Майк ушел из жизни в 36. Самый аутентичный герой русского рока 1980-х умер 27 августа 1991 года в полном одиночестве — в комнате питерской коммуналки. Смерть автора «Моей сладкой N» и «Пригородного блюза» прошла практически незамеченной — если о гибели годом раньше Цоя трубили газеты и рассказывали по ТВ, то кончина Майка совпала с тектоническим сдвигом в жизни страны, изменениями, последствия которых мы ощущаем на себе и по сей день.
Возможно, было в этом что-то символическое — эпоха ушла вместе с одним из своих символов. Официально причиной смерти было названо кровоизлияние в мозг; разумеется, появились и конспирологические версии, от романтических до криминальных, — как оно всегда бывает после смерти звезды. А Майк, несмотря на всю внешнюю непритязательность своего быта, был настоящей — и, возможно, единственной настоящей — рок-звездой в России.
Русский рок как явление, по сути, был уничтожен в 1990-е продюсерами и радиобизнесменами — получив звание «формата» и превратившись из чахоточного, но упорного юноши в несгибаемого улыбчивого кадавра, «вечно молодого, вечно пьяного». Майка — уже после смерти — тоже пытались загнать в рамки «формата»; полдюжины трибьютов, на которых песни жильца коммуналки пафосно исполняли отъевшиеся и благополучно пережившие «лихие 90-е» деятели культуры, тому свидетельство.
«Песни простого человека» (как назывался последний такой сборник), однако, сопротивлялись насилию: угловатые, наивные тексты и сырые ритм-н-блюзовые аккорды, исполненные не самим Майком, становятся ненастоящими и вымученными. Кажется, только «Секрету» удалось когда-то уловить эту простоту и сделать «Буги-вуги каждый день» едва ли не лучше оригинала — но и это, что важно, случилось еще в стародавние времена, на последнем витке «исторического материализма».
С момента появления на свет у рок-н-ролла в России было два наследственных недуга: неистребимая связь с авторской песней в ее самом беззубом, «лыжи-у-печки-стоят» изводе и столь же неистребимый восторг перед самыми помпезными и провинциальными образцами западной музыки. Набор пристрастий среднестатистического «антисоветского» меломана 1970-х говорил сам за себя: Uriah Heep, Smokie, для особых эстетов — Deep Purple и Queen.
Майк счастливо избежал этого уклона: пока остальные играли хард-рок (или что-то на него похожее, по крайней мере с точки зрения самих исполнителей), Науменко вдохновлялся Velvet Underground — собственно, он не просто перевел на русский их White Light/ White Heat, а сумел совершенно точно и перенести всю эстетику Лу Рида с компанией из Нью-Йорка в родной Питер.
Уникальность Майка была в том, что он — кажется, почти единственный — из главных рокеров страны нашел верную интонацию и начал говорить со слушателем не на придуманном, а на живом, пускай временами корявом и уж точно безыскусном, языке. Цой транслировал удачные, емкие, но всё же лозунги, БГ цитировал Аполлинера и делился смутными аллюзиями на ведомые лишь филологам со степенью кельтские эпосы, Макаревич пользовался ходульным лексиконом благородных мэнээсов из советского кино.
Науменко же делал точные, скупые зарисовки суровой романтики позднесоветского околобогемного быта: «Я сижу в сортире и читаю Rolling Stone/ Венечка на кухне разливает самогон». В этом не было «красивости» (хотя и ей Майк был не чужд — достаточно вспомнить его «сладкую N» и несбывшуюся мечту о бархатном фраке для сцены), но точно не было и ни грана фальши.
Музыкально он так же стоял в стороне: «Зоопарк» никогда не стремился изобразить на кухне Битлов. Конечно, «Сержант Пеппер» был записан на четырехдорожечный Studer, но до легализации рока при Горбачеве и возможности работы на студиях «Мелодии» даже такое оборудование было недоступно абсолютному большинству отечественных рок-групп. Майк, впрочем, проявил редкое чутье и, даже получив доступ к более-менее современной технике, не стал радикально менять звучание. Грязный поневоле, первобытный звук; два-три аккорда — эстетика панка без характерного для примкнувших к ней после 1978 года позерства.
Майку не надо было делать себе «ирокез», чтобы быть настоящей рок-звездой — это самоощущение звездности было в самой его натуре, несмотря на вечную нехватку денег. Финансы, впрочем, вообще мало его интересовали — по свидетельству современников, лидера самой активно гастролирующей группы СССР (после получения «официального» статуса в 1987 году) удивлял сам факт, что ему платят за песни.
Эти песни остаются, пожалуй, самыми подлинными музыкальными документами эпохи — перехвативший знамя из рук Майка Егор Летов со своей «Гражданской обороной» сумел лишь дописать эпилог к хронике, начатой «Зоопарком». Майк не был поэтом, как Башлачев, эстетом, как Гребенщиков, трибуном, как Цой или Кинчев. Не был он и бунтарем — разве что поневоле. Жизнь заставляла идти против течения. Он занял в истории отечественного рока свое, уникальное место — в чем-то подобное тому, что выкроил себе на французской сцене Серж Генсбур (умерший, кстати, в один год с Науменко).
Так же как и Серж, Майк сумел приручить англосаксонский рок-н-ролл и придать ему национальный окрас — без «этнической» слащавости и заигрывания с «народностью». С той лишь прискорбной разницей, что если работа Генсбура не пошла насмарку — весь французский рок в долгу перед ним, то эксперименты Науменко так и не стали достоянием масс, оставшись «творческим наследием» одинокого подвижника-идеалиста. Рок отечественного разлива по большому счету широкая публика перестала слушать в год смерти Науменко; то, что вернулось спустя десяток лет на радиоволны и музыкальное ТВ, было «русским роком» лишь по названию — не в большей степени, чем были роком эстрадные ВИА 1980-х, отважно нажимавшие «ногой на мощный фузз».
Впрочем, сегодня Майка, похоже, заново открывают для себя молодые музыканты — те, кто полагается не на «раскрутку», а на социальные сети и YouTube, не очень верит в магическую силу продюсеров, зато знает, что хочет сказать своей аудитории, — и, главное, знает саму эту аудиторию. Они не перепевают заново «Белую ночь /Белое тепло» или «Ты — дрянь», они — иногда, наверно, даже и не догадываясь о наличии первоисточника — заново осваивают оставленную Майком некогда тропу, ведущую от Дилана и Болана в дворы-колодцы невской столицы.
Владислав Крылов
