Было время (сталинское), когда столицу Коми АССР Сыктывкар хотели переименовать в Сталинкар. Не переименовали. Но накаркали. Ни в одном регионе широкой страны не сидело столько народа — даже на Колыме меньше.
На этом острове архипелага ГУЛАГ отбывали свой срок не менее одного миллиона (1 000 000) политзаключенных. Копни землю Коми — попадешь в человечью кость.
В Сыктывкаре рухнули мои стереотипы.
Бывшие партработники на общественных началах делают все, чтобы люди знали правду о ГУЛАГе. Кагэбэшник в отставке за свой счет издает книги воспоминаний бывших узников сталинских лагерей. Власти дают деньги, чтобы «поименно, лично и отдельно» увековечить каждого невинно раскулаченного, сосланного, депортированного, сидевшего в лагерях, расстрелянного на земле Коми.
«У вас кто-то в семье пострадал?» — спрашиваю я очередного правдоискателя. — «Нет, — говорит, — но надо, чтобы люди помнили».
Республика Коми — кажется, единственный регион России, где издание мартиролога жертв политических репрессий финансируется не за счет благотворителей, а из местного бюджета.
Тема сталинских репрессий в России давно не в моде, а у российских властей даже в опале. А в Сыктывкаре каждый год 30 октября, в День памяти жертв политических репрессий, у часовни-мемориала обязательно выступает глава республики Владимир Торлопов (так делал и предыдущий глава — Юрий Спиридонов), а епископ Сыктывкарский и Воркутинский Питирим служит поминальную литию.
И сегодня будет так.
Интеллигент
Первый раз День памяти политзаключенных в Сыктывкаре отметили дерзко — не 30 октября, а 7 ноября. Шел 1990 год, и, говорят, это вообще была первая негосударственная демонстрация в Коми.
— Толпа собралась — будь здоров, человек 250—300. У памятника Ленину наши старики чуть не подрались с коммунистами — пришлось их разнимать. Потом выстроились в колонну и пошли. А впереди нас шел полковник МВД в парадной форме, в белых крагах, и палкой останавливал машины. Так мы перешли улицу. Советскую…
Это вспоминает Михаил Рогачев, председатель правления Коми республиканского благотворительного общественного фонда жертв политических репрессий «Покаяние», редактор мартиролога с одноименным названием.
В 1989 году знаменитый ученый-математик, диссидент Револьт Пименов создал в Сыктывкаре общество «Мемориал», а Рогачеву как историку (он тогда работал младшим научным сотрудником в Институте языка, литературы и истории Коми НЦ РАН) предложил быть его замом. Рогачев согласился. Хотя, как говорит, на оргсобрание «Мемориала» попал случайно. «У меня все спрашивают: какие у тебя личные мотивы? Никаких. У меня, слава Богу, в семье никто не пострадал, пронесло». В 90-м Пименов умер, и Рогачев стал председателем правления «Мемориала».
— Время было тогда такое: пошли сенсационные публикации в «Огоньке», некоторые у нас очень гордились, что в Коми много известных людей сидело. Тогда часто писали: а вот у нас сидел академик. Мол, а у вас не сидел. Я себе тогда дал, что ли, зарок — вообще не писать о репрессиях, заниматься только поиском, помогать людям: они еще живы были, бабушки и дедушки, — рассказывает Рогачев. — Тогда самый страшный упрек историкам звучал так: вот вы теперь делаете себе научное имя на крови. На меня это очень сильно подействовало, если честно. И первое время (два года) действительно не писал. А потом понял, что глупо: пошла такая информация — не публиковать ее было просто нельзя. С 92-го начал писать статьи.
А говорят, в России больше нет интеллигенции...
Способ преодоления страха
С 91-го люди шли потоком: мемориальцы открыли общественную приемную. Вели прием по 4—5 часов без перерыва. Работали, естественно, бесплатно. В свободное от работы время (в 92-м Рогачев пошел в школу учителем истории). Писали вместе с бабушками заявления о реабилитации, работали в архивах. Но денег на издание мартиролога у «Мемориала» не было.
Поэтому в 1998 году был создан фонд «Покаяние». Идея журналиста Геннадия Невского. Схему придумал зампредседателя Госсовета Иван Кулаков: фонд общественный, а деньги дает государство.
Кулаков — сын раскулаченных воронежских крестьян, родился в Коми в спецпоселке — из тех, кто сделал себя сам. Он пошел с этой идеей к главе республики Спиридонову, тот поддержал, хотя и был до того первым секретарем райкома партии. Выяснилось, что у жены Спиридонова дед — священник, отец Дмитрий Спасский был первой жертвой Красного террора в Коми крае: его расстреляли в 1918 году. Спиридонов нашел место расстрела и сам поставил крест деду.
Спиридонов издал указ об издании мартиролога. Госсовет республики принял программу по увековечению памяти жертв политических репрессий, деньги на нее были заложены в бюджет, а Кулаков стал председателем «Покаяния». Нынешний глава республики Владимир Торлопов тоже поддерживает фонд, он председатель Общественной редколлегии мартиролога, своим указом он включил в нее всех силовых министров, и они как миленькие ходят на все заседания.
Когда Кулаков умер, фонд возглавила Марина Истиховская, спикер Госсовета, второе лицо в республике. Вот как она объясняет необходимость участия власти в этом деле:
«Под каждой шпалой Северной железной дороги у нас лежит по трупу. Я считаю, если есть потребность у общества, то и государство должно этим заниматься. На благотворительности такую работу не сделать. Поэтому мой предшественник на посту председателя Госсовета Иван Егорович Кулаков, сам сын репрессированных, и возглавил фонд.
Мою семью тоже это коснулось: свекор приехал сюда после того, как его отца расстреляли. У него был расчет: вместо того, чтобы как сыну врага народа ждать ареста, лучше уехать самому — мол, дальше Воркуты все равно не сошлют. Ему повезло, его не арестовали. Но всю жизнь в нем жил страх. Поэтому он не состоял в партии, поэтому всю жизнь проработал рядовым нормировщиком, хотя ему много раз предлагали повышение.
У некоторых людей до сих пор есть страх перед государственной машиной. Это чувствуется. Особенно у старшего поколения. Вот работа фонда: обнародование информации — это как раз способ преодоления страха. Больше всего это нужно тем людям, которые здесь живут».
«Покаяние» ежегодно обходится республиканскому бюджету в 2 млн рублей, в фонде работают пять сотрудников, зарплаты маленькие — 5—6 тысяч руб. За 10 лет работы изданы 8 томов «Покаяния». В этих списках — лишь десятая часть всех репрессированных, прошедших через лагеря и спецпоселки Коми. Тома «Покаяния» бесплатно распространяются по всем школам и библиотекам республики.
Подполковник госбезопасности
Математик Револьт Пименов попал в ссылку в Коми в начале 70-х. Работал на лесоповале. «Такое использование научного потенциала — это все равно что покрывать бочки с квашеной капустой телевизорами», — писал он в Верховный Совет Коми АССР. Но в работе по специальности ему отказывали. И вдруг — взяли в Коми научный центр. Есть легенда, что за него попросил президент Академии наук Келдыш. Это не так.
Пименов умер в 1990 году и так и не узнал, какую роль сыграл в его судьбе простой кагэбэшник Вениамин Полещиков, уроженец деревни Кошки (Республика Коми), сын постового милиционера и телятницы. Его поставили на контроль за диссидентами, и он — любитель буквы закона — сообщил прямо в Москву, что Пименова незаконно используют в качестве пилостава.
Потом Вениамин Полещиков почти два десятилетия честно служил службу: сопровождал советских туристов в загранпоездки, обеспечивал безопасность на Олимпиаде-80, занимался подготовкой кадров для своего ведомства, получал поощрения и повышения, дослужился до звания подполковника…
А когда в январе 1989 года вышел указ о реабилитации незаконно репрессированных лиц, волею судьбы и соответственно должности все дела о реабилитации шли через него.
И Полещиков увидел: какие люди сидели в Коми! Он работает с 8 утра до 11 вечера: читает дела, пишет очерки для местной прессы о самых выдающихся узниках лагерей Коми, часами ведет прием бывших репрессированных, их родственников: «Я ничего не нарушал, конечно, когда люди привлекали меня своей необычной судьбой, я делал для себя выписки из их дел». При его участии были реабилитированы две тысячи шестьсот двадцать шесть (2626) человек.
У подполковника КГБ рождаются крамольные мысли: «В стране сложилась жесткая полицейская система, охраняющая тоталитарный режим от некоммунистических идей. Шпиономания была поставлена во главу угла пропаганды, органы контрразведки непомерно разрослись и поставили под контроль все контакты наших граждан с иностранцами. Культ секретности, а соответственно и КГБ, достиг у нас невиданных масштабов. Мы никак не наведем порядок с секретностью в стране и всего лишь потому, что существует масса людей, которые получают хорошие деньги за охрану несуществующих секретов, и не только деньги, но и престиж, и таинственный ореол, прикрывающий видимость деятельности».
Наконец, Полещиков издает книгу «За семью печатями. Из архивов КГБ» — настоящий бестселлер. В июле 91-го Полещиков самым первым в системе КГБ Коми написал заявление о выходе из КПСС. Это было уже слишком. Подполковника Полещикова уволили из органов. Но Полещиков так увлекся, что и на пенсии продолжил писать и издавать книги о репрессиях.
В 1995 году главный кагэбэшник Республики Коми генерал-майор по фамилии Рак-Рачёк необдуманно брякнул по телевизору, что «Полещиков выкрал из архивов службы безопасности ряд документов, являющихся национальным достоянием», и назвал Полещикова жуликом. Подполковник, как он сам выражается, «вышел из берегов» и подал в суд на генерал-майора.
«По словам Рак-Рачка, получается, что расстрельные списки ни в чем не повинных людей, фальсифицированные дела на них — это национальное достояние, — недоумевал Полещиков. — А я-то наивно полагал, что национальное достояние — это мосты, железные дороги, картины, хорошие книги — то, чем страна должна гордиться. А тут грязь страны, ее руководителей, сотрудников НКВД-МГБ. От этой грязи надо скорее отчиститься, отмыться. Каким путем? В том числе и открытостью всех материалов по репрессиям в печати. Я считал и считаю, что открыть народу всю правду о том страшном времени — это долг органов безопасности, в этом очищение, и покаяние, и прямая обязанность».
Процесс длился более года. Доказательств какого-либо воровства со стороны Полещикова Рак-Рачёк на суде не представил, зато проговорился об истинной причине своего недовольства: «В своей книге он указал фамилии людей, участвовавших в репрессиях, не думая о том, что у них есть родственники». «Да, я назвал имена палачей и их жертв, старался, чтобы и мой слабый голос звучал в хоре противников тоталитарного режима», — ответил Полещиков.
«Они обвиняли меня, что я опубликовал документы с грифом «совершенно секретно», — рассказывает Полещиков. — Но по закону срок их засекречивания прошел. По закону я прав. Не моя вина, что они до сих пор не пересмотрели эти дела и не рассекретили их».
К удивлению многих, Полещиков выиграл суд у Рак-Рачка.
С тех пор он издал 10 книг — и все о репрессиях. У него образовался широкий круг знакомых, ему пишут письма со всей России и из других стран, шлют рукописи. Если не находит деньги, публикует их на свои. Последнее детище Полещикова — четырехтомник «От Воркуты до Сыктывкара. Судьбы евреев в Коми».
«Чекист с чистыми руками» — с таким заголовком в местной прессе вышла статья про подполковника Полещикова.
Говорите, бывших гэбэшников не бывает?
Батюшки!
Участок шоссе Сыктывкар — Эжва недалеко от поселка Нижний Чов — гиблое место, в народе так и зовется — Долина смерти. Здесь ДТП случаются намного чаще, чем на других дорогах. Когда строили этот участок, песок брали неподалеку. Песок был весь с костями. Близлежаший лес — место массовых расстрелов в 20—30-е годы.
У дороги стоит огромный деревянный крест. Его в память о расстрелянных установил местный батюшка, в прошлом — майор милиции Александр Никитенко.
20 лет он прослужил участковым в Нижнем Чове. Обстановка в поселке была еще та: рядом, в Верхнем Чове, — действующая зона, многие освобождавшиеся уголовники здесь оседали. Майор Никитенко ходил и под пулями, и под ножами. Свидетельство тому — простреленный под мышкой китель участкового, который висит в Сыктывкарском музее милиции.
Поначалу храм устроили в подвале, в бывшем магазине, сейчас под церковь ему передали здание бывшего сельского клуба. Батюшка говорит: «Я профессию-то не менял — как был участковым, так и остался». И продолжает, как прежде, мирить драчунов, выслушивать несчастных жен алкоголиков. А его дочки расписывают нижнечовские подъезды цветами — чтобы приучить людей к порядку и красоте.
«Я коммунистом был. Когда детей своих запретил крестить, тогда заболел сильно, — рассказывает отец Александр. — Так заболел, что чуть не застрелился. Врача спрашиваю: что делать? А он мне: читай «Отче наш». Я и стал Библию читать. Полегче стало. Еще 10 лет прослужил в милиции. А когда пришел в 98-м году рапорт об отставке подавать, встретил в отделении двух монахинь — у одной из них сумку украли. Разговорились. И та, у которой сумку украли, говорит: вы не против, если я вас крестом благословлю? Меня-то! Коммуниста-атеиста в майорских погонах! Ну, благословила. Потом она меня с владыкой познакомила. А я невоцерковленный — поздоровался с ним как с мужиком. Он на меня смотрит и улыбается: вам надо рукополагаться. А я отказался — и заболел, как в прошлый раз. Наконец, понял. И меня рукоположили».
Выяснилось, что в Нижнем Чове как раз был лагерь для духовенства, а в ближайшем лесу расстреливали священников. Семь лет назад отец Александр поставил первый крест — тот самый, что у шоссе. Потом в память о невинно убиенных он поставил еще шесть крестов — там, где предположительно были расстрелы. Вместе с общиной издали пять книг, сняли три фильма, сделали несколько выставок — все о репрессиях.
В этом году с детьми прошел крестным ходом 1200 километров по открытому им маршруту — Северному Золотому кольцу — по тем трагическим местам, где в 1918 году расстреливали священников. 17 из них сейчас канонизированы.
«Детей беру местных. Малообеспеченные, трудные, из многодетных семей, из тех, что на учете в милиции, — в общем, самые с улицы. Эти дети нашему государству не нужны. Они ему нужны как наполняющая часть тюрем. Потому что наше государство без тюрем не сможет. Зачем тогда аппарат? Кого подавлять? В прошлом году вышел какой-то закон — по первой провинности подростков не задерживать. Так тюрьмы пустые наполовину стояли, встал вопрос о сокращении — я духовно окормляю тюрьмы, знаю: там такой переполох был. Мгновенно отменили этот закон».
О репрессиях отец Александр в прошлой своей жизни знал немного. Не сталкивался. А теперь выяснил: оказывается, у него дед тоже пострадал. Ночью пришли, куда-то увели — и исчез. Ездил на родину, в Украину, пытался докопаться, что же произошло, — бесполезно, никаких сведений.
А здесь, в Коми, ему удается находить все новые места, где расстреливали и хоронили. Местные жители ему доверяют, рассказывают. «Я ж у них как правильный мент числюсь».
«Мы так и не научились выводы делать. Все туда же и бежим, как при советской власти. Как зайчики: по кругу пробежали, получили от охотника и все не унимаемся — по тому же кругу к тому же охотнику. Я знаю, что 80% в одной крутой организации остались те, чьи отцы и деды расстреливали наш народ. Ничего не изменилось».
Всего-то 80%. А говорят…
Патриот Коми
Три раза спецпоселенец Анатолий Смилингис мог покинуть Коми еще при Сталине. Первый раз в 44-м — когда отсюда увозили польских детей. Потом — в конце войны: китайцы потихоньку получали китайские паспорта и уезжали, один старик хотел усыновить его, неделю уговаривал ехать с ними в Китай. И третий раз — уже после войны, когда два месяца пролежал с тифом в больнице, и в него влюбилась девочка-врач Абакумова, родственница того самого Абакумова, она предлагала: «Поехали в Москву, я с тебя сниму это клеймо».
Клеймо в виде статуса спецпоселенца Коми края Смилингису поставили за то, что он — литовец, а родители его — учителя. Этих анкетных данных хватило для того, чтобы их семью 14 июня 1941 года депортировали. Анатолию было 14 лет, и он ни слова не знал по-русски. Отца сразу отправили в Красноярский край, в лагерь, где через полгода расстреляли. Мать за то, что взяла из конюшни овса, чтобы накормить голодных детей, тоже отправили в лагерь — в Нижний Чов, она погибла через год. Младшая сестренка уехала в 44-м — с теми самыми польскими детьми. А он остался.
Уехал бы тогда с Абакумовой — точно не уцелел бы, это понятно. А вот почему до сих пор не уехал жить в Вильнюс, этого ни здесь, в Коми, ни уж тем более там, в Литве, никто не понимает. Там ему дали гражданство, квартиру, пенсию — хотят, чтобы вернулся, там он почетный гражданин страны, там у него родная сестра, наконец. «Что ты нашел в своей Коми?» — недоумевают литовцы.
Смилингис любит природу, любит ходить в лес. Всю жизнь он работал на природе. В юности — на лесоповале, чтобы получить суточную норму в 600 граммов хлеба. Позже, в Доме пионеров поселка Корткерос, где живет до сих пор, — 40 лет был директором и вел туристический кружок. Исходил с детьми всю республику.
Был какой-то толчок. Может, на Смилингиса подействовала история одного москвича. Это было в начале 90-х. Тогда ему позвонил Рогачев, попросил помочь найти одно лагерное захоронение. Смилингис нашел. И вот приезжает из Москвы сын — увидеть могилу отца. Едут на это место, а там — карьер и всюду человеческие кости. Рядом строили дорогу.
Кости потом собрали, захоронили. Смилингис через редакцию газеты стал выяснять, как это случилось. И оказалось: те, кто принимал решение брать оттуда песок, кто подписывал бумаги, — все знали, что там кладбище. Оттуда же прямо в поселок привезли целый самосвал этого песка для ремонта клуба. И все лето люди спокойно ходили мимо человеческих костей. «Синдром смерти вошел здесь в психологию» — поставил диагноз Смилингис.
На этом кладбище он установил крест. Капитальный, из металлических труб, с табличкой. И не остановился. Стал искать другие лагерные захоронения. По всей республике стоят уже 16 крестов Смилингиса. Весит один такой крест килограммов 80. Зато он вечный (относительно жизни человека). Иногда, если нет дороги, приходится нести этот крест на себе — по тайге, по болоту.
— Я знаю: если я это не сделаю, то после меня уже никто. Вот это меня, дурака, здесь и держит. Я обязан. Должен. Пока есть возможность, пока никто за это не преследует (хотя косовато некоторые относятся до сих пор), надо это делать. «И охота тебе этим заниматься? Делать тебе нечего!» — говорят мне. Это меня еще больше подзуживает.
Анатолию Смилингису 81 год. Он живет в поселке Корткерос и продолжает, как и прежде, ходить в походы. Сейчас он завотделом гражданско-патриотического воспитания в Доме пионеров. Этим летом они с детьми нашли сохранившееся здание комендатуры одного лагеря, в этом здании расстреливали людей. Сейчас в нем живут. А если б не жили — оно не сохранилось бы. Люди, конечно, знают о расстрелах. Привыкли. Все тот же «синдром смерти».
— Приезжают сюда изучать этот вопрос журналисты, ученые, студенты. Приезжают из разных стран. Приходят ко мне. Я рассказываю им, показываю. Я им нужен здесь. Но никто до сих про не может объяснить мне причины, из-за которых погубили десятки миллионов людей.
Смилингис собирает свой музей тоталитаризма. В этом году увидел под ногами современную цветную обертку с портретом Сталина. Поднял, рассмотрел, что написано: «Жить стало лучше, жить стало веселее! Пельмени сталинские нежные. Производство «Айсберг», с. Ужовка, Нижегородской области». Взял в музей.
Поговаривают, что имя России — Сталин...
Екатерина Гликман
Опубликовано 22 февраля 2016
