Охота

— Крупная, зараза, — сказал Вова разгибаясь, — центнера полтора-два и медвежонок при ней, сеголеток, а может и пара.

Мы стояли с ним на отвале узкой двадцатиметровой траншеи, вытянувшейся поперек пологого склона. На рыхлом песке, с обломками серого базальта, хорошо были видны отпечатки следов с длинными когтями.

— Ночью, видать прошла…

— Сагдуллаев! — Вова повернулся к работяге, голова которого едва торчала над землей на другом конце траншеи, — ты когда на канаву пришел?

Сагдуллаев, немолодой жилистый казах, выкинул на отвал несколько лопат породы, с неторопливым достоинством прислонил черенок к стенке траншеи, затем, чуть подпрыгнув, уперся руками в ее края, как в брусья, легким движением выбросил свое тело из канавы и, вытирая ладони о подол выгоревшей пропотевшей рубашки, пошел к нам. Пока он шел, Вова быстро потоптался на отвале, заметая медвежьи следы.

— Часов в пять, начальник, — ответил Сагдуллаев, — или в полшестого.- Через пару часов жара начнется, в шалаше подремлю часика три — четыре и снова копать. А лучше копать ночью, светло и комаров меньше. В лагерь ходить каждый день, за пять километров, — резона нет. У нас с Пашкой тут и мешки спальные, и полога от комаров, и продукты, и посуда и, даже, «Спидола» казенная. Дождей нет и тепло. Будем здесь ночевать; в лагерь — только на баню да за продуктами. Вчера шалаш вон там, — Сагдулаев кивнул головой в сторону тенистого распадка, — сделали, продукты притащили и спальники. Я ж на той неделе, начальник, тебе об этом говорил, ты вроде не возражал.

— Да уж, не возражал, — задумчиво сказал Вова, — на той неделе я и впрямь не возражал, — добавил он, многозначительно глядя в отвал, со смазанными его сапогами медвежьими следами. Затем, оглядевшись, спросил обеспокоенно, — а Пашка то где? Опять сачкует?

— Да нет, он пошел березы посмотреть, под черенки для лопат, их же еще сушить пару недель надо.

— Ясно, — задумчиво сказал Вова, — ну а вообще, как оно? У вас все в порядке?

— Вроде все, начальник, только вот,.. — Сагдуллаев замялся..

— Что, «вот»? — Настрожился Вова

— Да мы с Пашкой, вчера, здесь в копуше с водой, пакет полиэтиленовый с куском сливочного масла оставили, а седни нет его. Утром чай пить, а масла — хрен ночевал. Вроде и красть то некому. Может мыши? Или бурундуки? Так они в ледяную воду не полезли бы.

— Масло, говоришь? — Помрачнел Вова. Затем вдруг, беззаботно улыбнувшись, хлопнул Сагдуллаева по плечу, — да это, Рашид, не бурундуки, это сойки местные -кукши называются, они масло страсть как любят.

— Ты че, начальник? — Удивился Сагдуллаев, — какие такие «кукши»? Там кусок почти два килограмма, и от ледяной воды твердый как камень.

— Серый ты, Сагдуллаев, — сказал беззлобно Вова,- одно слово — степной человек. Тут знаешь какие сойки? Во!!! — Он развел руки пошире, тем самым жестом, каким обычно рыбаки показывают размер своего улова, — они за масло,особенно сливочное, вааще удавятся.

Я скривил рот что бы не рассмеяться. Вова врал самозабвенно и очень уверенно.

— Ну ладно, иди копай, а мы траншею посмотрим, вон в средней части минерализация пошла. Если кристаллы крупные появятся, ты поаккуратней кайлом махай, мы здесь не только ради плана по кубам ковыряемся.

— Кукши, так кукши, — недовольно пожал плечами Сагдулаев и, спрыгнув в канаву, пошел по ней к своей лопате.

— Ну и что мы имеем «с гуся»? — Сказал задумчиво Вова не глядя на меня. — Сезон только начался, к концу июня надо хотя бы тыщу кубов канав сделать и метров двести бурения. В отряде три ИТР, два буровика и шестнадцать горняков; оттайки мерзлоты почти нет, проходка идет в час по чайной ложке и еще медведица с медвежатами в гости приперлась. Если работяги узнают — на работу никого не выгонишь, да еще увольняться начнут. А ствол дать человеку с двумя-тремя судимостями, я не имею права, да и стволов у нас — твой казенный карабин, 1936 года выпуска, да твоя личная двустволка. А моя мелкашка, да мой «тэтэшник» не в счет — это так, перед студентками выеживаться, а не медведей стрелять. И охранником к каждой паре горняков не пойдешь, у нас своя работа.

Он присел на поваленный ствол лиственницы, снял закатанный болотник, вытряхнул из него попавший песок и еловые иголки и, аккуратно перемотав портянку, снова натянул сапог. Затем ловким щелчком выбил из пачки «Беломора» папиросу, постучал мундштуком о ноготь большого пальца и, закурив, пустил колечко дыма.

— И не сказать им, нельзя, а то получится, не дай бог, как в ужастике «Челюсти»

— Да погоди ты, не паникуй, — перебил его я, — мы здесь три недели, не было же ее. Как пришла, так и уйдет. Шугануть можем, пристрелить в конце концов.

— Тоже мне, «Тартарен из Тараскона»,- съехидничал он, — это тебе не олень путоранский, который с первой пули ложится. В ней центнера полтора, а может и все два, следы видел какие? Ты ее еще найди и подкарауль. А если раненая уйдет? Она, знаешь, тогда скольким нашим кишки на лапы намотает? Да и дети у нее, она до последнего за них будет. А потом, — мне в «лом» маму с детьми мочить.

— Может, все-таки, уйдет, — неуверенно сказал я, — собрать народ, пошуметь денек, костры пожечь?

— Бред, участок двадцать квадратов, и почти во всех его концах работать надо, а народу всего два десятка. Да и не имеем мы права на это дело работяг напрягать — не их проблемы… Ладно, пойдем, пройдемся по участку, посмотрим, на другие канавы зайдем. Начнем с ручья — пить все ходят и медведи тоже, — и, помолчав, добавил, — самое хреновое, что она масло сожрала, если к человеческим продуктам привыкнет — не прогонишь.

Он встал и, коснувшись едва заметным жестом тыльной стороной ладони поясницы, пошел вниз по пологому склону. Жест был не случаен, выходя на участок, Вова всегда засовывал сзади под куртку, за брючный ремень, старенький «ТТ», который ему полагался официально, как начальнику отряда.

— Карабин твой где? — Вдруг спросил он, когда мы отошли примерно с километр.

— Где, где — в Караганде, — огрызнулся я, — будто не знаешь, я же магнитную съемку вдоль четвертой магистрали делаю, у меня ни одной железяки не должно быть, даже нож охотничий не ношу, а вместо ремня веревка, и замочек из штормовки выпорот. Сейчас с тобой обход закончу и туда попрусь. У меня и магнитометр там на профиле остался, в дождевик завернут. Ты же людей не даешь.

— Завтра возьмешь пацана этого, Рома кажется, пусть отсчеты записывает и твой карабин на себе таскает, а то останемся без «лучшего геофизика экспедиции». И еще вот что, — магнитометр на участке не оставляй, уноси в лагерь, если эта дура до него доберется, а они твари любопытные, без прибора останешься, а новый мне для тебя взять негде.

Дальше шли молча. Через пару километров растительность стала гуще и склон более крутым. Начался спуск к ручью. Заросли становились все непроходимей. Посреди небольшой прогалины Вова притормозил и тихонько присвистнул, — на серовато-белом ягеле виднелись огромные вмятины от лап. Две цепочки следов поменьше угадывались справа и слева. Ягель, подсохший в верхней части, был как наст, поэтому след, по размерам, получался гораздо больше, чем реальный размер лапы — что-то типа следов слона. Мне стало неуютно, и я пожалел, что не взял карабин.

Прислушались — шумел листвой ветер, чирикали птицы, одиноко потрескивал в траве кузнечик. Никаких лишних звуков.

Вода в ручье была только в отдельных местах, в виде небольших лужиц. Сквозь густые кроны едва пробивался дневной свет. Пахло истлевшими листьями, гнилью и застоявшейся водой. Стараясь ступать как можно тише, полезли вниз по ручью. Метров через сто Вова встал, как вкопанный, и наклонился что-то разглядывая. Стараясь не шуметь, я подошел — в приручьевой грязи виднелись два, залитых водой, глубоких следа, в которых медленно оседала глинистая муть.

— Минут пять, не больше, — очень тихо сказал Вова. — Она где-то здесь.

Он достал из-за ремня «тэтэшник» и, передернув затвор, преложил его в карман брюк.

Мы замерли, пытаясь уловить какие-нибудь посторонние звуки. В глубоком распадке шум листвы и пение птиц едва доносились, лишь под камнями чуть слышно журчала вода, да невыносимо зудели комары..

Прошло несколько минут — ничего. Я покосился на Вову, лицо его было настороженным, и в нем появилась какая-то непривычная жесткость.

От неподвижности у меня затекла, левая, когда-то сломанная в маршруте, нога и я, чуть переступив, хрустнул веткой. Вова едва заметно вздрогнул, его рука дернулась к карману с пистолетом.

— Тьфу на тебя, Аркадьич, — вдруг громко сказал он, — хрустишь тут… Ерундой мы занимаемся. Она, наверняка, где-то здесь, только хрен услышишь, они это умеют. Мочить нам ее сейчас нам не из чего — этой «пукалкой» не возьмешь, поэтому ее гнать надо, желательно по ручью, до реки, а там глядишь, по ущелью сама в верховья уйдет. Свистеть умеешь? — Я кивнул.

— Попробуй.

Я, вспомнив, что мы вытворяли студентами,на знаменитых хоккейных матчах «ЦСКА»-«Химик», заложил четыре пальца в рот и выдал. Вова заткнул уши.

— Охренел,что ли? Оглушил! Зачем тебе ствол? От твоего свиста все и так разбегутся… Значит, так пойдешь по левому борту, будешь свистеть ломать кусты и орать, я пойду по правому.

— Че орать то? — Спросил я .

— Да чего хочешь. Хочешь матом ругайся, хочешь стихи свои декламируй, хочешь своего любимого Городницкого пой — главное ори погромче. То, что она в распадке — это сто пудов, и с двумя медвежатами из чащи вряд ли сейчас полезет — наверняка нас с тобой чует и не очень уютно себя чувствует. За подмогой бежать некогда, но у нас есть шанс — шугануть ее как следует..

— Вова, — спокойно и отчетливо сказал я, стараясь изобразить побольше уверенности в голосе, — ты чего несешь то? Совсем «ку-ку»?. Там дура в два центнера и два подшнурка, поболее хорошего сенбернара, а у нас с тобой только хлопушка, из которой разве что застрелиться можно, что бы не мучиться, когда они нас кушать начнут… Пойми, ей сейчас надоест, что мы на «хвосте висим»,она развернется и…

— Сдрейфил? — презрительно сузил глаза Вова, — тогда какой ты, на хер, «поручик»? — Вспомнил Вова кличку, данную мне ребятами после первого же полевого сезона. Он вытащил из кармана «тэтэшник» и бросил мне.

— На! А то в штаны наложишь..

— Вова,..

— Отставить! — В голосе его появился металл, не пойдешь,- дубину выломаю и погоню. И тебя и дуру эту в два центнера..

— Ладно, — я кинул ему обратно «тэтэшник», — тока так, ежели она тебе кишки на лапы намотает, я твоей Юльке, алименты платить не буду, а ежели мне — ты моей Люсе будешь, потому как не я эту ерунду придумал!.

— Все, погнали, — Вова вскинул «ТТ» и шарахнул два раза в воздух — звук был хлестким, но не громким и эхо сразу же увязло в густых кронах деревьев над нашими головами. «Вот уж точно — хлопушка» — Подумал я и, грянув мои любимые «Аэропорты девятнадцатого века» Городницкого, бодро зашагал вдоль склона ручья, стуча подобранной палкой по стволам деревьев и стараясь посильнее хрустеть ветками, валявшимися под ногами.

Вова какое то время продирался по правому склону молча, треща кустами и периодически мелькая среди деревьев, примерно метрах в пятидесяти правее меня. Потом выстрелил в воздух еще раз.

— Патроны береги, м…ла из Нижнего Тагила, — проорал я ему, — а то застрелиться будет нечем, когда она тобой закусывать начнет. Вова в ответ заорал — «Врагу не сдается наш гордый Варяг!!!» И затрещал кустами быстрее. Через пару километров мы начали выдыхаться… Сделали перекур. Потом спустились и пошли по ручью, продолжая орать, петь, греметь, стучать и пытаясь найти новые следы, но ничего не было.

К реке вылезли еле живые, охрипшие, с опухшими от комаров мордами. К тому же у меня на штормовке начисто отсутствовал правый карман, в котором лежала пачка «Беломора». Я на ходу содрал с себя одежду и рухнул в поток воды. У Вовы хватило сил обойти всю косу, намытую в устье ручья, в тщетной попытке обнаружить на песке, или на мелкой гальке следы уходящей медведицы. Коса была девственно чистой, и только в одном месте он наткнулся на свежий след оленя.

Я вылез из воды и молча начал одеваться. Вова подошел, сел на гальку, закурил.

— Аркадьич, ..

Я молчал.

— Ну, ты же должен понимать,…

Я оделся, сполоснул ноги, намотал, успевшие немного подсохнуть на солнце, портянки, натянул болотники и, ни слова не говоря, полез в лоб по крутому склону. Вова полез за мной.

— Аркадьич,..

Пройдя метров сто по редколесью, молча полез на новый уступ.

— Че ты в лоб поперся? — разозлился Вова, — тут тропа в двухстах метрах, по распадку идет.

— У меня из-за тебя, придурка, рабочий день вылетел!!! Придется сейчас тащиться пять километров до четвертой магистрали и, не жравши, работать допоздна!! Ты сам кричал, что там надо срочно шурфы задавать, а без данных магнитной съемки, ты опять все мимо рудной зоны посадишь!

Я вылез на второй уступ и остановился отдышаться.

— Папиросу дай, дятел, мои вместе с карманом …

Вова шагнул ко мне с протянутой пачкой и вдруг замер, глядя куда то за мою спину, глаза его стали открываться все шире и шире…Я резко повернулся…

Освещенная, заходящим за нашими спинами, солнцем, река была как на ладони. До приустьевой косы, где мы только что сидели, метров триста, не больше, и по ней, словно в замедленном кино, не спеша, косолапя и переваливаясь, двигалась огромная медведица. Даже с такого расстояния было видно, что размеров она просто страшных. Пройдя метров тридцать осторожно повела носом, принюхалась, затем повернула голову к кустам. Тот час же оттуда выкатились колобками два крупных медвеженка и затрусили за матерью. Дойдя до реки, она, не останавливаясь, вошла в воду и стала переходить на тот берег. Медвежата поплыли за ней. И от того, что она именно шла по грудь в воде, на четырех лапах, а не плыла, мне стало не по себе, ибо я там только что купался и хорошо представлял себе глубину реки.

— Вова, мы с тобой два идиота, — с трудом раздвигая, ставшие вдруг резиновыми губы, очень тихо сказал я, — По ручью она всё время за нами шла!

Выйдя на берег, медведица отряхнулась, рассеивая вокруг себя, видимые даже на таком расстоянии фонтаны брызг и они мелким дождем зарябили по поверхности. Потом повернулась к реке и стала ждать медвежат, затеявших на мелководье игру. Через несколько минут ей это надоело, она в три прыжка догнала одного и дала ему шлепок, от которого он полетел по воде, как пущенный «блинчиком» плоский камень.

Затем, не оглядываясь, направилась сначала вдоль пологого берега, а потом в сторону леса. Медвежата, выскочив из воды, отряхнулись, полностью копируя движения матери, и потрусили за ней. Еще несколько минут она мелькала среди редких деревьев, уходя все дальше вверх по реке и все глубже в лес.

Мы молчали. Только что мы видели то, что невозможно увидеть ни в одном зоопарке мира и поэтому молчали.

Солнце зашло за гору, комарье зазвенело громче и злее.

— Пошли, «зверобой», — тихо сказал  я.

Километра два шли молча. Потом, словно опомнившись, Вова сказал.

— В общем так, панику не сеять . Ты иди, доделывай свою магнитку, завтра с утра графики построишь и зададим шурфы. А я пройдусь по канавам, погляжу, как дела у любителей копать белыми ночами. И заодно прикину, кто шалаши настроил, что бы каждый день вечером в лагерь не таскаться, опять же небольшую лекцию надо им прочитать, напомнить «правила техники безопасности на геологоразведочных работах в сложных горно-таежных условиях Крайнего Севера».

Помолчав, он сорвал травинку, задумчиво пожевал ее, и, выплюнув, добавил.

— Не факт, Аркадьич, ой, не факт,.. как бы не вернулась.

Мы разошлись.

Инцидент, в принципе, прошел почти незаметно. Вова, разрешил горнякам, работающим на самом дальнем конце участка, ночевать в шалашах, но предупредил, что бы по одному не ходили. С буровиками провел разъяснительную беседу, объяснив, что большой ящик, где они хранили запас продуктов, надо убирать, на время их отсутствия, хотя бы в трактор ДТ-75, который перетаскивал их крохотную буровую, смонтированную на металлических санях из специальных буровых штанг и приводимую в движение двумя моторами от бензопил «Дружба»

Правда, первые два вечера, работяги, чифиря у костра, погундосили по поводу медвежьих следов — кто-то из них все же наткнулся, но потом успокоились. Да я стал делать магнитную съемку не в одиночку, а с рабочим, записывающим за мной отсчеты и таскающим карабин.

Июнь закончился благополучно. Мы сделали необходимую часть плана, закрыли наряды и отчитались по рации о выполненных работах, заслужив: «Ну, вы, блин, даете!» — от начальника партии. Началась июльская жара, мерзлота, во вскрытых канавах, стала таять быстрее, горнякам стало легче копать, пошел рост выполненных объемов. В трех траншеях полезли крупные кристаллы пъезокварца. Вова не успевал бегать документировать законченные выработки.

Вода в реке спала и сети перестали забиваться тиной. Рыбы хватало. В придачу, однажды утром выйдя по малой нужде, я увидел спокойно бредущего на той стороне реки оленя. Грохот карабинного выстрела перепугал и перебудил весь лагерь, а Вова выскочил из своей палатки в трусах, в телогрейке на голое тело, но уже с эмалированным ведром и большим охотничьим ножом.

На мой удивленный взгляд спокойно хохотнул.

— Так карабин только у тебя, а какой мудак будет лупить в лагере в полпятого утра, если не по оленю? Вот я и приготовил ведерко — сердце, печенку, почки и язык положить..

Маховик полевого сезона раскручивался своим обычным стандартным образом. Сапоги перестали в кровь разбивать ноги, и привыкшее тело больше не чесалось по ночам от комариных укусов. При подъеме в гору, даже с тяжелым рюкзаком, пот уже не заливал лицо, а ладони и пальцы, вначале саднившие от мелких заноз, порезов, царапин,- огрубели и покрылись такими мозолями, что, прикуривая у костра, можно было спокойно хватать тлеющий уголек голыми руками. Жизнь в отряде катилась по привычно знакомой колее, не выходя за рамки. Все ЧП и проблемы были привычными и легко решаемыми — будь-то браговарение в отряде, за которое виновник сразу же и без жалости увольнялся, чья то пораненная, от неумения владеть топором нога, или очередной «путешественник», решивший в выходные прогуляться по тайге и потом часов восемнадцать ищущий дорогу назад.

В субботу после обеда народ начал подтягиваться в баню. Все яростно парились, ныряли в реку и долго мылись, соскребая недельную грязь. Потом стали пить чай, ужинать и устраиваться спать. К ночи погода стала портиться и закапал дождь.

Воскресное утро было серое и пасмурное. Одетый в дождевик и раскатанные болотники, я подкачивал резиновую лодку — собирался проверить сети. Увидел как из своей палатки вышли два буровика, помахали мне рукой и пошли на участок. буровики — элита, они дают основной план в денежном выражении, вкалывают почти без выходных, больше всех зарабатывают и отдельно питаются, заказывая по рации женам, живущим в Поселке, всевозможные разносолы.

Я уже успел проверить сети, почистить и посолить рыбу, поговорить по рации с экспедиционным радистом и другими отрядами, когда услышал, как на участке затарахтела буровая. «Чего-то долго не заводились, — подумал я, — надо бы свечи новые для движков заказать»

Выходной прошел как обычно. Народ, измученный тяжелой рабочей неделей, в основном дрых. Иногда моросил дождь. Вечером мы сидели у Вовы в палатке, хлебали чай, намазывая свежеиспеченный, в специально оборудованной двухсотлитровой железной бочке, хлеб маслом и кладя поверх здоровенные куски малосольного сига. Без стука, что обычно не принято, вошли буровики. Лица у них были злые. Вова привстал было налить им чаю, потом сел и нахмурился.

— Ну, что там у вас? — Спросил я с нехорошим предчувствием.

— Она вернулась, — ответил мрачно коренастый помбур, — продуктовый ящик вдребезги, нам даже пожрать ниче не осталось. Все упороли — сахар, сгущенку, сухари, галеты, масло и такое и такое, крупы, макароны, колбасу, пакетики с супами. А тушенку просто поплющили и все вылизали.

— Я же просил убирать продукты!! -повысил голос Вова, — хотя бы в трактор.

— Трактор ушел на другой конец участка, площадку под новый буровой профиль расчистить, — огрызнулся помбур,- а потом, судя по следам, там такая дура — она просто стекла выдавит, или дверь вывернет и все.

— На буровой ничего не повредила?- Спросил я, — вы утром долго не заводилсь.

— Сливные шланги зачем то порвала, но у нас запасные были.

Я налил им чаю и сделал по два огромных бутерброда. Ребята молча поели и пошли спать.

— Ну все, — сказал вздохнув Вова, — объявляем «газават», пока она никого не задрала. Так просто она теперь не уйдет.

Утром мы подняли людей, объяснили ситуацию. По побледневшим лицам некоторых, было видно, что не все «не робкого десятка». Впрочем, осуждать их было нельзя — шариться безоружным по участку, где ходит здоровенная медведица с двумя медвежатами, занятие не из приятных. Вова объявил еще один выходной, тем более все равно моросил дождик.

Я взял карабин и две обоймы. Вова повесил на шею мою двустволку, загнал в один ствол пулю, а в другой крупную картечь, опоясался патронташем, привычным движением сунул под куртку, за ремень «ТТ». Потом спросил

— Может Ваську возьмем?.

Василий — коренастый, широкоплечий, русобородый мужик — был кадровый экспедиционный тракторист, бульдозерист и механик- водитель. Самое главное его достоинство — он был родом с Ангары, имел три судимости, и мало кого и чего боялся. На предложение пойти с нами, он усмехнувшись пожал плечами и сказав только:«Ну-у…» — закинул за спину Вовину мелкашку.

— «Трое вышли из леса», — вспомнил Вова старый фильм про партизан, и мы пошли на участок. Прошли все основные просеки, все канавы, шурфы, траншеи — шалаши целы, продукты, которые работяги притащили на канавы — не тронуты и кроме буровой, находящейся на самом южном фланге — нигде никаких следов. Мы прочесывали тайгу до самого вечера, шумели, стреляли, кипятили чай и грели консервы. Опять прочесывали — нигде ничего. Словно под землю провалилась

У себя в палатке Вова в сердцах швырнул на нары двустволку и стал прямо из носика пить холодный чай. Потом вытер губы и сказал.

— Если эта сука еще раз появится, я сделаю насест на дереве, возле буровой и буду сидеть трое суток, пока не убью.

Я молча разжег примус, налил свежей воды, поставил чайник, нарезал хлеба и копченой оленины.

По краю брезентовой крыши осторожно постучали:

— Владимир Игорич, выдь-ка.

Мы вылезли наружу. Возле палатки стояли восемь рабочих.

— Что случилось? — раздраженно спросил Вова.

— Дело такое, начальник, — откашлявшись, начал высокий седой горняк, считавшийся у них кем-то вроде бригадира, — ну, «ее» вроде как нет, мы копать пойдем, в ночь. Все же на сдельной оплате. Сколько можно без дела сидеть? И так все бока отлежали. Да и тебе план выполнять надо.

— А остальные? — спросил я

— У остальных очко слабое, — сказал один из горняков, — говорят пока она здесь, — из лагеря ни ногой, а трое вообще увольняться собрались.

Услышав это, Вова тихо выругался и сплюнул.

— Ладно, только копать по четверо на траншею, в двадцатиметровке всем места хватит. И по одному не ходить. И костры,.. костры побольше сделайте, только тайгу не запалите, а то тогда вместо медведицы у нас «зверюга» похуже будет.

Ребята ушли. Взяв полотенце, я искупался в реке и пошел спать. Когда залезал в спальник, по брезенту меленько заморосил дождик. «Хорошо, что у ребят там шалаши есть» — подумал я и провалился в сон.

Первый выстрел не слышал, но именно из-за него, по-видимому, и проснулся. Второй выстрел, прокатившись многократным эхом по речному ущелью, выбросил меня из постели. Лупили из шестнадцатого калибра и явно в лагере.

— Господи, Вова!!! — Левой рукой я лихорадочно дергал за цевье карабин, висевший на гвозде, вбитом в стояк палатки, а правой нащупывал обойму, засунутую на ночь под спальный мешок. Пока метался, двустволка грохнула еще, на этот раз дуплетом. Наконец то, нашарив обойму и рванув карабин так, что гвоздь вылетел из стояка, босиком выпрыгнул наружу. Вова, в наброшенной на голое тело телогрейке, одном сапоге на правую ногу и тапочке на левую, стоял возле десятиместной палатки, оборудованной под продуктовый склад и быстро перезаряжал ружье, глядя в сторону леса. Я повернул голову успев увидеть, мелькавшую среди деревьев, медвежью шкуру. Из палаток выкатывался народ, вооруженный кто топором, кто кайлом, а кто просто дубиной.

Подбежав, все понял без слов. Задняя, обращенная к лесу стенка палатки, была разодрана в клочья — сквозь гигантскую дыру виднелись вспоротые мешки муки и сахара и, рассыпанные по полу, сделанному из жердей, банки сгущенки.

— Вот сука!!! — Чуть не плача орал Вова, — хорошо ночью проснулся, пить захотел .. Слышу, кто то на складе трещит, вышел, а они уже внутри!!!

— Зацепил?!

-Да я в воздух,.. она же в палатке была, — а в угон бить, тем более из гладкостовольного — сам знаешь.

— Одевайся, — там ребята на канавах, пойдем выручать.

Пойти «выручать» не успели. Пока собирались, на ближайшей опушке, из кустов, появились трое, причем двое — Сагдуллаев и Пашка — буквально тащили третьего. У меня внутри похолодело и я рванул навстречу, а Вова в палатку за аптечкой.

— Что с ним?! Где!?

-Да ни хрена страшного, — успокоил меня Пашка, — с перепугу в шурф свалился, ногу разбил сильно.

— А где все остальные?

— Сейчас придут. Они по оврагу должны выйти.

— Что у вас там случилось?

— Когда вертолет?!!! Вертолет когда, начальник?!!! — вдруг истерично запричитал сидящий на траве «раненный», которому Вова, закатав штанину, промывал спиртом и бинтовал разбитое в кровь колено, — мне в Поселок надо в больницу!!! У меня нога!! Видишь нога?!! А если заражение?!!

— Успокойся, Аникиенко!!!, — Рявкнул на него Вова, вставая, — ты же не первый сезон работаешь!!! Чего заныл?!!

— Ты не видел!! Ты не видел ее!!! Она шалаш, насквозь прошла, как будто его нету, а он из жердей в руку толщиной, гвоздями, семидесяткой сколочен!!! — У Аникиенко явно начиналась истерика. — Лапа, как лопата совковая!!! Она ее на стол, который возле шалаша, положила,.. только положила и все, и края кверху!!! А там доски — сороковка!!! Сам колотил!!! Мне а Поселок надо, у меня нога!!!

Я огляделся — вокруг собрались все, кто был в лагере. Лица были серьезные, у некоторых напуганные.

— Заткнись! — Бросил Вова, потом повернулся ко мне, — пошли остальных встречать.

— Уже не надо, вон идут, — подал голос, спокойно куривший на пеньке, Василий.

От леса почти бежали, периодически оглядываясь назад пятеро горняков. У всех в руках были или топоры, или лопаты. Лица осунувшиеся, бледные и перепуганные. Обступив нас, загалдели наперебой.

— Тихо! — рявкнул Вова.

Все замолчали.

— Сагдуллаев, рассказывай.

Сагдуллаев начал бормотать что то нечленораздельное: «Да, мы чифирнуть,.. да, я в канаве,.. да, она больше шалаша,..». Губы у него тряслись.

— Пашка! — оборвал Сагдуллаева Вова.

Пашка — черноволосый, мускулистый парень, только после армии, жадно докурил вторую беломорину, снял с головы грязный накомарник, вытер им потное лицо и забормотал сбивчиво:

— Ну, покопали часа четыре, я посмотрел — уже полтретьего ночи, говорю мужикам, мол пожрать и чифирнуть надо, к тому ж заморосило. Пошел, костер побольше сделал, котелок закипятил, пару суповых пакетиков кинул и банку тушенки туда. Потом котелок снял и рядом поставил.. И запах такой вкусный.. А ребята копали пока. Вдруг слышу, топает кто-то, думал ребята, повернулся, — и точно идет Аникиенко, а за ним, метрах в десяти она переваливается. А этот дятел , — он кивнул в сторону Аникиенко, — шаги сзади чувствует и говорит не оглядываясь :«Рашид, а у тебя запасная ложка для меня есть?» А Сагдуллаев на нас из канавы смотрит и лицо у него белое, белое.. И все молчат. Потом Аникиенко мою морду перепуганную увидел, развернулся, глянул, а до нее шагов десять и как рванет в сторону, а там шурф старый — два метра глубиной, вот он туда и загремел. Ну тут началось..

Пашка перевел дух, прикурил третью папиросу.

— В общем, ребята из канавы выскочили, первым делом этого из шурфа доставать, думали — ноги переломал — он же визжал как поросенок резанный, потом лопатами греметь, а ей все по барабану — шалаш снесла, даже не заметила. На столе «Спидола» орет — ноль внимания — и стол и приемник вдребезги. В угли наступила — только лапой потрясла, котелок с супом подшнурки махом оприходовали, вроде и не остыл как следует. Ну, мы этого подхватили, он сначала вообще как парализованный был, только визжал все время, и кустами в сторону лагеря выбираться начали. А четвертого на соседнюю просеку послали -ребят предупредить, что бы все бросали и уходили оврагом.

— Он прибежать не успел, как она за ним приперлась, — вставил седой «бригадир», копавший на соседней просеке.. И тоже — все вдребезги…

— Ясно, — перебил Вова, и добавил, кивнув в сторону развороченного склада, -пока вы огородами два часа до лагеря ползли, она и здесь побывала.. Все, закончили панику, всем отдыхать.

И, повернувшись, пошел к своей палатке. Я пошел за ним, слыша как сзади запричитал «раненный»

— А -аа! Эти начальнички, им наплевать на нас! Сами стволами и ящиками с тушенкой обложились, оленей набили и сидят. А простых работяг пусть медведи жрут!! Да?

— Заткнись! — Спокойно одернул его Василий, — иди в речке охолонись, штаны, поди, полные…

Я оглянулся — превозбужденный народ начал дружно размещаться вокруг кострища, расположенного в центре лагеря и пристраивать к огню котелки и кружки-чифирить.

— Ну что, давай боезапас прикинем, — сказал я, усаживаясь на нары, — у меня три обоймы карабинных и штук пять пуль для двустволки осталось.

— Аркадьич, — металлическим голосом сказал Вова, — У нас будет по одному, в лучшем случае по два выстрела, — дальше она или ляжет, или уйдет,… или,…- он замолчал.

— Что или?

За палаткой продолжали доноситься причитания Аникиенко.

— Никаких других «или» не будет, — сказал Вова вставая,- пойдем, заткнем его, а то он сейчас бунт на корабле подымет.

Мы вылезли из палатки и пошли к сидевшим вокруг кострища. При нашем приближении народ притих. Молчали и мы. По кругу передавалась большая кружка с чифирем, из которой все по очереди прихлебывали. Когда очередь дошла до «бригадира», он сделал большой глоток, затем повернулся к нам и сказал злым голосом.

— Короче, начальнички, или сами мочите, а если ссыте -вызывайте егерей, или охотников, или тунгусов,или ментов, или кого хотите — пока она здесь, на работу мы не пойдем.

— А Вас никто и не пошлет, — вдруг перейдя на «Вы», отрезал Вова, и повернувшись зашагал обратно.

— Связь, Вова, — я, глянув на часы, включил рацию. Прохождение было плохое, и в наушниках шел сплошной треск. Вова долго крутил тумблер настройки, потом щелкнул микрофоном.

— «Сани», я «Сани-4», как слышите? Прием.

— Слышу Вас, «Сани -4», — тут же откликнулся экспедиционный радист, — Доброе утро, что есть у Вас?

— Саш, соедини меня с «папой»,- замялся Вова

Наступила пауза, нарушаемая только треском и писком эфира.

— У Вас все в порядке, «Сани-4»? Люди все здоровы?

— Да вроде все.

— Тогда в чем дело, «Сани-4»? Согласно инструкции, по всем вопросам к начальнику партии. Позывной-«Сани-3». Прием.

— Саш!.- Взмолился Вова.

— Ну хорошо, «Сани-4», — попробую.

Минут пять был слышен только треск и писк. Вдруг все затихло, и в наушниках раздался раздраженный голос начальника экспедиции так явственно, будто он стоял за палаткой.

— Слушаю Вас. Прием.

— Иван Сергеич, — зачастил Вова, — пришла медведица с двумя медвежатами, залезла в продуктовый склад, теперь не прогнать, вторые сутки ни копать, ни бурить не можем. Кругами вокруг лагеря ходит.

— Люди целы?

— Целы, Иван Сергеич.

Наступила еще более длительная пауза. Потом «папа» неожиданно спросил:

— Ольнев далеко?

— Рядом, Иван Сергеич.

— Дай-ка ему микрофон.- Вова передал микрофон мне.

— Доброе утро Иван Сергеич.

— Олег Аркадьевич, начальник спецчасти только что сообщил мне, что Вы, перед вылетом на участок, получили у него «мосинский» карабин калибра 7,62мм и пятнадацть штук винтовочных патронов к нему. Это так, или нет?

— Так точно Иван Сергеич.

— Ты мужик, или нет?

— Я все понял, — отчеканил  я.

— Рад что в экспедиции работают такие понятливые геофизики, — сказал «папа» и отключился.

Ваш Олег Аркадьевич Ольнев