В нынешнем году фильму Джима Джармуша «Выживут только любовники» исполняется десять лет. Тогда фильм подарил мне возможность интервью с режиссёром. Но почему именно сегодня я о нём вспомнила? Дело в том, что предшествовала ему занятная история.
В то время я находилась в непростых лирических отношениях с джентльменом N. Наш возраст не подразумевал понятие «мудрость», точнее она находилась в состоянии куколки. В связи с этим между нами довольно часто возникали баталии. Каждый из нас вращался на своей орбите, одержимый собственным комплексом Наполеона, амбициями и представлениями о том, как всё должно быть. У нас никак не получалось договориться. И тут главред мне говорит: «У нас есть Джармуш, он снял фильм про вампиров». Я поморщилась: «Вампиры? Ну что за детский сад?». «Но это же Джармуш!», – сказал главред, и я катапультировалась на премьеру.
После просмотра фильма «Выживут только любовники» я сделала два вывода.
Во-первых, фильм не про вампиров, а про круговорот человеческой энергии в природе. Про то, как два мира, вечные антагонисты, мужской и женский, сосуществуют в огромной космической пробирке. Как вступают в химические и духовные реакции, как бунтуют друг против друга, чтобы выйти на новый уровень эмоциональной реализации.
Главные герои джармушевского фильма, Адам и Ева, потомки библейских квартирантов рая, живут в 2014 году в той же вдохновляющей деструктивности, что и годаровские Мишель и Патриция из «На последнем дыхании», или его же Поль и Мадлен из «Мужское-женское».
Почему я привожу пример именно из французской кинематографической психоаналитики 60-х годов? Потому что это было идеальное время для препарирования массового сознания. Художественное кино того времени, снятое монтажным методом, стилизованное под документальную хронику на тему «Из жизни семьи М….», объявило французское общество той поры новой Бастилией, которая подлежала немедленной атаке.
Все киноопыты вчерашних критиков из «Les Cahiers du cinéma» – Трюффо, Годара, Шаброля, Ромера – выросли из «жёлтых тетрадей» 50-х. «Банда выскочек» (их имена – выше) исчиркала острыми перьями критики «папино кино». Можно сказать, порезала на тонкие лоскутки. Под чутким руководством теоретика кино Андре Базена, затем Эрика Ромера, а ещё позже Жака Риветта. Их ассистенты, помощники, подмастерья, взъерошенные воробьи – Годар и Компания – на примере своих фильмов провели, как сказали бы сегодня, ребрендинг тогдашнего кинематографа.
И его главный сюжет, диалог Мужчины и Женщины, изменил тональность, стиль и форму повествования. Они ещё пытались договариваться, но понятие «личные границы» уже тогда вызревало с пугающей быстротой.
Их потомки, Адам и Ева 2014 года живут порознь. У каждого из них свой ареал обитания. Они чувствуют друг друга на расстоянии. Ева в Танжере живёт и наслаждается жизнью, Адам в Детройте фрустрирует и депрессует. Две стороны одного бытия. Они не пытаются договориться, они живут каждый, как может.
Но дальше происходит слом сюжета. Их бессмертная природа, условно обозначенная Джармушем, как вампиризм, напоминает о себе. Они встречаются, и адская машина набирает обороты. На самом деле, этот фильм нельзя воспринимать буквально. Это метафора, игра образов, танец космических кодов.
Посмотрев фильм, я сделала второй вывод: дистанция между мужчиной и женщиной – непременное условие современности. Это то, без чего война двух противоположных ментальностей будет постоянной.
Но стоит отойти хотя бы на несколько шагов… и электрические разряды стихают, эфир очищается, и вот уже отчетливее слышны запахи апельсиновых садов, которые приносит под окна ветер с моря.
июль 2023 г.
Джим Джармуш. Источник фото: американский сегмент интернета
Разминка
– Итак, вы сняли фильм о вампирах. Чем вас заинтересовали «дети ночи»?
– Вампиры не так просты, как нам кажется. Они метафоричны и связаны с метафизикой нашего мира гораздо больше, чем всякие философские измышления и эксперименты безумных физиков. Если судить с этой точки зрения, я тоже немного физик.
– И лирик....
– (смеется) Я рад, что вы усмотрели лирику в моих отчаянных киноопытах. Мы же все страдаем одной страстью — нам хочется смешать жидкости из разных бутылочек.
– И вас не пугает, что может рвануть?
– Что значит не пугает? Ради этого все и делается, чтобы рвануло. Когда человек смотрит на экран и говорит сам себе: «О, любовь!», через пару мгновений, «О, да это комедия!» или «Ба, да это ужастик!» я почти физически ощущаю его скуку как нечто жукообразное, что ползет у него по коже. Разве можно обрекать человека на скуку? Это неправильно. Поэтому нужны такие вот взрывоопасные смеси, чтобы в результате взрыва рождались миры, вроде нашего (улыбается). Режиссеры, как и наш Творец, тоже экспериментируют, смешивают составы, молекулы, краски, пейзажи, отдельные компоненты. И что еще важно. Нам говорят: например, красный и рыжий цвета не сочетаются. А кто это сказал? Мы вольны быть революционерами, и природа еще скажет нам спасибо за нашу смелость.
– Человеческие эксперименты привели нашу планету к плачевной ситуации
– Нужно мыслить вне планшетов, выходить за рамки понятий, потому что понятий не существует. Вы говорите со скукой в голосе: «вампиры....», и этой интонацией вы подразумеваете, что этот сюжет вам известен, вы знаете, о чем пойдет речь. А я говорю вам: нет, не знаете. Потому что у каждой вещи есть ее бесконечность. И каждая вещь (сюда же можно отнести и человека) ностальгирует по всем предыдущим своим значениям с позиции дня сегодняшнего. Мы говорим: «Классное было время», вспоминая себя в колледже, но парадокс в том, что когда мы учились в этом самом колледже, ничего классного мы в этом не находили. Поверьте, если бы мы помнили себя в утробе матери, мы бы и это время вспоминали как «золотой век».
– Можно ли тосковать по будущему?
– Если будущее можно вспоминать (Джармуш имеет в виду документальный фильм немецкого режиссера Харальда Райнля «Воспоминание о будущем» - Ред.), то и тосковать можно. Я бы мог сказать, что это философский аспект, но нет. Вспоминать будущее хорошая зарядка для ума, подразумевая, что будущее нами прожито давно в иных измерениях. Воспоминание о будущем не противоречие. По сути, мы живем в будущем. Наши отношения с пространственно-временной категорией еще не выстроились. Мы девственно наивны по части понимания времени и пространства. Будущее дует нам в лицо, как ветер с Манхеттена. Прошлое за нашими спинами поскрипывает на качелях детства, а настоящее – да кто его вообще видел? Так что нам сейчас в самый раз ностальгировать по будущему.
– Ностальгия для человека один из главных творческих инструментов.
– Для меня это прием, через который можно многое показать, построить фильм в целом, оправдать поступки героев, придать определенную атмосферу всему повествованию. Хотя скажу честно, мои герои редко ностальгируют. Когда мы сожалеем об ушедшем, мы фактически признаемся в своей несостоятельности, получается, что нам лучше было вчера, чем сегодня. Это неправильно. Жизнь задумана так, что мы должны получать удовольствие от того, в чем живем. Не надо путать Богу карты. Поэтому ностальгия для меня это просто интонация.
– Одна из самых популярных «ностальгий» сегодня по прошлому...
– Да, тосковать по прошлому модно, в этом есть нечто фрейдовское. Когда мы говорим: «Эх, какие были времена....», мы имеем в виду, что раньше было лучше, чем сейчас. Я спрашиваю людей: «Почему вы так думаете», и они отвечают мне: «Раньше все было настоящее: мыло, продукты, песни, люди...А сейчас....». Мне же представляется, что они тоскуют по молодости, по тому времени, когда они были юными и беззаботными. При этом они не думают, что они были глупее, слабее, менее опытны. Они вспоминают брюки и платья, в которые сегодня не могут влезть, а заметьте, что эта одежда не лучше нынешней, она давно вышла из моды. Почему-то в обществе принято думать, что молодость лучше зрелости и старости. Но в моих «Любовниках…» я поступаю со временем жестко, я просто выключаю его. Мои герои вечны, они живут века. Что значит быть бессмертным? Значит время для тебя не существует. Вы можете себе это представить? Нет? А я могу. Время перестает быть ресурсом. Это иной мир – без условностей, страха, ограничений, в котором можно существовать только, будучи мудрым.
– Вам не кажется, что тоска по всему «настоящему» тоже несколько условна?
– Кажется. «Подлинность» понятие сомнительное. Она возможна лишь в ситуации авторства. Мы смотрим на полотно да Винчи и думаем: «Это «Мона Лиза» да Винчи». На самом же деле, мы не знаем этого наверняка, мы не присутствовали в тот момент, когда художник вывел картину «в свет». Нас там не было. Мы не знаем, насколько она подлинная. Что касается продуктов, кто знает настоящий вкус клубники? Никто. Мы помним, какой она была во времена нашего детства, но поверьте, что клубника из магазина сильно отличается от ягоды, которая выросла сама по себе без вмешательства человека. Но и здесь кроется подвох: человек меняется сам и меняет природу. Стало быть, вчера она была иной, не такой как сегодня, а значит и вкус лесных ягод был другим. Таким образом «подлинность» категория непознаваемая. С большой долей уверенности можно сказать, что все было настоящим, лишь когда нашему миру было несколько дней от роду.
– А вам свойственная ностальгия?
– Как любому живому существу. Но я никогда ни о чем не жалею, о сказанном или сделанном. Мой подход прост: я могу что-то изменить во вчерашнем дне? Нет. Так не трать время попусту. В любом случае ни мне, ни вам не известно, как сложилась бы наша жизнь, сделай мы по-другому. А вариантов развития сюжета миллионы, можно изменить в сценарии одну запятую, и самолет никогда не приземлится. Можно поставить точку, после которой все начнется сначала. Наши попытки понять гениальность судьбы смешны, потому что тщетны.
– О фильме пару слов...
– С удовольствием. Есть Адам и есть Ева, вампиры. Почему так? Пока что человечество не придумало более внятный синоним вечности. Если я сейчас скажу вам: «Я – вечный человек», вы посмотрите на мои морщины и пожмете плечами. Не поверите. А как только я говорю «вампир», вы понимаете, о чем идет речь. Нам кажется условностью лишь то, что эти вечные создания пьют кровь, но я бы сказал, что это символический процесс, кровь – хранительница информации, многовековая память предков, через кровь мы связаны с нашим первоисточником.
– Имена главных героев – намек на первого Мужчину и первую Женщину?
– Никаких намеков, это их суть, они и чувствуют себя так, будто одни единственные на земле. Их любви много лет. Сегодня мы не привыкли к таким дистанциям. Наши love story коротки до безобразия, они длятся годы, иногда месяцы, а я знавал людей, которые укладывались в пару недель (улыбается). Мы мечтаем о бессмертии, а ведем себя так, будто завтра умрем. Странная логика.
Код природы
– Тильда Суинтон изумительно вампирична...
– Да, она великолепна. Когда я смотрел, как она идет по улицам Танжера, гибкая, стремительная, тонкая, с бледной кожей и горящими глазами, я понял: что попал в яблочко. В ней есть какая-то первородная грация зверя, та изначальная хищность, что досталась нам всем от природы, она и сейчас в нас есть. Иногда мы поступаем, руководствуясь инстинктами, а не социальными установками, и нас нельзя за это винить.
– Зов природы определяет отношения главных героев?
– Зов природы, зов крови. Под словом «природа» подразумевается очень многое. Мы связаны с природой гораздо больше, чем нам кажется. Если мы взяли в руки гаджеты и надели дорогие костюмы от кутюр, это еще не значит, что мы стали независимыми. Биологические процессы, эмоции, любовь, рождение ребенка – все это сильнее общественных установок, как бы мы ни хотели обуздать свои чувства, мы не сможем, нам это неподвластно. Беда Адама в том, что он очень органичен, естественен в проявлениях, и отсюда возникает его несогласованность с миром, в котором он живет, отсюда попытки самоубийства. Он помнит иные времена, его душа настроена на другой камертон.
– А Ева?
– О, она его противоположность. И я четко даю это понять: она живет в солнечном Танжере, все ее чувства обнажены, она раскрыта миру, в то время как Адам коротает время в мрачном Детройте, играет на гитаре, пытается заниматься музыкой, но чтобы делать это, нужно быть свободным, а он мечется между прошлым и настоящим, рефлексирует, и это заслоняет от него будущее.
– Работа над фильмом длилась не один год?
– Это сродни вынашиванию ребенка. Долго писался сценарий, потом что-то происходило, что отбрасывало нас назад, возникали какие-то недомолвки, препятствия, лишь сейчас я понимаю, что сам фильм настраивал нас на нужную волну, нам несколько раз приходилось начинать с нуля. Тильда очень точно определила все эти перипетии: «Мы не были готовы». И это правда. Но я не жалею, если бы тогда все пошло как по маслу, фильм был бы иным, да вообще, он скорее всего не получился бы. Ситуация с Томом, который не сразу пришел в наш проект, очень показательна. Сначала на роль Адама я планировал Майкла Фассбендера.
– Те, кто видели фильм, говорят, что в нем есть большая доля готической сумрачности, вся эта тяжелая остановка в декорациях Детройта, мир Адама.
– Но у нас есть Ева, и этим мы спасались (улыбается). Когда мы были в процессе, нам тоже иногда казалось, не сгустили ли мы сумерки, но потом, после монтажа я даже подумал, что фильм получился очень смешным, это ведь как посмотреть. А ведь мы собирали его как пазл, кропотливо подбирая элементы, которые безоговорочно совпадут. Тяжелая это работа, скажу я вам.
– Что было самым сложным для вас?
– Не лишать каждого из героев их собственной природной среды, для каждого существа важен его ареал обитания, но в то же время, они должны были взаимодействовать. Адам и Ева, когда встречаются, превращаются в единое целое, даже если каждый думает о своем. Так и в жизни, ты живешь с человеком 20-30 лет, и понимаешь, что ты с ним един, вы сделаны из одной материи, хотя один из вас «жаворонок», а другой «сова». Когда мы не понимаем, почему поступаем так или иначе, но понимаем, что это единственная возможность, есть лишь одно объяснение – природа.
– Города в вашем фильме, как отдельные герои, а не просто фон.
– Я бы сказал, что они и есть ареал обитания главных героев, индустриально-мрачный пустынный Детройт, иллюстрация душевного состояния Адама, точнее визуальное воплощение его состояния, которое можно описать как «пустыня в душе». Это нагромождение мертвых зданий, тени монстроподобных фабричных цехов, несущих в себе опасность смерти и отчуждения. И абсолютная противоположность ему город Танжер, горячий, дышащий жаром солнца, от которого бурлит кровь, поднимается температура, оживают чувства, внутри все распахивается навстречу щедрому теплу. И в этом мире живет любимая женщина Адама, она возвращается к нему и везет ему в подарок жизнь, с которой он хочет расстаться.
Искушение вечностью
– Вопрос, который я просто не могу не задать: вы планируете жить вечно? Я нарочно не употребляю слово «хотеть».
– Да, я вас понимаю. Мы живем в такое время, когда хотеть и желать — непродуктивно, все всё планируют. Несомненно, сегодня мы подошли вплотную к бессмертию, практически, дышим ему в затылок, а оно пытается от нас ускользнуть (смеется). Если серьезно, для себя я не хотел бы такой доли, снимать фильмы вечно замечательно, но есть много другого, что в размерах нескончаемости просто обернется пыткой. Мы ведь умираем не потому, что изнашиваются наши органы, а потому что устаем. Смертельно устаем. И по большей части от нашего прошлого. Выше мы говорили о ностальгии, так вот, ностальгия – это романтизированная форма усталости.
– Можно устать любить?
– Можно, да, можно. Можно устать надеяться, верить, желать. Когда ты совершаешь какое-то действие бесчисленное количество раз, оно превращается в бессмысленный ритуал и теряет свое первоначальное значение, ценность, если хотите. А режиссер не может себе позволить жить среди ритуалов, он перестанет видеть жизнь. Знаете, почему многие творческие люди время от времени пускаются в путешествие? Не потому, что им нужны новые впечатления, нет. Просто когда ты смотришь годами на одну и ту же вишню за окном, в конце концов, она перестает для тебя существовать. Ты заметишь ее лишь тогда, когда ее срубят, точнее, ты увидишь пустое место и скажешь себе: здесь была вишня... Ключевое слово «была». Так мы опять возвращаемся к ностальгии. По мне так, лучше предвкушать, чем сожалеть. Вы со мной согласны?
– Да. Последний вопрос. И все-таки люди хотят бессмертия. Зачем?
– Может им очень нравится жить в Нью-Йорке? (улыбается). Когда ты что-то очень любишь, ты хочешь, чтобы это продолжалось вечно. Я думаю, людей побуждают к бессмертию два качества — любопытство и любовь. Видите, у них даже корень один «любо». И это замечательно. Пока мы любознательны, для нас ничто не кончено, и любовь не последний стимул. Я верю в то, что совсем скоро люди будут просто заменять изношенные органы и спокойно жить себе дальше. Они перешагнут границы столетий, колонизируют космос и будут летать на Венеру и Марс так же, как сейчас мы пересекаем Нью-Йорк на метро. Но это будет совсем другая жизнь. Когда перед тобой распахивается бесконечность, ты автоматически перерождаешься, твое сознание подстраивается под вечность. Может поэтому мы еще не бессмертны, что наше сознание к этому не готово. У меня захватывает дух, когда я вижу Нью-Йорк из иллюминатора самолета, а что было бы со мной, если бы я увидел планету Земля из космоса. Не представляю. Мы не готовы к бессмертию. Пока что мы думаем о том, где бы купить со скидкой подарки к Рождеству и куда поехать летом на время отпуска.
Кристина Французова-Януш
