Выпал первый снег, и земли-земли, пики (взгляды) ветвей прикрыло пеленой, закрыло глаза. Видения пустоты на полгода, цвета становятся драгоценными, дети прячут шоколадные батончики и кислые шарики драже по карманам космических курток. Я брожу по парку возле дома, его конфигурация меняется каждый день, возникают темные углы. Развалины сараев лежат костями около непротоптанных дорожек.
В кармане Райне-Мария, в сумке — Целан, несколько лет я учу немецкий. Здесь нет причинно-следственной связи, но изучение языка вскрыло струны, дребезжавшие рядом со мной.
Костяно-пепельный сборник, который мумией таскают за собой половина Москвы, а за ней следом и пол мира. Я пришел к подруге удивить ее найденным стихотворением — мы одновременно достаем две копии одной книги.
Вопрос копии — это вопрос внимания, копия вообще создается только благодаря усилию увидеть копию, из сил воображения, абстракции. Копия становится проблемой, в том смысле, в котором есть представление о некоторой развязке, о некотором вообще решении. Выбор из двух невозможностей, выбор вообще. Операция по уничтожению копий — это реорганизация всей системы понятий, чем-то схожая с химиотерапией, подрыв всей системы из-за одного заболевшего участка. Одновременно с этим, это и пост, привычка не делать, ритм, в котором нет меня. Дело не в том, что определенное отношение к объектам становится фатальной стратегией, но сам факт отношения (отношение к отношению) оказывается недееспособным.
ich sehe dich, du pflückst sie mit meinen,
neuen, meinen
…
я вижу тебя, ты их собираешь моими
нынешними, моими
…
(стр. 152, здесь и далее перевод Ольги Седаковой, если нет другого указания)
Поэзия распада, начинается с очерчивания некоего принципа, не объекта, но самой способности мыслить, в одну воду не войдешь дважды, слово не становится копией объекта, а указывает точку отсчета, просто начинает, оно сразу подразумевает собой возникновение второго, я не слышу его голос, но слова складываются в песню:
Die hellen
Steine gehn durch die Luft, die hell-
…
Светлые
Камни проходят сквозь воздух свет-
…
(стр. 152)
Детский указующий перст, согретые камушки, мне показывают — он возникает, синхронно. Die hellen — строчка начинается с артикля, вообще с указания на явление чего-то конкретного, у него не плоть, а признак, «определенно там светлое».
Подъезд дома в Черновцах, где родился Пауль Анчель (Целан)
Принцип отсчета от предыдущей строчки, принцип указания на некую параллельно существующую реальность — стихотворение как отпечаток опыта соприкосновения с необъятным, никто не может располагать фактом, в каком количестве пространств работает поэзия, должны ли мы вообще видеть эту историю построчно.
Строчки — царапины, наносятся единым многопалым мановением. Каждая из них — это след от разогнанной свободной элементарной частицы — потенциал белого листа вообще удержать явление частиц, бумага становится вновь современнейшей технологией, переоткрытием Гуттенберга, оружием будущего, ее белое поле — безгранично.
Sie wollen
Nicht niedergehen, nicht stürzen
…
Им нужно
Не рушиться, не низвергаться
…
(стр. 152)
Sie wollen — буквально «они хотят», «они проявляют волю, волят». Каждый след значения драгоценен, — так как мы исходим из невозможности бытия, каждое значение становится чудом. Sie wollen становится не частью нарратива, где кто-то хочет чего-то, но самим указанием на длящийся факт — есть что-то внешнее — «они», и они вообще имеют «потенцию хотеть». Следующая строчка — «nicht niedergehen, nicht stürzen…» — не рушиться, не низвергаться, или буквально «ни (от ничто) вниз идти, ни свергаться/рушиться (здесь же слова ein Sturm, штурм, eine Tür — дверь, Einstürzende Neubauten — рушащиеся новостройки). Разделение строк проходит по важному качеству (границе) мира этого текста — «хотеть не», хотеть чего-то, что само по себе является отрицанием, не «не хотеть чего-то», но «хотеть не-объект», некоторого обратного процесса (обратного ли?), хотеть опустошения.
Перенос слова с одной строки на другой обращен в первую очередь к свидетелю текста, является каждый раз вопросом: а возможен ли вообще такой перенос, с одной линии на другую? Как слово распадается на два самостоятельных значения, так и линия, казалось бы, единого движения (сознания), на самом деле ткется из множества синхронных путей. Если попытаться мыслить поэзию Целана объектами, то мы предстанет перед неопровержимым фактом глубокой неполноценности любого представления.
Осколки растут кристаллами, каждая стеклянная крупинка несет в себе прообраз фантомного целостного сосуда, начинает вторить своей идей, расти, но непременно с мутациями, оставленные следы наливаются массой призрака, черпая энергию из загробного мира, пока земная поверхность не разламывается.
Падающие, срывающиеся камни с неба, падают под собственным весом, без воли, по легкой воле, разжигаясь от воздушного сопротивления, они раскалываются на мелкие осколки. Светлые, поющие камни.
Mit allem, was darin Raum hat,
auch ohne
Sprache.
…
Со всем, что это сумеет вместить,
и без
слов.
…
(стр. 202)
Эти пустоты не просто растут, указываются, но являются единственной способностью держать (развернуть) пути, некоторые костные постаменты, растущие из неба. Слова-процессы Целана не желают, они противопоставление воле, они уязвимы (слово из моего сна), так как держатся лишь усилием веры, которое в любой момент может прерваться. Можно сказать, что для Целана изначально уже не существует принципа антитезы, диалоговой (контрвекторной) системы текста.
Sie sind die gewaltigsten Zecher:
Sie führen das Leere zum Mund wie das Volle
Und schäumen nicht über wie du oder ich.
Они могущественнейшие из пьяниц:
они подносят ко рту пустоту, словно наполненность,
и не пенятся через край, как ты или я.
(стр. 38, перевод Марка Белорусца)
Повторение становится операцией для проживания самого поэтического акта явления слова. Что вообще происходит, когда я зажигаю значение словом? Повторение связано со временем, именно повторение указывает на субъективность времени, его тотальное насилие. Время — последний рубеж насилия.
Время не дает соединится. Тем не менее, ничто не указывает на факт того, что время не является коллективной иллюзией — попробуйте договориться с мартышкой о времени встречи. Уничтожение времени, избавление от факта субъективности.
Schweigen, wie Gold gekocht, in
verkohlten
Händen.
…
Молчанье, как золото сварено, в
углях
ладоней.
…
(стр. 131)
Невозможно говорить о метафорах у Целана. Линии, выстраиваемые в воздухе, скорее представляют этапы эволюции, открывают тайны создания заново. Последовательность, существующая единомоментно. Тайна не алхимическая, а тайна, которую забыл, что увидел, как вспомнить то, что не помнишь, что забыл, возвращение самого знания о том, что тайна есть. Есть на молекулярном уровне, я вижу ее тень.
Человеческий взгляд становится тем первым лжесвидетелем, который подтверждает закон времени, закон копии, что есть одно и то же сразу в двух местах. Человек не замечает, что находится всегда в одной точке, лже-узнавание, лже-присвоение. В противоположность ему взгляд другого, не-меня, взгляд приходящий снаружи, дающий — «...моими/нынешними, моими/чьими-угодно руками... Вместо образа моего тела — миллиарды молекул умирающих и оживающих ежемоментно, вместо моего дерева — материя дерева, лес.
…
Immer dies Aug, dessen Blick
die eine, die Pappel umspinnt.
…
Всё глаза, их взглядом
Заткан один этот тополь.
(стр. 52, перевод Марка Белорусца)
Александр Сигуров
