Моя финальная фраза в «Кококо» Авдотьи Смирновой: «Не отдавайте меня ей, пожалуйста!» — о мольбе народа к интеллигенции не трогать, не менять, не улучшать. Дуня говорила на съемках: «Какой ты народ, у тебя два высших образования!» Я в ответ смеялась: ну какой это предикат интеллигенции — высшее образование! Интеллигентом, как философом или актером, надо родиться. У меня первое образование философское, но я же не считаю себя философом.
Я одновременно и люблю, и не люблю, и плохо, и хорошо отношусь к интеллигенции и народу. Просьба «Не отдавайте меня ей» означает «не меняйте меня, оставьте меня мне» — ключевая для меня самой. Обычно я, по Станиславскому, «подкладываю» под роль какое-нибудь животное. В фильме «Жить» «подложила» Троянову-малолетку, она для меня животное, не оформленное социумом, примитивное, но настоящее. Период малолетства пережила так остро и тяжело, что 1 сентября до сих пор вздрагиваю — так жестоко и грубо меня пытались изменить взрослые. Мои учителя не были интеллигентами, у них даже не было ощущения миссии улучшить человечество, но они чувствовали себя достаточно сильными для унижения более слабого. Весь наш класс называли «белыми воронами», а про меня говорили: «А вот Троянова у нас черная ворона».
«Не отдавайте меня ей» — это «не учите меня жить». Народ мудр, умеет жить сам. Это интеллигенция живет «ради человечества». И этим стремлением оправдывает свою мерзкую уверенность в праве менять людей с аргументом: «А мы же им лучшего хотим». Интеллигенция ведет себя как создатели, как отцы народа. В своем социальном происхождении не виноваты ни Шариков, ни профессор Преображенский из «Собачьего сердца», но мне Шарикова в итоге больше жалко, когда его превращают обратно в собаку.
Народное мнение по поводу происходящего в столицах, хождения на свежем воздухе с флажками, конечно, разное: народ считает, что Москва зажралась и с жиру бесится. Но мы тоже народ и тоже ходим с флажками в Екатеринбурге. Нас не показывают на ТВ, поэтому не видно, как все города встают. Главное — не останавливаться. Перемены в стране заставили и меня определить свою гражданскую позицию, и в этом мое взросление.
Мы должны научиться четко формулировать свои требования. Моя бы воля — не допускала бы к выборам тех, кто приходит бухой и ждет своей бутылки на выходе из кабинки голосования. Но и это тот народ, который я знаю, люблю и ненавижу. Я сама этот народ, я несу его на экран, чтобы люди хоть что-то про себя поняли. Сыграть девку или тетку из толпы сложнее, чем, например, Каренину. Там можно на стереотипах вылезти, а теткину судьбу надо самой прожить. Работа в роли — лучше походов к психоаналитику: пока снимаешься, в ускоренном ритме проживаешь ситуацию, узнаешь себя в предлагаемых обстоятельствах.
Много езжу с фильмом «Жить», встречаюсь со зрителями. Жалуются, плачут, спрашивают, что делать. Им кажется, что я знаю, как найти выход из безвыходной ситуации. А я и сама не знаю, как жить правильно, но чувствую дикую потребность зрителей в моих героинях. Конкретным советом помочь не могу, но, встречаясь, мы чувствуем, что одинаковые, — как в зеркало смотримся. Встречаясь, становимся увереннее. Чтобы поплыть наверх, надо оттолкнуться от дна. Современного русского человека, давно привыкшего к рабству и вечно стремящегося к свободе, все еще мало на экране. А люди готовы приходить на серьезное авторское кино, трудиться, понимая себя. Очень это ценю.
Мне много пишут. Отвечаю на каждое письмо. Чувствую растущую ответственность перед зрителями и понимаю, что после «Волчка», выбрав судьбу актрисы артхаусного кино, должна держать себя в этих рамках. Авторское кино снимается нечасто. Если быть честной, то до следующего фильма надо сидеть дома и стреляться от того, что отказываешься от коммерческих предложений. Не беда: буду преподавать актерское мастерство. Ведь наше поколение — это другая актерская школа, и потребность в ее понимании и распространении велика.
Современный человек инфантилен, и фильмы, в которых я снимаюсь, это показывают. Сама вечный подросток. Жизни боюсь больше, чем смерти. Мы теряемся в бешеном потоке скоростей, и нам комфортнее оставаться вечными детьми в джинсах и кедах. Верю в молодежь — креативную, кедистую, умеющую себя формулировать, только внешне пофигистичную. В свои 40 лет и сама я не стала теткой, бабой, при этом у меня опыта — огромный сундук. Тащу его в кинематограф. Невзрослость и щетинистость моих героинь — от меня, из меня. С подросткового возраста я привыкла воевать за себя, за свою индивидуальность и заработала синдром комбатанта. Вообще, его приобретают воины, которые, возвращаясь с войны, не видят в мирном времени мотивации для себя. А я вроде на своем месте, в любимой профессии, но ощущение бессмысленности бытия меня не покидает, и люди узнают себя в таком отношении к жизни. Моя ответственность перед зрителями в этом вопросе — тоже путь взросления, и мне самой интересно, куда мы вырулим.
