Выпуск N 94 от 24 июня 2003
13.03.2003
Проснулась с легкостью. Душистые свечки на полу (чтоб не наступить), Винсент Гало и предчувствия интересного.
10:16
Интересное началось сразу после завтрака (огурец с солью). Чтобы доехать до Москвы надо хотя бы 3 рубля. У меня же пустой кошелек. Обошла всю квартиру, поковырялась в Наташкиных игрушках, потрясла разодранную копилку - нет. Ни копейки. Единственное, что остается для меня загадкой - где моя мама хранит деньги. В какой тумбочке.
Была бы хотя бы тумбочка.
Обошлось - нашла мамин второй кошелек с забытой мелочью. До Москвы доехала.
12:00
Интересное продолжается. Приезжаю в редакцию за деньгами с мокрыми ногами (рабочие расковыряли асфальт и забыли про пломбу). Думаю, долларов 200 дадут. За две статьи. Ага. Дают 950 (!!!) рублей.
Смотрю удивленно на Надю, бухгалтера. Что это такое? Говорит, за статью. Вторую не поставили. ("А вы не знали?"). "Как не поставили? Я же ее месяц писала! Она же такая трудоемкая! Шесть интервью! Как не поставили? Мне же ее заказали!". Вторая статья 7000 знаков. "Почему 950р? Это никак не меньше 50$. Я же знаю!" Редактор, которая заказала, уволилась. Главный редактор сменился. Отлично. Начинаю кричать в белой маленькой каморке, около станции метро Маяковская, под весенним небом в акварельных разводах. Сотрудники редакции просыпаются от скуки, им уже интересно: розово-голубая девочка в свитере из ленточек и в берете бегает по редакции и кричит. Всем весело. Я ухожу, очень обиженно. После этого несколько минут ходила взад-вперед около метро, думала, расстраиваться или нет? Очень расстроилась.
12:30
Б-2 утром смешен. Бессмысленный и нелепый, как не проспавшийся пьяница на утренней пробежке в пол седьмого. Никого нет. Двое дядек (Именно дядьки. Вообще, считаю, клуб Б-2 - это заведение для дядек. Именно для дядек) пытаются через турникет охранников протащить домашнее вино в бутылочке. Я на них кричу (мне ж денег не дали) и понимаю, что это какие-то известные дядьки. Точно. Где-то я их видела.
Но мне все равно. Я по делу. Клуб пустой и глупый. Стойки без людей, закрытые бильярдные столы и чистый паркет. Хочется подойти к бару и спереть пару бокалов. Все равно никого нет, и никто не увидит. Все хорошо заканчивается. У меня 2 фиолетовые проходки на "Сплин". Я радуюсь, прыгаю по лужам в глаза встречным и пою "I'm fucking special!!!" так громко, что некоторые вывески "Современника" покачиваются.
13:00
Факультет. Продолжаю петь "I'm fucking special!!!", натыкаюсь и не верю, когда он говорит, что мы сегодня еще увидимся. Понимаю, что хочется просто стоять тут и смотреть, как он щурится. И ничего не говорить. Вспоминаю фразу из "Небо-самолета": "ты чувствуешь? Он идет. Да ничего ты не чувствуешь. А я - чувствую".
13:15
Пишем со Светой контрольную, на которую нас как-то занесло каким-то удивительным образом. Контрольная называется "Виды лидов". Первый вопрос: "А они что, разные бывают?" Пол часа делаем вид, что знаем, что их бывает много.
Света: ну и чего писать?
Я: Света, мы пишем прогон. Пиши прогон.
Света: про кого, кого писать?
Надо заметить, что все теоретика журналистики - такая вещь, которую сел и придумал один человек (несколько раз). Я и говорю, что, если ее придумал один человек, то почему мы, Я и Света, сейчас не можем придумать то же самое заново? А? Фигово придумалось. Пришлось списывать с какого-то учебника.
14:30
Сидим на лекции по Прохоровой и понимаем, что русская литература - такая концентрация психологии, что разобраться тут без кандидатского минимума психфака невозможно. Что мы делаем, когда читаем? Пробуем пролезть в душу человека через голову другого. Это возможно? Нет, конечно.
***
Бегаю вечером по набережной Москвы-реки. Не понимаю, почему все москвичи не бегают здесь по вечерам? С той набережной стекает позолота.
С конфетных фонарей, Храма Христа спасителя, пряничных вывесок тонкими ровными струйками в Москву-реку течет позолота. Река в вертикальную полоску цвета золота.
Надо это как-то останавливать что ли. Всю реку зальют. И что тогда будет? Будут по Москве-реке ходить гондолы. В них будут сидеть девушки с плоскими губами. Будут целовать букеты и, затаясь, вздыхать румяно про себя. И верба сразу распустится. Длинными желтыми хоботками распустится. И будет красить носы. В желтое. Всех - в желтое.
Столько глупостей приходит сразу в голову. Не бывает никаких типов отношений. Деградаций, уровней, ступеней. Это все оправдания и снисхождения. А попросту - профанация. Так не бывает. Или любишь, или нет. Все остальное - плохо сшитые оправдания. Не любишь - так не любишь.
14.03.2003
"Прощение = предательство". Урок стервологии
Надо быть верной себе. Надо уметь слушать себя. Уходить тот час, как понимаешь, что что-то не нравится. Вилку не с той стороны положил, улыбнулся криво, про настроение не спросил - уходи тот час. Уходи. Вставай и уходи.
Это не мелочь. Это не просто мелочь. Это не улыбка. Это та бабочка, как у Рея Бредбери, с которой все начинается. Раздавишь - и не будет никаких президентских выборов. Вот и дави к чертовой матери. Дави эту дрянь грязным ботинком и без жалости. Все. Встала и ушла. Даже не извиняйся. Не объясняй. Помни о той бабочке.
Уходи. Как только чувствуешь, что не твое, не твой - уходи. Ты не исправишь, не изменишь, ты ничего не сделаешь с ним. Уйти - это не слабость. Уйти - это сила. Разорвать, разглядев, не запутавшись - это сила и прозорливость. Или все, или ничего. Или любишь каждую трещинку на масонски длинном мизинце, или не принимаешь целиком. Несмотря на.
Все начинается с грязных шнурков, которые однажды простила. С неуместных, неумных вопросов на первом свидании, которые простить хочется. Не надо ничего прощать. Не позволяй делать так, как тебе не нравится. Никогда. Никогда не прощай.
Начинается все со шнурков, заканчивается грязными носками в твоей ванне и штампом в паспорте, уведомляющем, что это теперь твоя обязанность. И - твоя подпись. Само собой. Прощение - твоя слабость. Соглашаясь с его слабостями, соглашаешься со своими. Прощаешь его = предаешь себя. Помни об этом.
Не соглашайся. Будь сильной. Не предавай себя. Никогда. Ты думаешь, он будет тебе благодарен? Ошибаешься. На последнем свидании он тебе обязательно скажет: "ты же согласилась. Это был ТВОЙ выбор". И это должен быть действительно ТВОЙ выбор. А не пассивное согласие. Не слабость. Помни о бабочке. Не предавай себя.
Ему. Никогда. Не прощай.
15.03.2003
Пора становиться маленькими
Я придумала себе мальчика. Я уже так делала. Это легко. Я в какой-то книжке прочитала. Про "Возвращение королевы". Там рассказывали, как разных мужчин из сущего к себе призывать. Вот я и научилась. Это уже четвертый. Последний придуманный был летом. Я тогда на качелях каталась, когда придумывала.
Он веселый. У него лицо постоянно меняется. Можно с ним рядом камеру поставить, как рядом с растущей травой, и уйти. А потом - как фильм смотреть. И будет безумно смешно. Он тот человек, которого можно в кино снимать без сценария. Очень смешной.
Я думала, что это я - сумасшедшая. Оказалось - нет. Я еще тихая. А вот он - он да, сумасшедший. Он быстрее меня по лужам бегает и дольше меня может на концертах прыгать. Он красивый. Особенно, когда серьезный. Но я его таковым еще не разу не видела.
А вызывала я его вот по какому поводу: меня как-то посетила Суетливая Паника. Жевала сушки и спрашивала: "Что ж это получается: тебе 18 лет, ты - студентка, в общем-то. Сту-ден-тка. Знаешь, что это значит? Помнишь гаудеамус? Ну, как же: "нос абедит хумус..." Это значит, что тебе сейчас надо по лужам прыгать, дольки оранжевые с поцелуями невинными жевать, с мальчиками по набережным гулять и обещания, как фиалковые лепестки, разбрасывать. А ты? Что ты с собой делаешь? Гуляешь - нет. Работаешь. Для удовольствия? - Нет. Денег ради. На лекциях забавишься? Нет. Ругаешься с бухгалтерами и кричишь на редакторов. Влюбляешься? Нет. Вступаешь в странные отношения с паразитирующими на твоем теле.
Вот по этому поводу я его и вызывала. Такой, как я просила. Ничего не перепутали. Мы бегали по Лужникам, пили пепси (а не водку), прыгали друг на друга и тузились, как тузики, безобразничали, изображали двух олигофренов- барабанщиков и прочими средствами пугали народ.
И говорили, слава богу, не о сексе и псих-буддизме с элементами большого млечного пути, а о каких-то глупостях. Никаких эротических мыслей, никакой скабрези, взрослости, задранных юбок и потных торсов. Только ночные Горы Воробьев. Только Москва-река, только фарфоровые осколки льдин, на которые хочется (можно) спрыгнуть, только мандариновые дольки, которые щипят, только миндаль, который заканчивается, только мы на мосту и летящие мандариновые косточки. Которые обязательно долетят.
Никакого секса. Никакой любви. Мы уже побыли взрослыми. Хватит. Пора становится детьми.
16.03.2003
Мне очень нравится медицинский юмор. Он такой. Жутковатый. Например, на задней двери машины "Скорой помощи" надпись: "Правильно зафиксированный больной в анестезии не нуждается". Или над водителем: "Трезвым не езжу: боюсь". Или как на центральной подстанции надписи на дверях туалета: "Красный уголок" - на мужском, "смотровая" - на женском.
На лицах врачей такое выражение... усталого спокойствия. Усталой уверенности. Фатальной ожиданности какой-то. Их ничем не удивишь. Самые неудивляемые люди, как правило - психиатры. Мне кажется, если с неба начнут падать золотые шары с блестками- они и тогда удивляться не будут. Они уже все видели и обо всем слышали. Им уже все рассказали: и о матрице, и об инопланетянах, и о волосатых друзьях за спинами и т.д.
Но, мы не об этом. Мы о 34-ой подстанции, что рядом с ул. 1905 года. Нас очень душевно встретили. Даже ждали. На столе - приказ Элькиса, на лице заведующего - приятная забота. Меня одели в белый халат и в синюю куртку со светящимися буковками, по которым потом, склеротическая бабушка будет водить пальцем и читать губами громко: "Скорая помощь".
На "Скорой" случается очень часто: например, врач, с которым я поехала на первый вызов, оказался мой земляк - через дорогу живет. Одинцовец. Владимир Иванович. Даже мою маму знает: она его сыновей как-то лечила.
Работал раньше в Одинцово на скорой, теперь на 45 подстанции. Платят в Москве больше.
С самого утра, с самого первого вызова у меня брови начали сходиться подковкой. Выражать усиленную заботу. Так сильно складывались, что даже руками было трудно эти брови развести: но от этой подковки начинала голова болеть.
Утренний вызов - старичок какой-то. В больницу ложиться не хочет, а домой скорую каждые полчаса вызывает. Ему, конечно, намекнули так, что он до понедельничного стационара может и не дожить, но дедушка заладил: да ладно... в понедельник лягу... чего же в субботу...
Второй вызов - уже с молодым врачом-офтальмологом Леней был куда интереснее. Как же: общественное сознание...
17.03.2003
Чуткость
Часто ужасаюсь: меня многое не трогает. Вот не заботит и все. Иногда переживаю, а иногда переживаю из-за того, что даже не переживаю.
Страшно, когда самолеты падают, здания взрываются, люди в терактах гибнут. Помню, как меня трясло около бильярдного стола, когда услышала, что на Дубровке заложников взяли. Трясло, аж запястья о никель бились. Или когда представляла в метро, что началась война, и теперь мы все из метро никогда не выйдем. Так и будем там жить, как в "Андеграунде" Кустурицы. Очень тогда плакала.
Но в основном я спокойна. Даже слишком. У меня как будто свой мир и пропускаю туда только фитонциды. А плохое - не проходит. Цинично, но это ведь правда. Иногда хочется переживаний, и я докручиваю трагическую ситуацию. Докручиваю себя. Как тогда, с Самантой Смит и спасением Ирака: всё этих детей мусульманских с голыми спинками представляла, как на них бомбы падают. Очень страшно было. А если не докручивать, то и не страшно: "Война. Теракт. Убито. Ранено. Спасено".
Был такой рассказ, про двух мальчиков-близнецов, которых мама во время войны у бабушки оставила. Бабушка их била и гадости всякие говорила: вы - уроды, дебилы, ублюдки и т.д. Им было больно. Тогда они так придумали: сели напротив друг друга и говорили друг другу все эти гадости в лицо, пока слова не перестали терять смысл. Пока не перестали вызывать боль. Пока не превратились в ровное колебание. Но и другие слова вызывали боль: "нежный, любимый, хороший, кровинушка, деточка". Они повторяли их до устали, пока и эти, добрые, соленые слова не превратились в пустое. Пока не опустели. Пока не перестали вызывать эмоций. Заканчивается рассказ плохо: мальчики подорвали родного отца, чтобы пройти через минное поле. Остальных поубивали, по-моему. Не помню.
Я про другое: в четверг Галю сбила машина. В позапрошлый четверг мы бежали вместе и разговаривали о толкинутых феях с биофака, где она учится. А в этот раз ее сбила машина. Ничего. Я оделась и поехала домой.
Швыдкой подписал указ об изъятии коллекции Балдина из Эрмитажа. Вроде собираются 350 картин и рисунков великих живописцев вроде Рембрандта и Тициана подарить немцам. Ну и что? Кто-то спорит, кричит и плюется. А мне опять все равно.
Подтяжки
Наблюдала за трамваем. Это ведь который с рожками, да?
Он молодец, этот трамвай. Он не марионетка, он сам едет. Едет куда хочет. Но с помощью свыше. Его поддерживают наверху. Это хорошо. Многие бы так хотели.
Многие хотят, чтобы их поддерживали сверху. Но чтобы не дергали и можно было идти, куда хочешь. Только с высшей помощью. Вроде как на помочах. Идешь, а тебя свыше питают. Так легче. Но и не дергают. Просто, если устал, можно повиснуть и ножками поболтать. Как в детстве, когда за две руки - справа и слева - мама и папа.
А вот, я все думаю, ангелы как?
Ангелы ведь думают, что у них сзади крылья. Они так думают, просто не видят. На самом деле, там не крылья: там лески (проволоки). Проволоки прикреплены к проводам, включенным в циклическую систему. Получается совсем как у трамвая: ангел на проволоке ездит по небесному эллипсу. А уж эти провода питают свыше.
Ваша А.И.Шевелева
