не узнали, что она сказала. Более того, даже сам Абель Феррара вам не ответит — именно потому, что там много вариантов перевода. К этой фразе даже субтитров нет. Она, как и многое в фильме, рассчитана не на осмысление, а на проживание, какой-то личный опыт. Куда важнее, что рыбу съели, а она переродилась и заговорила. Лично я считаю, что общая идея рыбьих слов приблизительно такая: «Конец близко». Но буквальный перевод только отвлек бы всех. Знаете, у вас такой озадаченный вид, когда я это говорю!
— Мне не дает покоя мысль, что если зритель владеет ивритом, для него никакой тайны нет — он просто переводит слова рыбы и смотрит дальше…
— Может, вы и правы. Но надеюсь, что тайна всё равно останется.
— В «Сибири» вообще много языков звучит, и русский тоже. Это какой-то символ, вроде Вавилона?
— Ну, знаете, мой персонаж находится в каком-то очень отдаленном месте, там бывают разные люди, каждый говорит по-своему. Одинокий герой обслуживает их в своем как бы трактире, но и их речь тоже без субтитров, ведь он и ее не знает. Это вообще очень субъективный фильм, все пропускается через восприятие протагониста. Поэтому, кто все эти люди, решает каждый раз только его воображение. Что лично мне больше всего нравится, что персонаж сам создает образы, но при этом он же становится их жертвой.
Это сознание, которое творит мир, но если ты не контролируешь сознание, то и его творения будут неконтролируемыми. Если ты ищешь что-то и если у тебя недостаточно развит интеллект, то ты гораздо более уязвим, твоя креативность может тебя завести куда угодно. Я специально ходил на сеансы к психиатру, чтобы лучше изучить, как это работает. А потом записи моих разговоров посылал Абелю, чтобы думать вместе. Там было много деталей, которые пошли в ход.
— Кажется, что «Сибирь» наследует картинам «4:44 Последний день на Земле» (по апокалиптичному настроению) и «Томмазо» (там герой работает над фильмом «Сибирь»). Это так?
— Фильмы связаны уже тем, что все они сделаны Абелем и мной. Разумеется, они все вышли из одного источника, одних и тех же рефлексий, которые одолевают и Абеля, и меня. С другой стороны, мы, конечно, уже давно говорим с ним об одном и том же. Только форма меняется. Когда снимался «Томмазо», «Сибирь» уже разрабатывалась, так что ее включение в сюжет было очень естественным. «Томмазо» сделан в таком квазидокументальном и импровизационном ключе. Мы снимали дома у Абеля, не меняли обстановку, и на экране компьютера там разработки «Сибири» — как часть окружения, а не как важная идея фильма. Но, безусловно, эти два фильма очень связаны.
— Но герой «Томмазо» — это Абель Феррара? Вы играете непосредственно его или какого-то другого человека?
— Это кино, в нем есть персонаж. Просто фильм сделан как импровизация. Абель часто приходит ко мне, рассказывает какие-то истории и говорит: вот что случилось, а вот что я хочу увидеть. А потом мы пытаемся сделать так, чтобы это произошло на экране. Каждую историю я слышал один раз, а потом пытался ее воспроизвести так, как я понял. Так что мой герой — это и Абель, и не он.
— Как думаете, можно сравнивать это с тем, как Мастроянни в «8 ½» играл альтер-эго Феллини?
— Думаю, это было бы не совсем корректно. Я не знаю, как они с Феллини работали над образом, но, пожалуй, правильно будет сказать, что я — продолжение Абеля. С другой стороны, когда работа с любым режиссером идет правильно, у меня всегда возникает такое же чувство. Я их продолжение, я их творение, я их агент, я воплощаю то, что витает в воздухе.
— У вас с Феррарой самое долгое содружество в вашей карьере — более двадцати лет. Как думаете, почему?
— Если подходить строго, то с Полом Шредером («Чуткий сон», «Автофокус») мы дольше работаем. Но это, конечно, совсем другой тип сотрудничества. С Абелем мы соседи, оба живем в Риме. Мы друзья, я крестный отец его дочери. Абель — всегда инициатор, он очень самостоятельный и создает нечто особое, индивидуальное. Он не включен в киноиндустрию. Диссидент, аутсайдер. Мне нравится, что он работает без передышки, и нравится, что работать с ним невероятно трудно (смеется).
Знаете, всю свою жизнь я веду дневник. Ну, для того, чтобы постоянно практиковаться и улучшать навыки письма, чтобы заставлять себя обдумывать и формулировать какие-то вещи. Так вот, когда я работаю с Абелем, страницы дневника становятся очень веселыми, их приятно и легко писать. Столько всего происходит, каких-то невероятных ощущений и переживаний! И столько сложностей, столько драмы. Ни с каким другим режиссером таких интересных страниц в моем дневнике не бывает. Это уникальный уровень вовлеченности, авантюризма и любопытства. В индустриальном кино такое не сыщешь. По крайней мере, степень вовлеченности там всегда будет ниже.
— У вас есть и еще режиссеры, с которыми вы на длинной дистанции: Уэс Андерсон, Ларс фон Триер. Там тоже вовлеченность играет роль?
— Это что-то вроде долгой беседы. Нужно время, чтобы можно было позволить себе отбросить в сторону профессионализм. Тогда это уже не работа. Это — что-то личное, это активная любовь, активный союз. Оно не имеет отношения к карьере, ты делаешь что-то для людей, которые вдохновляют тебя и которых ты любишь. Иногда я отказываюсь от чего-то, потому что мне это кажется слишком коммерческим, но мне все равно интересно. Не то чтобы я всегда хотел работать только в таком режиме, потому что он может сильно изматывать. Иногда надо вырываться в обычный мир и работать в другом формате, в индустрии — с теми, у кого большие релизы, много рекламы и зрителей, мне это тоже нравится.
Я довольно эклектичен в желаниях и вкусах. Но лично я чувствую себя наиболее полезным, когда работаю с режиссерами, которых я понимаю. Видение которых меня поражает и увлекает. Тогда я могу более свободно вручать себя им. Это другой уровень доверия и сотрудничества. Мы с Абелем выбрали друг друга. В индустрии выбор делается часто опосредованно, с учетом многих факторов, он далеко не такой личный.
— Он вам устраивает пробы или пишет сразу под вас?
— Мы с ним начинаем работать на самых ранних стадиях замысла. Он мне присылает изображения, куски текста, какие-то мысли, нам часто в итоге даже сценарий практически не нужен, его иногда и нет вовсе как такового. Хотя в той же «Сибири» отдельные диалоги были в сценарии, причем они часто были взяты из жизни. А вот Уэс Андерсон, напротив, всегда очень точно знает, чего хочет, он строго следует сценарию, и тут уж мне приходится выложиться полностью, чтобы в полной мере соответствовать тому, что ищет этот режиссер. Но он меня знает давно и очень хорошо, так что всегда предлагает нечто, что мне точно будет очень весело делать.
— А фон Триер?
— Очень его люблю. Мы обязательно поработаем вместе. Возможно, очень скоро. Еще ничего точно не утверждено, но мы ведем переговоры.
— Отличная новость! Последнее. Россия в вашем творчестве занимает большое место. Это и «Сибирь», и сотрудничество с Михаилом Барышниковым, и короткометражка The Gap Григория Добрыгина, где вы сыграли единственную роль...
— Очень хочу сняться в российском фильме! И это вот-вот случится. Есть один российский проект, пока не буду говорить какой. Прямо невероятное желание поработать с российским режиссером. Спросите, с каким? Не скажу! Но вот Григорий Добрыгин мне нравится. Gri-isha (смеется). Очень интересный автор.
Сергей Сычев
