Моему отцу перепала рыжая «Волга». Больше всего мне хотелось покататься в багажнике. Я представлял, как свернусь калачиком, обхватив коленки руками, а машина будет трястись по бездорожью, потом багажник откроют, и я ступлю на песок звенигородской пустоши у реки Сторожка.
Но я знал, что для воплощения такого сюжета мне нужно сперва эту «Волгу» угнать. Потому что отец слушать меня не будет, а идея с багажником напугает его своей радикальностью и тянущимися вместе с ней ассоциациями времён девяностых. Что соседи подумают, опять же? Выходит, значит, взрослый мужик, кладёт трёхлетнего ребёнка в багажник, уезжает куда-то...
Если на такое зрелище из окна наложится новая серия теле-эпопеи «Криминальная Россия», то саспенс, как минимум, до моего возвращения – неминуем. Но если в нужный момент пропустить через сито своих переживаний спагетти-вестерн под названием «Необъяснимо, но факт», то моё возвращение только лишь усилит саспенс, потому что докажет, что клонирование действительно достигло высокого уровня.
Хотя, конечно, я не думаю, что в городе Одинцово живёт много людей, которые способны всё это всерьёз вообразить. Надо понимать просто, кем заселён этот город. В немалой части – это среднее рабоче-офицерское звено прошлого века. Служилые люди при производящей профессии. От инженеров и электриков до лыжников, убежавших от спортивной муштры времён ЦСКА и «Динамо» в одинцовские леса, где можно открывать термос, не боясь, что из куста прилетит снежок от ассистента тренерского штаба.
В остальном это были либо их дети и внуки, либо те, кому не хватило денег переехать в Москву.
Последняя категория единственная ненадёжная, но сила среды способна была держать их в узде. Уровень преступности в Одинцово был невелик, потому что стреляться было почти некому. Старые вояки уже отошли от дел, к тому же не хотели транжирить патроны попусту, а их дети делали внуков, потому что кто в девяностые не делал деньги, тот делал детей. Всё просто.
В моём подъезде жил мужчина, которого я помню по его очень разлапистой ушанке. Он носил её зимой, но фотография в ней висела у него на кухне весь год. Он несколько раз помогал моему отцу заводить «Волгу». И он преподавал в автошколе. В юности он окончил ВГИК по специальности «художник-оформитель», а зарабатывал исполнением каскадёрских трюков в картинах третьего ряда.
Звали его Михаил Ильич.
Не знаю, до чего бы я дошёл в замысле угона машины, если бы не он. Во-первых, когда мой отец сдавал ему экзамен по вождению в нашем дворе, я сидел на заднем сиденье, и Михаил Ильич, когда мой отец со всем справился, предложил посадить за руль меня. Таким образом, меня лишили чувства неизвестности.
Всё оказалось, конечно, захватывающим, но в голове это представлялось несколько проще и оттого приятнее. Я понял, что банально не вижу дорогу в силу маленького роста. То есть, всё-таки для угона мне понадобится сообщник... Что, впрочем, и так было очевидно, ведь кто-то должен был бы потом везти машину к реке Сторожка, пока я бы кутался в свои объятия в багажнике.
Мне явно нужен был какой-нибудь друг, и им стал на короткое время сам Михаил Ильич. Однажды он пригласил меня и мою бабушку на одну из постановок в театральном кружке. Он располагался внутри школы, которая была прямо напротив нашего дома, через футбольное поле.
Задача Михаила Ильича заключалась в том, что он должен был научить актёров стрелять из лука.
Ставили «Робин Гуда».
Учитывая культ Высоцкого и то, что меня зовут Глеб, как Жеглова, надо мной принялись подтрунивать, когда я взошёл на сцену и под песню «Баллада о борьбе» попытался натянуть тетиву.
Я глубоко вдохнул, втянул живот, задержал дыхание. Из меня мигом как будто вынули весь воздух, и я стал чистой полостью, внутри которой перекатывается эхо. Я мог даже слышать, как у меня в горле постукивает сердце. Сладкое чувство тревоги... Не чета нынешней «тревожности», доставляющей один лишь страх. Там другое – там радость ожидания, опасение перед ошибкой и тут же радость её совершить, потому что это даст переход в другое состояние.
Я порезал палец... Тонкий стяг на подушечке пальца раскрылся и выпустил наружу алые знамёна кровавых перемен. Сознание я не потерял. Смотрел, как кровь, пузырясь, выталкивается из-под кожи, а потом течёт ровно, ускоряясь и замедляясь в зависимости от наклона руки. Картины эти даже успокаивали меня, внутри меня холодело, былая полость как будто сначала покрывалась инеем, а потом, на новом витке, он, иней, словно таял в альвеолах, и это означало... прилил адреналин, и я теперь снова готов брать Бастилию!
Но мой палец уже бинтовали, зацеловывая. Ой-ой, люли-люли, как же так. Пальчик поранил! А отец говорил, что руки из задницы, и я не приспособлен к грубому труду, к силе... И я шёл за кулисы, находил лук, но уже просто смотрел на него, не решаясь подойти. А то вдруг снова выпустит из меня кровь...
Так я с тех пор и хочу вернуться к стрельбе из лука, а в голове закрепилось, что для этого обязательно нужен учитель под стать Михаилу Ильичу.
Мир рассыпает знаки. Вот уже и подруга занялась именно стрельбой и именно из лука, это возникло мне как напоминание о давнем стремлении – и одновременно об Михаиле Ильиче.
Кто знает: а вдруг я бы стал угонщиком?
Тем более, мне до сих пор иногда снится, как я еду в багажнике...
Чечня не при чём, зуб даю. Это всё дурные стереотипы. Я однажды своему другу из Грозного предложил меня таким образом прокатить, а он сказал, что сперва с родителями должен меня познакомить, а то неправильно поймут. Я потом за столом сидел, ел что-то вроде мант, с травяными специями всякими, глаза уже слезились с непривычки, но я виду не подал. А потом отец Германа и говорит:
«Да ладно тебе, мы вас, славян, знаем. Запей!»
За Михаила Ильича. Каскадёра и фантазёра. Когда-нибудь я нырну в прорубь на Сторожке с криком: «За Ильича!». И Ленин тут будет не при чём.
Глеб Буланников
