Орава
В наши Зеленые Юги приехала долгожданная гостья, Мария. Родня уже надежду потеряла увидеть ее, но терпеливая наша тетка Аксинья всех успокаивала:
Суленого-то три года ждут, приедет.
Мария рано осталась сиротой и с пяти лет жила у наших теток. А когда мне было пять лет, ей было уже шестнадцать. Мне ярко запомнилось из тех времен, как покупали мне на день рождения мою первую куклу. Мы с теткой Аксиньей и Марией, тогда еще Машкой, пошли в магазин. Я крепко держалась за их руки и от переполнявшей меня радости ревела во весь голос. Помню, Машка украдкой от тетки стукала меня по затылку:
Чего орешь? Будет у тебя кукла.
Я было замолкала, но, не находя, как по-другому унять бушевавшую во мне радость, заходилась в крике с новой силой:
Две купите!
В магазине я долго не могла выбрать куклу: ими была заставлена целая полка. Машке нравилась кукла в панаме, а тетка говорила, что эта кукла «подслепая», и предлагала мне другую глазастую, в синем платье. А я хотела все! Послушалась я все-таки тетку, и на обратном пути нам с ней досталось от Машки:
Не умеете выбирать так и не ходили бы.
А я давно успокоилась и шла позади, крепко обнимая свое сокровище.
И, несмотря на то, что мне частенько доставалось от Машки, я на нее не обижалась, потому как чувствовала себя за ней как за каменной стеной, притом что ябедничество она не поощряла и жалобы не принимала ни в каком виде. Просто всегда в самый критический момент оказывалась рядом, я получала от нее причитающийся мне, по ее мнению подзатыльник, и следом подробный урок, как мне следует себя вести, чтобы опять, не дай бог, не оказаться в плачевной для меня ситуации.
Помню еще, зимой катались с горы на санках и устроили кучу малу, и мне как самой младшей досталось больше всех. Машка, выудив меня из этой кучи, ворчала:
Куда тебя понесло? Давай на санки вот так, вставай на коленку, а вторую ногу сзади хвостиком оставь, вот и рули ей. И не налетай на больших, раздавят. Объедь, и все дела.
А однажды она вытащила меня полумертвую от страха из самой середины возвращающегося домой стада, лихо разогнала скотину хворостиной и долго уговаривала меня, даже приказывала, взять эту хворостину и разогнать мычавшее многорогатое чудовище. Я стиснув зубы, пыталась хворостину взять, но руки меня не слушались, не помог даже обязательный подзатыльник и Машка, видя, что толку с меня все равно не будет, сказала:
Ладно в другой раз разберемся.
А другого раза не было, вскоре Машка уехала на Север.
Выберу там себе жениха, сказала она на прощание теткам.
И выбрала, и вышла замуж. Сама Машка маленькая, рыжеватенькая и плотненькая, а в мужья себе выбрала длиннющего жгучего брюнета, красавца. В письме нам так и написала: «У меня муж красавец», и приложила к письму фотографию, с которой на нас щурился нагловатый то ли цыган, то ли кавказец.
Азият, сказала, с настороженностью рассматривая фотографию, другая наша тетка, баба Нюра.
От этого красавца Машка нарожала одного за другим аж пятерых таких же чернявых ребятишек. И вот с этими, глазастыми, цыганистыми и очень пронырливыми детьми она приехала проведывать теток, похвастаться своими красивыми, в этом она была абсолютно уверена, отпрысками.
Отпрыски в какие-то десять минут обшарили все и вся и, перецеловав непривыкшую к проявлениям бурной ласки родню, выпросили приглянувшееся. Родня, немного оторопев от обилия смеющихся белозубых физиономий, приняла Машку очень тепло, во всем старалась ей угодить, наперебой зазывала к себе и выставляла самое лучшее угощение. Хотя, это им нелегко давалось, потому как Машкины дети оказались настоящей бандой, причем хорошо организованной. Совершая налеты на соседские огороды, они приносили добычу домой, и ошалевшая родня, отобрав ее, следующей ночью ходила и подбрасывала обратно. Тетки качали на Машкиных детей головами, вздыхали, но вслух своего осуждения не высказывали и, если удавалось, скрывали от нее разбойничье поведение ее детей. Машку теперь навеличивали Марией, она это величание оправдывала, во всяком случае ее дети, которых баба Нюра иначе как ширмачами и не называла, вытягивались в струнку при одном ее взгляде.
А первое что мы с Машкой вспомнили, так это мою куклу. Машка сказала мне, что после отъезда очень скучала и часто вспоминала, как, провожая ее, я плакала и прижимала к себе свою синеглазую куклу.
Глаза такие у нее были, добрые, на всю жизнь запомнила. Посмотреть бы на нее, грустно улыбнулась она.
Машка, а знаешь, кукла эта здесь, сейчас покажу, мать сберегла, и помчалась за куклой в дом, она уже лет десять как хранилась на дне сундука, аккуратно завернутая в платок.
А через минуту я горько сожалела о своем необдуманном поступке: моя кукла, не успев толком показаться нам, перешла в безраздельное пользование к Машкиным «азиятам».
И уж не знаю откуда взялась в нашем поселке ветрянка, но взялась, и Машкины ребятишки за какую-то ночь покрылись густой сыпью. Родня, увидев их утром в крапинку, даже недолго порадовалась в предвкушении передышки, однако эти белозубые бестии энтузиазма не убавили, остались такими же вездесущими, хоть и в крапинку.
Крапинки множились прямо на глазах, и тетки отправили нас в аптеку за зеленкой. Дороги в Зеленых Югах еще те: сплошной песок, по колено, идешь как по снегу. Устали даже наши энтузиасты и молчаливой цепочкой плелись позади нас.
И уже перед самой аптекой я услышала рык быка, утробный такой и, мне показалось, угрожающий. Самого быка не было видно, но рык слышался совсем рядом. И я не раздумывая метнулась на горку, где стоял трансформатор, огороженный низеньким заборчиком, и успела краем глаза ухватить, как за мной кинулись Машка с ребятишками. Перемахнув через заборчик, я быстро сообразила, что для быка он не преграда, тут же бросилась с горки вниз и, запнувшись, вылетела на дорогу, растянулась во весь мах, выставив вперед руки, и, по инерции проехав на животе, пробороздила ими глубокую борозду поперек дороги. А мое широкое шелковое платье улетело вперед и задержалось на руках, благодаря тому, что они по локоть ушли в песок. Машка, наткнувшись на мои задратые ноги, пронеслась надо мной и приземлилась впереди моего платья.
Я вскочила и в панике глянула по сторонам: быка все еще не видно, но его бас гудел прямо в уши. И я с платьем наперевес помчалась в ближайший двор и быстро захлопнула за собой ворота. И тут же поверх них на меня стали сыпаться ребятишки, словно выпущенные из рогатки, последней через шатающиеся ворота перемахнула Машка.
И я, не надеясь на непрочные ворота, побежала к двери дома, и увидев там замок, запричитала:
Боже мой, да что же это?!
Лихорадочно озираясь, обнаружила у забора почти двухметровую поленницу и мигом взлетела на нее. В следующее мгновение на поленнице оказалась вся компания. И мы, замерев, во все глаза уставились на дорогу.
По дороге мимо ворот размеренной трусцой пробежал ревущий бык, даже не посмотрев в нашу сторону.
Я облегченно вздохнула и вдруг с ужасом обнаружила платье в руках и что мы целой толпой стоим на качающейся высокой поленнице!
Причитая и охая, мы слезли с поленницы, чудом не развалив ее. Мне наконец удалось освободить руки, распутать платье и влезть в него. Выглядели мы и Машкой не лучше покосившейся поленницы. И когда мы успели так перемазаться и растрепаться? Машка деловито поправляла на себе юбку, стараясь спрятать появившуюся прореху, а я придерживала почти оторванный рукав. Посмотрели на ребятишек те стояли округлив глаза, но внешне выглядели вполне прилично. Я не удержалась от недоуменного пожатия плечами, а Машка почему-то шепотом спросила меня:
От кого мы убегали?
Я покосилась на нее:
От быка.
От какого быка? ё
Да вот же пробежал!
Она недоверчиво посмотрела на меня:
Ну, ты даешь! Я уж думала, что серьезное.
Что может быть серьезней быка, она разъяснять не стала. Ребятишки молчали, округлив на меня совсем потемневшие глаза.
Аптекарши, увидев нас и наших пестрых «азиятов», не задавая лишних вопросов, быстро отпустили требуемую зеленку и пакет ваты, посоветовав немедленно прижечь каждый прыщик. Мы расположились здесь же на крыльце, макали в зеленку вату, старательно закрашивали сыпь, как закрашивают стенку или забор, сплошняком, не обращая внимания на поднявшийся визг.
Наша банда пришла в себя только на следующий день, дав тем самым небольшую, долгожданную передышку родне и многострадальным соседям.
А через неделю провожали Марию и ее ребятишек, и меня отправили с ними до города, где мне следовало посадить гостей на их северный поезд и, вернувшись, доложить теткам, все ли благополучно.
На вокзале родня, уже забыв, что еще недавно с таким нетерпением ждала передышку, целовала черные макушки ребятишек и уголками платков украдкой вытирала слезы. Притихшие «азияты» с погрустневшими глазами обнимали теток, оставляя на их щеках мокрые зеленые пятна.
А тетка Аксинья, вручив Марии огромную корзину с дорожным провиантом, сказала:
Мария, не забывай нас, и поднесла платок к глазам: Как же мы теперь без этих азиятов?
Перрон был небольшой, последние вагоны длинного пассажирского состава до него не доходили, и первые ступеньки этих вагонов были на уровне пояса. И надо же: нам с нашей оравой дали билеты в последний вагон. Перронное радио молчало, мы волновались. Наконец поезд подошел.
Стоянка одна минута, счет вагонов с хвоста поезда! хрипло донеслось до нас. И, обвешанные поклажей, мы помчались в другой конец перрона. На поручнях нашего вагона висела необъятная тетка. Я хотела было подтолкнуть тетку вверх, как до меня донеслось очень знакомое басовитое мычание, и я, мигом перескочив через огромную тетку, влетела в тамбур, оглянулась и застыла. По тетке и под теткой, деловито работая руками и ногами, лезла наша зеленая команда. И в меня полетели узлы и сумки, которые Машка как заводная пуляла снизу. Я моргнула только один раз, а она уже стояла рядом со мной. Обиженная тетка жалобно посмотрела на нас и сказала:
Руку-то хоть подайте.
Мы дружно задернули тетку наверх, и она с размаху шлепнулась на наши сумки. Я высунулась наружу, ища глазами быка, но никакого быка не было. Видно, это перронный динамик с хриплым мычанием пожелал нам счастливого пути.
Я облегченно вздохнула:
Обозналась, слава Богу.
Машка, расшвыривая наши узлы, с ворчанием пробиралась в вагон:
Понаставили тут, мешочники. Детям пройти негде!
Я ширнула ее в бок и зашептала:
Машка, тише. Это наши вещи.
Смутившись, она схватила огромный узел, который только что пинала, и прижала его к себе. Пассажиры, увидев такую шумную и зеленовато-цыганистую компанию, как-то очень быстро освободили купе, где сначала мы притулились только на краешке.
Усадив ребятишек и пристроив наконец узел, Машка вопросительно посмотрела на меня:
Что случилось?
Я думала, опять бык, виновато прошептала я.
Тьфу! она в сердцах выругалась. Ты мне все воспитание на нет сведешь, вдруг она подмигнула мне:
Посмотри на мою ораву.
Я повернулась к ним на ораву напало оцепенение: они сидели рядком на лавке, молчали и широко раскрытыми черными глазами смотрели на нас, и среди этой ночи ясно и спокойно светились синие глаза моей куклы.
Продолжение следует
