— Как составлялась программа фестиваля?
— Можно сказать, в моем диалоге с папой. Я постоянно чувствую его присутствие… Он всегда все свои дни рождения начинал с того, что благодарил своих учителей — Шостаковича и Прокофьева. И в этот раз я начинаю фестиваль с приношения Шостаковичу — 27 марта в концертном исполнении опера «Леди Макбет Мценского уезда». Потом последует приношение Прокофьеву с «Иваном Грозным» и «Египетскими ночами». Надеюсь, что фестиваль будет подарком и искушенным меломанам, и тем, кто просто любит сходить на хороший концерт. Все коллективы и солисты высокого качества, и приезжают они в Москву с очень интересными программами.
— Галина Павловна контролирует афишу фестиваля?
— Нет, мама не вмешивается. Я лично несу ответственность за приглашение артистов, переговоры и контракты с ними. Лена, моя сестра, занимается медицинским фондом «Вишневская—Ростропович», который помогает детям. Мы уже давно так с ней поделили сферы действия.
— С кем из артистов было труднее всего договориться?
— Очень сложно именно коллектив пригласить. Если бы фестиваль был летом, было бы проще. А так, например, знаменитый оркестр Santa Cecilia должен был отказаться от своих гастролей в Вене, чтобы приехать в Москву. Это результат долгих переговоров. И все-таки основные организационные трудности связаны с тем, что наши концерты хотят записывать такие серьезные телеканалы, как французский Mezzo. А например, оркестр Лондонской филармонии категорически не разрешает запись своих концертов, что, конечно же, жаль.
— А как среди знаменитых симфонических оркестров в афише фестиваля оказался джазовый коллектив?
— В общем-то я, конечно, нахулиганила. Но папа любил джаз. И я решила: дай-ка все-таки сделаю один джазовый концерт. Хотела пригласить оркестр Гленна Миллера, но у меня произошла с ним потрясающая история. Я позвонила в Америку, там дали телефон и сказали: «Позвоните в Германию». Я думаю, вполне естественно, что в Европе их представляет другой агент. Позвонили, договорились, даже соглашение о намерениях подписали. И вдруг я узнаю, что 27 февраля они будут выступать в Доме музыки в Москве. Я из Нью-Йорка прилетаю, иду на этот концерт. Сижу в зале и не верю ни своим глазам, ни своим ушам. Какой-то немец, как массовик-затейник, говорит по-английски с тяжелым немецким акцентом, делая из себя американца. Играют люди, близко не похожие на музыкантов оркестра Гленна Миллера, который я знаю и хотела пригласить на фестиваль. С трудом дождавшись антракта, бегу за кулисы, нахожу менеджеров. И выясняется, что это просто какой-то провинциальный немецкий оркестр, банально купивший в 1985 году лицензию на использование бренда Glenn Miller Orchestra. И на все мои недоуменные восклицания их представитель спокойно отвечает: «Ничего личного. Только бизнес».
Я пришла домой безумно расстроенная, чувствовала себя обманутой. Тут же написала им в офис, отказав в концерте. Да никогда в жизни, чтобы так опозориться! И в ту же ночь моментально договорилась с Dizzy Gillespie All-Star Big Band. И каждого музыканта, который приезжает в Москву, я уже лично проверила на «подлинность».
— Как будет развиваться фестиваль в будущем?
— Мне бы очень хотелось, чтобы фестиваль пришел в российские города. В первую очередь в те, что были важны для папы: это Воронеж, Саратов, Оренбург и обязательно Петербург. Когда уже коллективы в Москве, жалко их отправлять обратно без того, чтобы они заехали хотя бы в эти города. В этот раз Юрий Темирканов со своим оркестром выступит не только в столице, но и в Саратове, и в Нижнем Новгороде. Я лично летала туда и проверяла всё на месте. Там с невероятным трепетом ждут этих концертов. Все билеты давно распроданы. Наша провинция изголодалась по хорошим концертам.
— Фестиваль Мстислава Ростроповича в Баку, который вы тоже делаете, конкурирует с московским?
— Нет, эти фестивали очень разные. Он старше московского, так как проходит с 2007 года. И там строго определенные рамки — одна неделя в начале декабря. Поэтому очень-очень сложно вместить в афишу даже два больших коллектива. И программа там совсем иная. В этом году в Баку по моему приглашению приедут Литовский камерный оркестр с Сергеем Крыловым и симфонический оркестр Maggio Musicale Fiorentinо во главе с Зубином Метой.
— Какие у вас планы на следующие фестивали?
— Веду переговоры с оркестром Венской филармонии. Уже договорилась, что в следующем году в Москву приедет Марис Янсонс со своим оркестром… Я должна держать планку очень высоко, иначе мне папа не даст спать. Меня и так бессонница уже с возрастом поджимает.
— Имя Мстислава Ростроповича носит не только фестиваль, но и самолет. Вам когда-нибудь доводилось на нем летать?
— Да. Но абсолютно случайно, буквально через три или четыре недели после того, как мы его инаугурировали. Я летела со своим мужем из Германии. Он так был поражен подобному стечению обстоятельств, что рассказал бортпроводникам, что я дочь Ростроповича. Я, конечно, тут же краской покрылась, но подумала: может, нас в другой класс пересадят… Но нам даже не дали по второму стакану апельсинового сока, сказали, что полагается по одному…
— Есть ли вероятность, что со временем на афишах снова появится фамилия Ростропович?
— Нет, к сожалению. Хотя младший сын сестры Лены интересуется музыкой. Сам научился игре на фортепиано, хочет заниматься дирижированием, но это все пока на уровне хобби.
— Но ведь ваш младший сын серьезно занимался пением.
— Было дело. Но сейчас он решил, что лучше он откроет ресторан для бабушки и назовет его «Ля Галина». Очень многие его желания в жизни связаны с бабушкой…
— На фестиваль по традиции вся большая семья соберется?
— Нет, это проблематично, так как у детей учеба — школы, университеты. Мама точно будет ходить. Лена обязательно должна приехать, по крайней мере на открытие фестиваля и памятника папе. Оценить труд сестры по заслугам — это ее прямая обязанность. Если нет, я лично с нее сниму шкуру…
— Расскажите, пожалуйста, о памятнике.
— Памятник работы Александра Рукавишникова, сделанный им в тандеме с архитектором Игорем Воскресенским, будет открыт 29 марта в Брюсовом переулке, где мы жили в «доме композиторов». Папа каждый божий день ходил по этому переулку в консерваторию и обратно. И в храм в этом же переулке тоже ходил. И я с Ленкой ходила, когда еще маленькими были, и на Пасху с яйцами и куличами, и на Рождество. Поэтому для нас это очень дорогое, эмоциональное место… Как ко всем памятникам, к этому памятнику нужно привыкнуть. Уверена, будет много разговоров вокруг него, как вокруг любого памятника. Сейчас могу сказать лишь одно: он реалистичный. Хотя, мне кажется, проще было бы создать какую-то символическую аллегорическую вещь. Но мама просила, чтобы он был обязательно реалистичным, так, чтобы она папу узнавала. И она приняла этот памятник.
— В Музее имени Глинки 25 апреля вы открываете выставку, посвященную Мстиславу Ростроповичу и Галине Вишневской. Что там будет представлено?
— Многое из коллекции, которую папа вместе с мамой собирал. Письма Чайковского, дело Распутина, дневники Марии Федоровны, масса редких фотографий, мамины театральные платья. Правда, тут на днях мама вдруг сказала, что не хочет своего участия в выставке, чтобы люди не стали говорить: она к Ростроповичу «примазывается»… Я, конечно, была в шоке, только выставка выстроилась, и на тебе! Но решила с ней не спорить, сделаю всё, как задумала. А она придет, и, надеюсь, ей понравится.
— Знаменитые виолончели Мстислава Леопольдовича будут показаны на выставке?
— Только одна. Транспортировка и экспонирование таких инструментов — крайне сложная вещь. Инструменты сейчас находятся на надежном хранении в Швейцарии.
— Какой вам видится судьба этих драгоценных инструментов?
— Я понимаю, что на инструментах нужно играть. Но на их грифах видны отпечатки папиных пальцев, потому что, кроме него, никто эти виолончели не трогал. Струны просто пропитаны его потом. И какой виолончелист сегодня мог бы взять эти инструменты в руки? Не знаю пока такого. Должно произойти что-то из ряда вон, чтобы можно было подумать о передаче инструмента. И мне, и маме (Лене в меньшей степени, она смотрит на это более прагматично, надо сказать) сложно представить себе музыканта, который просто физически возьмет этот инструмент и начнет играть…
— Планирует ли семья продавать ту часть коллекции, которая четыре с половиной года назад не была реализована?
— Трудно сказать, вообще или пока, но на сегодняшний день это абсолютно исключено. Это уже не картины, а архивы, которые нельзя разъять на части.
— Вы были против продажи и той части коллекции?
— Возражать маме?! Она всех выслушает и примет свое решение. Да еще так скажет, что мурашки по спине побегут. Она приняла такое решение, точно зная, что и зачем она делает. Никаких возражений не могло быть.
— В детстве с сестрой у вас была возможность хоть изредка устроить себе «праздник непослушания» или вас постоянно держали в ежовых рукавицах?
— Шанс был, только когда мама пела спектакль в Большом театре, — Лиза, Татьяна, Мадам Баттерфляй, Тоска, но особенно Аида. Ровно за день до этого у мамы всегда было молчание полное. Поэтому ты мог делать всё, что пожелаешь. Если, конечно, папы не было дома. Когда папа был дома, мы даже не обсуждали какие-то послабления в занятиях. Лишь когда папы не было дома, а у мамы спектакль, у нас сестрой возникала светская жизнь.
— Не жалеете, что детство и юность отдали музыке, которая не стала вашей профессией?
— У меня такой характер, что я запрещаю себе жалеть о чем-либо. Не люблю этого мазохизма.
— После многих лет в Нью-Йорке вам сложно было вновь обосновываться в Москве?
— Сложно только то, что двое моих сыновей учатся в Нью-Йорке, и я вынуждена туда-сюда мотаться. А так перемена места не составляет для меня проблемы. Я от папы это унаследовала: где он, там ему и хорошо, потому что он окружал себя любимым делом — своей музыкой. И я живу тем, что мне по душе. У меня два фестиваля, папин фонд, который находит талантливых детей, выделет им стипендии, проводит мастер-классы, концерты. И мама сегодня нуждается в моей помощи и поддержке.
Беседовала Мария БАБАЛОВА
