В Opera Garnier в танцевальной постановке оперы Глюка «Орфей и Эвридика» (хореография Пины Бауш) со сценой официально попрощалась Мари-Аньес Жилло — последняя прима-балерина звездного поколения рубежа веков. Из Парижа — Мария Сидельникова.
В отличие от российских театров, где для балетных пенсионеров нет ни возраста, ни церемоний прощания, традиции Парижской оперы обязывают всех без исключения артистов в 42 года покинуть труппу. Порядки эти вызывали много нареканий, и стремительный худрук Бенжамен Мильпье даже хотел было их отменить, но отменили в итоге его самого. Парижские артисты действительно дорожат традиционным «адье» — официальным прощанием со сценой в спектакле или в специальной программе, которые они сами себе выбирают: право это есть у всех этуалей.
Чтобы на одной сцене оказались американская хореограф Каролин Карлсон, реставратор балетной старины Пьер Лакотт, старейший танцовщик Пины Бауш Доминик Мерси, экс-руководитель балета Парижской оперы Брижит Лефевр, бывшая директриса школы Парижской оперы Клод Бесси, этуали труппы — прошлые и нынешние, а в зале все полчаса стоячей овации отбивали себе ладони мэр Парижа Анн Идальго, актриса Жюльетт Бинош, режиссер Седрик Клапиш, дизайнер Хайдер Аккерман, и все это в пасхальную пору, когда Париж вымирает,— нужен действительно веский повод. Прощание Мари-Аньес Жилло с Парижской оперой — событие, которое вышло за пределы узкого балетного мира, потому что сама Жилло за 27 лет карьеры стала больше, чем просто балериной.
Первая в истории Парижской оперы этуаль-«неклассичка» — в высший балетный ранг Жилло возвели в 29 лет за современный балет «Знаки» той же Каролин Карлсон. Первая балерина труппы, получившая карт-бланш на постановку в родном театре. Избранница мэтров — Морис Бежар, доверивший ей святое — «Болеро», считал, что нет лучше балерины в Парижской опере. Пина Бауш выбрала ее Эвридикой. Пьер Лакотт фактически на нее ставил «Пахиту» и до сих пор во всех исполнительницах видит ее, свою фаворитку. Ни одна классическая балерина не способна так естественно, как она, перенастроить свое тело на электроребусы Уэйна Макгрегора. А последней премьерой Жилло в Парижской опере стало участие в балете The Season`s Canon канадской авангардистки Кристал Пайт, и еще неизвестно, кто больше от этого выиграл — она или хореограф. «Своей» Жилло считают и в мире моды. Дизайнеры и фотографы сделали ее своей музой, разглядев в андрогинной балерине этакий гибрид Дэвида Боуи и Тильды Суинтон. Властная, чрезмерная, сильная, ненасытная — она никогда не была этуалью-небожителем и делала все, что ей по душе: сегодня судит «Бенуа де ля данс» в Москве, завтра крутит хип-хоп с подростками в Лионе, а послезавтра в Париже идет на баррикады в защиту Кирилла Серебренникова.
А ведь всей этой насыщенной карьеры могло и не быть. При росте метр семьдесят три, широченных плечах и бесконечных руках, ее длинное тело настолько же красиво, насколько и уродливо. Диагностированный в начальных классах балетной школы сколиоз, который упрямая талантливая ученица тщательно скрывала от педагогов с помощью ненавистного корсета, вылез горбом на спине, и чем худее она становилась c годами, тем отчетливее он был виден, не говоря уж о доставляемой им боли. Но свое несовершенное тело Мари-Аньес Жилло сделала совершенным инструментом художественного высказывания. Она из тех редких балерин, которые на сцене могут вообще не двигаться, при этом глаз от них не оторвать.
Так и произошло в первой картине «Орфея и Эвридики» — «Траур». Мертвая Эвридика-Жилло в белоснежном платье восседает на высоченном стуле с букетом красных роз. На лице никакого драматизма, тело спокойно. Зная эмоциональный нрав балерины, можно было ожидать, что и без того трагического «Орфея» она доведет до истерики. Но нет. Свою героиню к смерти, а себя к расставанию со сценой оперы Жилло вела с религиозным смирением, если не сказать — с блаженством. В спектакле Бауш Эвридика начинает танцевать только в третьей картине — «Мир», которую открывает шествие дев, наслаждающихся вечной жизнью. Слиться с массовкой, остаться незаметной Жилло была не в состоянии. Ее жест словно стелился под голос сопрано Юн Чжон Цой (оперный двойник балетной Эвридики), становясь самой музыкой. Временами Мари-Аньес Жилло закрывала глаза и танцевала так, словно на сцене она одна, а впереди еще сотни таких спектаклей — никаких прощаний и никаких слез.
