Капитан Виктор Некрасов начал писать свою книгу в госпитале на исходе войны. Врач тогда сказал ему, что лучший способ разработать раненую правую руку — это развивать мелкую моторику. Например, рисовать или писать. И Некрасов с удовольствием рисовал (архитектор по первому образованию!) и писал. Из его рисунков той поры ничего не сохранилось. А написал он тогда «В окопах Сталинграда». На одном дыхании, без черновиков. Получилась книга трагическая, как сводки Информбюро в начале войны, лирическая, как дневник, и лихая, как «Три мушкетера».
Несколько дней назад я расспрашивал о войне фронтовика Владимира Титовича Пивоварова. В 1942 году ему было двадцать лет, он командовал разведчиками одного из дивизионов
… — Жара, пыль, гимнастерки от соли блестят, как рыбья чешуя. Тылы сбежали, и у нас ни еды, ни воды. Иногда старушки что-нибудь вынесут, но разве на всех хватит. По дороге увидели пасеку, разобрали ульи, наелись меда, набрали соты. А
Владимир Титович вдруг осекся, будто в горле у него пересохло, как тогда, летом сорок второго. Он тихо добавил:
— Об этом у Некрасова, у Виктора, есть, прочитайте. Там про наше отступление — буквально, как было…
Я пришел домой, открыл «В окопах Сталинграда». Мне приходилось читать эту повесть и раньше, но тут впервые открыл ее как документ. Все так и есть: и про раскаленную цимлянскую степь, и про неразбериху в отступающих частях, и даже про эти пчелиные соты, которые грызли по дороге обессилевшие солдаты.
А сколько еще деталей, которые невозможно сочинить, будь ты хоть Лев Толстой. Это надо пережить. «В двенадцать, тихо погромыхивая котелками, уходит в сторону Петропавловки последняя рота нашего полка…» В одной фразе — время, место, состав подразделения. А еще — звук от котелков на марше. Несведущему читателю этот звук может показаться странным: как можно тихо погромыхивать? Но тот, кто служил, тут же вспомнит, что котелки погромыхивают именно тихо, потому как не друг о друга они бьются, а об амуницию — о фляжки, пряжки, приклады…
Детали у Некрасова — как рассыпавшаяся на ладони махорка. С виду просто крошки. Но будучи аккуратно собранные, сжатые вместе, туго завернутые, они начинают работать. В начале повести он пишет: «Есть детали, которые запоминаются на всю жизнь. И не только запоминаются. Маленькие, как будто незначительные, они въедаются, впитываются
Поразительная это все-таки вещь — «В окопах Сталинграда». Вскоре после публикации она получила Сталинскую премию, но ни тогда, ни сегодня никто не найдет в повести Некрасова ни одного слова фальши. Сталин в повести упоминается три раза как обиходная примета времени.
В Сталинграде солдаты чувствовали себя не под вождями, а под Богом. В окопах не бывает атеистов — сейчас эта истина кажется чуть ли не банальной. Но чтобы открыто утверждать ее в 1946 году и рассказать, как жители Сталинграда молились Пресвятой Богородице, а наших бойцов в ночном бою вела за собой Вифлеемская звезда, — для этого мало таланта. Тут нужно иметь бесстрашие, независимый ум и чистую душу.
Кинорежиссер Евгений Лунгин (он вырос в семье, близким другом которой был Виктор Некрасов) рассказывал мне: «Эта книга очень похожа на самого Виктора Платоновича. Я прочитал „В окопах Сталинграда“, когда мне было лет четырнадцать, — сразу после того, как мы проводили Некрасова в эмиграцию. Мои родители так горевали после его отъезда, что по вечерам мы стали вслух читать эту повесть — то мама, то отец, то я… „Приказ об отступлении приходит совершенно неожиданно…“ Я до сих пор
После «В окопах Сталинграда» Некрасов написал много замечательных книг, но он все время возвращался к своей первой повести. Многое он писал будто бы вдогонку ей, уточняя и разворачивая то, что в ней упоминается мимоходом или вовсе не упоминается. Так, к зарубежному изданию «В окопах Сталинграда» он написал такое предисловие, которое кажется забытой и вот вдруг обнаруженной первой главой книги.
«…Пройдя пешком от Ростова до Волги, запасной наш саперный батальон обосновался в захудалой деревушке Пичуга на крутом берегу и стал долбить колхозными лопатами насквозь промерзший грунт. Никто из нас, командиров, в глаза не видал живой мины, детонатора, взрывателя, бикфордова шнура. О толе (тринитротолуоле) знали только, что он похож на мыло, а динамит — на желе. Оружия не было. Стрелять не умели. За всю зиму каждый солдат на стрельбище делал по одному выстрелу — патронов и на
Как горько, что эти строки, полные нутряной, подлинной любви к Родине, Некрасов писал, будучи изгнанником. Каково ему было стать эмигрантом в
шестьдесят три года… Да, Франция не была ему чужой, он провел в ней свое раннее детство: его мать окончила медицинский факультет Лозаннского университета и в начале Первой мировой войны работала в парижском госпитале. Но вовсе не в статусе диссидента капитану Некрасову мечталось туда вернуться, а в качестве гражданина великой и свободной страны, победившей фашизм.
Рассказывает Евгений Лунгин: «Все его поступки и заявления были открытыми, он никогда не прятался, не писал анонимно, не прикрывался псевдонимами. В партию вступил в разгар самых страшных боев в Сталинграде. Как сказал его друг-фронтовик: тогда это было равнозначно вступлению в смертники. И вот бывшие тыловики и штабисты, а то и люди, вовсе не нюхавшие пороха, запросто исключили его из партии. У него забрали даже медаль «За оборону Сталинграда», которой он дорожил больше всех остальных наград, а их было немало. Правда, потом вернули. Очень сильное испытание. Бесследно оно не прошло. После обыска Некрасов написал письмо Брежневу. Вместо ответа его выдворили. Сказали: «Не хочешь на Запад, поедешь на Восток…»
Сталинград ему снился и во Франции.
Писатель-фронтовик Вячеслав Кондратьев, встречавшийся с Виктором Платоновичем в Париже, вспоминал, что самым тяжелым днем за границей для Некрасова был День Победы. «В этот день он бродил по Парижу в безуспешных поисках хотя бы одного русского, который бы воевал, чтобы с ним, а не одному выпить рюмку водки…»
И все-таки он считал себя счастливым человеком: «…Нет, все сложилось так, как и должно было сложиться. Ни на что не сетую, ни на что не жалуюсь. Ну какое я имею право жаловаться, если, оттрубив весь Сталин-град от первого до последнего дня, остался жив? И дошел до самой Польши, и вернулся в родной Киев, и обнял маму…»
Виктор Платонович Некрасов умер 3 сентября 1987 года, похоронен в Париже на русском кладбище Сент-Женевьев-
Несколько лет назад в Ростове-
Появилась эта доска во многом благодаря ветерану войны Петру Петровичу Костылеву и его друзьям-фронтовикам.
А вот в Волгограде память об авторе «В окопах Сталинграда» до сих пор никак не увековечена. И тут стоит вспомнить, что первый памятник павшим был поставлен в Сталинграде по эскизу старшего лейтенанта Некрасова. Это было сразу после окончания боев, и памятник был деревянный.
Шеваров Дмитрий
