АЛЖИР — Акмолинский лагерь жен изменников родины. Самый известный и самый большой из четырех женских концлагерей. Аж 30 тыс. гектаров.
У Акмолы, прежнее название Астаны, два перевода: «белое изобилие» (здесь разводили скот, производили молочные продукты) и «белая могила». В эту «могилу» их бросали живыми.
Сейчас от лагеря следов практически не осталось. Но ступать по сухой каменистой степи жутко. Тысячи и тысячи здесь стерты в пыль…
Идем к монументу. Его открывал президент Назарбаев. Поднявшись к «Арке печали» — символу памяти живых об истребленных, он говорил, что Казахстан волей истории оказался местом ссылки и каторги:
Ни в одной стране мира не поступали столь бесчеловечно с семьями врагов режима. Женщин и детей ссылали в голую степь, обрекая на голод, болезни, мучения, гибель только потому, что они родственники ранее репрессированных.
6 января 1938-го в лютый мороз под сорок сюда прибыла первая партия женщин. Сроки — от восьми до десяти. Многие с малышами (потом выживших детей отправляли в спецприемники, детские дома особого режима). Прибавьте к морозу шквалистый ветер.
Нас привезли на машине, высадили и сказали: «Вот вам земля…» Нас собралось 12 тысяч женщин со всего Советского Союза. Строили бараки, в каждом помещались 300 человек. Нашлись среди нас строители… Пока строили, спали прямо на улице. Построили баню, чтобы мыться. Вши завелись, ужасно. Столько времени сидели в тюрьме и ни разу не мылись. Представляете, каково это женщинам? Питание ужасное: пшенная каша и баланда. Мясо не видели никогда. Иногда давали коровьи ноги — волосатые копыта, ночью мы их чистили, просушивали и варили. Что ни сваришь — все съешь, мы ведь были голодными
(из воспоминаний Анны Григорьевны Яндановой)
Их забирали без предупреждения. Многим обещали свидание с арестованным мужем. Они и надевали все самое красивое. На высоких каблуках отправлялись — на Лубянку, во Владимирский централ, в КарЛаг…
После пыточного конвейера жены, сестры, родственницы осужденных Военной коллегией (ВКВС) маршалов, генералов, наркомов, арестованных ученых, писателей, врачей, инженеров, агрономов и иностранцев — писательницы, ученые, общественницы, художницы, балерины, актрисы — отправлялись прямехонько в гулагский ад. На своей шкуре изучали законы новой системы справедливости. Законы диктатуры наказания без преступления. Расплачивались за невиновных близких, обвинялись в отсутствии бдительности.
Детей хоронили рядом, на «Мамочкиных кладбищах», многих выносили за территорию и оставляли на морозе. Теперь переписка мам и детей — документы истории. Казенный штамп «КарЛАГ НКВД СССР Цензор № …».
Здравствуй дорогая мама. Мама я кончила учиться 17 мая. Я перешла во 2 класс. У меня отметки только на отлично и хорошо…
…А вот письмо от той же дочки спустя 8 лет:
Мама, какая ты теперь стала, старенькая наверное, я не представляю себе тебя. Уже забыла. Я ведь тогда была маленькая — всего 7 лет было, а теперь 15 лет. Я уже не представляю как это жить с мамой…
Бараки строили из саманного кирпича, который тут же, у озера, лепили из глины и соломы. Топили бараки камышом. Руками и кайлом рыли арыки от озера, орошали прожженную солнцем каменистую почву. Высаживали деревья. Строили парники, теплицы.
Одномоментно здесь выживали от 8 до 18 тысяч женщин. Выполняли тяжелую мужскую работу. У многих в деле стоял штамп-приговор «ТФ» — тяжелая физическая работа.
О насилии в отечественных концлагерях предпочитают стыдливо умалчивать. Хотя дет-приемники не вмещали потомства зэчек и вертухаев. Главный уговор «алжирских» узниц: не разреветься. Если начинала плакать одна — выл весь перенаселенный барак.
Массовые захоронения здесь начинаются сразу за проволокой и, кажется, не заканчиваются. На двух холмах два надгробия: мусульманское и христианское. Полумесяц и крест.
Кладбище — вторая остановка на нашем пути в АЛЖИР. Третья — Малиновка. Райцентр Акмолинской области с веселым названием — неподалеку.
По дороге вспоминаю известную песню Бернеса, которая обретает для меня иной смысл: «Был ранен взрывом командир. /Душил нас гром, душил нас зной. / И стала мне страна Алжир / Нежданно близкой и родной…»
В поселке с неказистыми пятиэтажками хрущевской поры находим памятник узницам АЛЖИРа: железная пятиконечная звезда, разбитая на две части. Между двумя половинками — тюремная решетка. В отличие от иных целинных мест Малиновка утопает в зелени. Аллеи из высоченных тополей — защитные полосы от степных ветров — высажены узницами. А Малиновкой эти невеселые места прозвали за заросли малины, высаженные зэчками, которые простирались безоглядно.
Когда вокруг птицеводческого хозяйства начали возводить забор, из-под ковша экскаваторщика посыпались серо-белые кости. Пришлось закапывать обратно.
...Ищем последний барак АЛЖИРа. По слухам, он сохранился. Спрашиваем у местных. Все разводят руками. Набредаем на руководителя поселка — акима. Он спрашивает у нас документы. Сердится, что приехали без предупреждения. Тут этого не любят. Потом нехотя соглашается показать последний барак. По рытвинам доезжаем до места. Бог знает из чего сделанный забор (доски, сетка от железной кровати). За забором вросший в землю ветхий домишко — барак из саманки. Во дворе хозяйничают мужчина и женщина. Незваным гостям не рады. Участок с этой развалюхой купили недавно. Хозяин говорит, предупредили бы — встретили бы иначе. А еще лучше — годика через два приезжайте. Мы весь этот мусор снесем-вынесем, домик отстроим — загляденье. Тогда и чарочку вам налью…
На обратном пути пытаюсь уговорить местное руководство выкупить этот участок с бараком — последним материальным свидетельством алжирского ужаса. Аким согласно кивает, так соглашаются с детьми взрослые, у которых и без того забот полон рот.
В общем, продолжаем мести-выметать наше прошлое из памяти как ненужный мусор.
Лариса Малюкова
Опубликовано 23 февраля 2016
