Самая знаменитая в мире женщина-архитектор Заха Хадид как-то призналась, что на ее столе всегда лежат книги Казимира Малевича и русского архитектора Якова Чернихова. Что неудивительно: ведь Малевич яркий авангардист, а Чернихов — один из самых заметных представителей советского конструктивизма, чьи архитектурные фантазии и графические шедевры актуальны и в XXI веке. По сути, еще в 20-х годах прошлого века он создал основы... компьютерной графики, опередив время более чем на полвека. Любопытно, что не только Заха Хадид, но и те западные архитекторы, которых мы приглашаем сегодня в Россию создавать и строить, учились на работах Чернихова. И когда его внук Андрей — тоже архитектор — создал фонд и премию имени знаменитого деда, многие из них вошли в него для того, чтобы поддерживать молодых и талантливых зодчих, которые, как и Яков Чернихов, пытаются увидеть будущее. Премия так и называется — «Вызов времени», а очередные ее лауреаты будут объявлены в конце этого месяца.
О том, как талант Якова Чернихова повлиял на развитие авангарда и графического искусства, а потом объединил Россию с мировой архитектурной элитой, мы побеседовали с Андреем Черниховым.
— Андрей Александрович, когда вы осознали, что являетесь потомком совершенно уникального человека?
— Когда на площади Сан-Марко в Венеции по диагонали был раскатан гигантский ватман и молодые парни и девчонки из разных стран мира полчаса рисовали фломастерами свои архитектурные фантазии, пока не начался дождь. Это был 1988 год, наш первый конкурс имени Якова Чернихова. Все камеры, которые были на Сан-Марко, снимали это фантастическое шоу.
Тот рулон ватмана высотой 1,8 метра несли 6 человек. Еще были 200 деревянных подрамников размером метр на метр. Все это подарил нам для конкурса «Моспроект-1». По тем временам щедрость невероятная. Вообще перестройка и начало 90-х — сумасшедшее время тотального грабежа и предательства и время таких вот искренних человеческих поступков от души. Нам казалось, что это состояние общей радости, неограниченных возможностей теперь навсегда.
Победителями тогда стали архитекторы из Болгарии, Грузии, России и Финляндии. Поскольку денег не было, в качестве призов выступили книги Якова Чернихова, провезенные контрабандой, — уже тогда они были запрещены к вывозу.
— К перестройке работы Якова Чернихова, запрещенные в советское время, уже реабилитировали и сочли национальной ценностью?
— Да. Но в 1989 году я вывез 12 работ Якова Чернихова на аукцион Sotheby's в Лондон — это был знаменитый аукцион русского авангарда. Невероятную тогда для советского человека идею предложила профессор Кембриджского университета Кэтрин Кук в одной из наших бесед.
Я как раз собирался создать фонд Якова Чернихова, для этого нужна была материальная база. Эта акция обошлась в три месяца борьбы, причем за два дня до аукциона у меня не было разрешения от Минкультуры на вывоз работ.
Надо представлять, что творилось с аукционным домом! Дата объявлена, уже есть потенциальные покупатели, нет только самих работ, которые вместе со мной просто не могут выехать из страны. Но обошлось, и работы деда продемонстрировали отрыв в 20 раз от стартовой цены. Что интересно, аукцион проходил параллельно с визитом Михаила Горбачева в Лондон. Я даже помню номер «Индепендент», в котором на первой полосе поместили фото Михаила Горбачева с супругой под зонтом, а на четвертой — Якова Чернихова.
— Запрет его работ с чем был связан?
— С травлей авангардистов, которая началась при Сталине. После свободы диспутов (очень жестких, кстати), творчества вообще над всей страной словно сжимается пространство и в прямом и переносном смысле наливается свинцом.
Вчера ты пусть и критикуемый коллегами новатор-архитектор, педагог, график, чьи архитектурные фантазии выставляются в витринах Невского, на выставке в Аничковом дворце, а сегодня ты должен каяться, признаваться «в ошибках», тебя поливают грязью в газетах и журналах, ты изгой.
В 1936 году Сталин арестовывает заместителя наркома тяжелой промышленности СССР Георгия Пятакова, с которым Яков Чернихов, занимавший должность главного архитектора «Химстроя Гипрохим», работал. Книги Якова Чернихова, только что с восторгом принимавшиеся студенчеством, уходят в спецхран, методы преподавания объявляются ложными, а архитектурные фантазии — беспочвенными и вредными. Сам он остается без работы и уезжает в Москву. Но в 1941 году к нему обращается Наркомат обороны, и он создает цикл «Военная маскировка», 101 абстрактную композицию на тему камуфляжа. Удивительно, что к камуфляжу почти все они не имеют отношения. Это абстрактные работы о трагедии и ужасах войны. За такие абстракции, как мы знаем, в то время можно было получить 10 лет лагерей.
— И все же много ли общего было у Якова Чернихова с русскими авангардистами?
— Русский авангард создавался молодыми людьми в период с начала 20-х до начала 30-х годов, который был временем невероятной свободы. Знаете, каким был средний возраст русского архитектора-авангардиста? 25 лет. Иван Леонидов, будучи студентом-дипломником, создал проект Института Ленина, где использовал форму стеклянного шара. Кстати, Бернар Чуми — победитель конкурса на парижский парк Ла-Вилетт — рассказывал мне во время встречи в Нью-Йорке, что вдохновлялся творениями Леонидова.
Владимир Татлин в этот период создает проект гигантской 400-метровой башни Третьего интернационала, которая должна стать вместилищем творческой энергии человека.
Велимир Хлебников сотоварищи объявляет себя председателем земного шара и работает над новым языком славян. Художники-авангардисты, начиная с супрематизма Малевича, занимаются формообразованием и претендуют на устройство нового миропорядка.
Но у Якова Чернихова, притом что он очень яркий выразитель стиля 20—30-х годов, есть абсолютно современные вещи, которые актуальны и в XXI веке. Дело в том, что у него было, говоря современным языком, абсолютно компьютеризированное мышление, и многие его работы, созданные почти сто лет назад, воспринимаются словно компьютерная графика. Не только по ее характеру, но и по духу.
— В каких условиях появился этот «суперкомпьютер»?
— Яков родился в Павлограде в мещанской семье, у него было 10 братьев и сестер. Отец его владел ресторанами на судах Добровольческого флота, потом разорился. Мать занималась домашним хозяйством и воспитывала детей. Дед вспоминал, что со школьной скамьи ему лучше всего давались рисование и математика. Рисование в гимназии вел художник Михаил Сапожников. А в 1906 году Яков выкрал паспорт и убежал из дома в Одессу, где поступил в Одесское художественное училище при Петербургской академии художеств, среди учеников которого были основоположники футуризма братья Давид и Владимир Бурлюки. Преподавали там Кириак Костанди и Геннадий Ладыженский.
Спустя 8 лет дед переехал в Петроград, где попал на живописное отделение академии. Здесь главным наставником Якова Чернихова стал Леонтий Бенуа, именно он после второго курса перевел деда на архитектурное отделение.
— И все же что именно — природный дар, учителя или окружение — стояло за страстью к графике и строгим архитектурным формам?
— Во-первых, природный дар. Во-вторых, он воспитывался в традиции ар-нуво, а это школа линий, достаточно жестко графированная. И в-третьих, он попал после Одессы в Петербург, который весь словно вычерчен. Здесь его компьютерная основа совпала с матрицей города. Что интересно, помимо живописного отделения академии он также поступил на Высшие педагогические курсы при ней. Чернихов был убежден, что графической грамоте «можно так же научиться, как можно вообще человеку стать грамотным». В его интерпретации черчение — это «искусство начертания», сродни музыкальному. Как и музыка, графика — наиболее абстрактное искусство. Обучение этому предмету развивает пространственное мышление, формирует творческую личность, мыслящую и оперирующую абстрактными, то есть беспредметными категориями. «Метод композиционного сочинительства» — так назвал Яков Чернихов свой метод преподавания графики и основ архитектуры. Ведь высшее достижение человека — это сочинение, создание нового, того, чего до него еще не было.
Для деда прикладная графика была прежде всего способом коммуникации внутри человеческой культуры. «Всегда и везде заменяй слово графикой, язык графики — международный, его нужно знать и развивать повсеместно» — вот заповеди графики Якова Чернихова, который в этом смысле на много десятилетий опередил свое время.
— Почему?
— Лет десять назад в одном из сборников статей Института Кеннана в России было опубликовано весьма неожиданное и парадоксальное на первый взгляд высказывание: «В XX веке произошло два основополагающих события, которые определили дальнейшее развитие цивилизации: крушение последней мировой империи — СССР и переход с DOS на WINDOWS». Действительно, современная цивилизация все больше общается внутри себя с помощью универсальных графических символов и технологий — практически во всех областях человеческой деятельности огромное количество графических программ и продуктов.
В прошлые времена — в Древней Греции, Древнем Риме, Средневековье, в эпоху Ренессанса геометрия, а значит, и рисование входили в состав 2-й ступени образования: так называемый квадриум вместе с музыкой, арифметикой и астрономией.
Собственно говоря, все, чем занимался Яков Чернихов, было проявлением геометрии нового времени, которая являла себя и в релятивизме Эйнштейна, и в живописи авангарда, и в музыке Шенберга. Педагогика была для него миссионерской деятельностью: он бесконечно обучал графике — от рабфаковцев до преподавателей, и выставки учеников составляли до 10 тысяч работ. Но при этом был убежден, что «нам надо воспитывать не производителей, а потребителей искусства».
Он декларировал, что необходимо всеми средствами развивать человеческую фантазию, и пытался раскрыть этот «мем» творчества в своих учениках. Причем для него было важно заграфировать фантазию, мечту, материализовать ее, шла ли речь о его «Конструкциях машинных форм», «Архитектурных фантазиях» или же о построении орнамента или классического шрифта.
Яков Чернихов был человеком эпохи Возрождения, типом мастера, обладавшим широчайшим диапазоном творчества. Днем он преподавал, занимался проектированием, а ночью рисовал. В последние годы жизни много занимался построением классического шрифта, выполнил универсальный модульный анализ и в общей сложности успел подготовить около 170 таблиц, где были и латинские, и старославянские, и древнеарамейские азбуки. В каждой из них он находил именно ту систему пропорциональных построений, которую нес конкретный алфавит, словно музыкальное произведение.
— Были у вас сомнения, когда решали, стоит ли идти по стопам деда?
— Я, можно так сказать, родился и вырос под картинами Якова Чернихова, не говоря уже о том, что помню его самого, поскольку он часто приходил к нам — в нашей с мамой квартире был его кабинет. Это была темная комната, все стены которой увешаны его картинами, до сих пор помню запах его кабинета. И каждый раз, когда приходил, он сгребал меня в охапку и швырял под потолок, а потолки в том доме были высокие, под четыре метра. Это был сладкий ужас, но я обожал этот процесс...
Так что вопрос, какую профессию я выберу, не обсуждался. Правда, в 14 лет я сказал маме, что мне больше нравится архитектура кораблей. И что я лучше поеду в Ленинград поступать в Кораблестроительный институт, чем буду строить бездарные пяти- и девятиэтажки. Мама заплакала, а я поехал в Ленинград на разведку. Там и узнал, что корабельный архитектор увидит свой корабль, спущенный со стапеля, через 10—15 лет, поскольку таков цикл его создания.
А потом кто-то из ребят принес в школу большой архитектурный журнал «Современная архитектура» — черно-белая перепечатка известного французского журнала, где чуть ли не на первой полосе были размещены «Архитектурные фантазии» Якова Чернихова. Вместо вводной статьи соратника Ле Корбюзье Жоржа Кандилиса по идеологическим соображениям была напечатана статья Анатолия Стригалева, но иллюстрации сохранились. Журнал обошел все старшие классы, а я глубоко внутри себя интуитивно ощутил, что был не прав.
Мама снова заплакала — уже от радости, а я пошел на подготовительные курсы в Архитектурный институт.
— Громкая фамилия помогала или мешала в профессии?
— Фамилия Чернихов — это как награда авансом. В отрочестве испытываешь гордость права ношения. Ты рисуешь архитектурные фантазии, «как Яков Чернихов», — маме они, конечно, нравились и поддерживали веру, что со временем сын Андрей станет архитектором и продолжателем дела деда. Но потом с годами к тебе приходит осознание, что «как», конечно, можно, но не имеет смысла. Могущественный, накрывающий действительность и раздвигающий горизонты дар Якова Чернихова нуждается не в композиционных клонах, а в осмыслении и развитии. Как говорил архитектор Константин Мельников, искусство — это когда ты можешь сказать: «Мое!»
— У наших архитекторов начиная с 50-х годов сказать «Мое!» как-то не получается.
— То, что современная советская архитектура 50—60-х годов, архитектура оттепели не вернулась к русскому авангарду, говорит о компилятивном характере русской культуры. Ты русский архитектор, тебе сказали: делай, можно. Почему ты не берешь 20-е годы? Почему не хочешь продолжить то, что было сделано русскими? Мы не вернулись к себе, но неистово стали листать западные журналы и искать вдохновения у Оскара Нимейера.
В результате получилось вот что: 20-е годы русского конструктивизма в 1933—1935 годах закрываются, они уходят на Запад. Запад начиная с 1928 года за это время проходит ар-деко, который по сути является стилем фашио, потому что приходится на эпоху Гитлера, Муссолини. Его не очень любят ассоциировать с фашизмом, но это, увы, так. СССР в то же самое время переживает период неоклассики, ампира.
В 1950—1960-е Запад возвращается к своему рационализму и подхватывает русский конструктивизм, а хрущевские архитекторы берут западную архитектуру 1950—1960-х, все журналы зачитываются до дыр. И это происходит до сих пор. И до сих пор наши голландские, американские и японские коллеги держат на столе книги советских архитекторов 20-х годов.
— Но при этом вам удалось именно в России создать престижную международную премию. Как возникла эта идея?
— Мы с 1987 года дружим с болгарским архитектором Георгием Станишевым, сыном Димитра Станишева, секретаря ЦК по международным вопросам в правительстве Тодора Живкова. Димитр Станишев был одним из участников самого бескровного переворота среди бывших социалистических стран. Мы с Георгием Станишевым в 1987 году отправились в монастырь Святого Кирика под Пловдивом, который правительство Болгарии выделило нашему старшему другу Георгию Стоилову под резиденцию Международной академии архитектуры. До того момента Стоилов два года занимал кресло президента Международного союза архитекторов. Мы с Георгием Станишевым поехали туда в одном автобусе.
Спустя три дня мы возвращались из этого монастыря и за весь путь до Пловдива, занявший 27 с половиной минут, мы придумали создать международный фонд Якова Чернихова, провести международный конкурс его имени и когда-нибудь основать что-то вроде премии молодым архитекторам. Мы методично, шаг за шагом стали реализовывать эти идеи, потом появились новые.
— Например?
— Уже в 1988 году мы провели международный конкурс-круиз «Пространство цивилизации XXI века». Представьте себе: пятипалубный теплоход «Лев Толстой», 10 дней плавания — Варна, Афины, Венеция, 300 архитекторов из 35 стран, друг Ле Корбюзье Пьер Ваго и Ричард Ингланд в жюри. С корабля шли телеграммы Михаилу Горбачеву и Рональду Рейгану.
Перед поездкой я попросил свою приятельницу Аню Шукурову — племянницу митрополита Волоколамского Питирима, возглавлявшего издательский дом РПЦ, организовать встречу с ним, и он нас принял. Мы с Георгием попросили его в год 1000-летия крещения Руси делегировать от РПЦ кого-нибудь в плавание, чтобы отслужить молебен. Потому что эта дата попадала как раз на середину нашего круиза. Он делегировал отца Геннадия — молодого священника, который в свое время окончил Архитектурный институт, а также Михаила — представителя издательского центра РПЦ.
Отец Геннадий всю поездку носил с собой маленький альбом, куда, вспомнив свою архитектурную молодость, делал акварельные зарисовки. А вечером мы с ним садились на корме, и он своим басом мог петь псалмы, Высоцкого, Бачурина. Молебен в честь 1000-летия крещения Руси служили в моей каюте, и я до сих пор храню оставшиеся после него свечки.
— Москва в последнее время один за другим объявляет конкурсы, о которых, без преувеличения, говорят во всем мире. На ваш взгляд, хорошая тенденция?
— Русские архитекторы в Советском Союзе были отлучены от международной архитектурной жизни, потому что наше участие в ней заканчивалось там, где начиналось: в членстве Союза архитекторов СССР в Международном союзе архитекторов. Плюс редкие поездки за рубеж групп советских архитекторов, а также некоторые объекты в тех странах и регионах, где было велико влияние Советского Союза, — в Африке, Азии, на Кубе.
Между тем западная архитектура формировалась в условиях открытого общества, где априори считалось, что наиболее яркие результаты получаются в рамках конкуренции, то есть в формате конкурса — городского, страны, международного. Не участвуя в этом процессе, мы автоматически становились региональными архитекторами и никоим образом не были встроены в реальную международную деятельность.
Пусть конкурс на Московскую агломерацию и был полностью скалькирован с конкурса на Большой Париж, прошедшего несколько лет назад, он продемонстрировал три важные вещи. Во-первых, из девяти команд не было ни одной мононациональной, все они были смешанные. Во-вторых, во всех командах были российские архитекторы, выступавшие либо в качестве лидеров, либо в качестве компаньонов. В-третьих, несмотря на отставание в практических технологиях урбанистики (советская градостроительная школа, по тем временам одна из лучших в мире, канула в прошлое вместе с СССР), «русские» команды продемонстрировали не только высокий потенциал, но и были в числе лидеров шестимесячного конкурсного марафона.
Так что я бы сказал, что международные конкурсы на Московскую агломерацию, на парк «Зарядье», территорию завода ЗИЛ и «Рублево-Архангельское» вернули ощущение достоинства современным российским архитекторам.
Да и Москве, и стране в целом.
Виктория Юхова
Анастасия Резниченко
