Артемий Троицкий: «Я хороший папа, но плохой воспитатель»

Артемий ТРОИЦКИЙ человек весьма разноплановый и разножанровый. И чем он только не занимается. Ведет радиопрограммы, пишет статьи, владеет звукозаписывающей студией, снимается в кино, читает лекции по музыкальной журналистике на журфаке МГУ и на продюсерском факультете Университета управления. Поэтому его время расписано буквально по минутам на несколько месяцев вперед. Наше интервью состоялось в квартире Артемия, в девятиэтажном сталинском доме на Университетском проспекте.

— Артемий, вы такой раскрученный журналист, что, казалось бы, вам подобает жить в более престижном районе, ведь Университетский проспект расположен достаточно далеко от центра Москвы.

— Я не жалею о том, что переехал, поскольку на собственном опыте убедился: жить в центре и при этом вести более-менее здоровый образ жизни — категорически невозможно. Плохой воздух, все сгущено, негде гулять с собакой, кататься на велосипеде и так далее. А вот этот район меня полностью устраивает: парки, бульвары, пруды, рядом Москва-река.

Район идеально подходит моей дочери. Она учится в английской школе в трехстах метрах от дома. Там достаточно старорежимные порядки, но меня и это полностью устраивает. Думаю лучше, чтобы школа продолжала какие-то симпатичные пусть и советские традиции, чем начинала какие-то новорусско-буржуазные. К тому же здесь недалеко цирк, театр Наталии Сац, Дворец пионеров.

Юго-запад Москвы — это, наверное, единственный нецентральный район в столице, который более-менее самодостаточен. Единственное, плохо, что на всем Университетском проспекте нет ни одного крупного супермаркета, поэтому за продуктами приходится ездить на машине. А вообще я предпочитаю ходить пешком, если такая возможность есть.

«Не люблю, когда меня грызет совесть»

— Вы сказали о дочери Александре. Как вы ее воспитываете?

— Стараюсь не быть занудой. Саше сейчас 10 лет, и я хочу, чтобы ей было со мной весело и интересно. Я у нее главная живая игрушка: гожусь для бега, прыжков и всего такого. Каждое лето мы вдвоем куда-то уезжаем. Были в Юрмале, Италии, Хорватии. В общем, я хороший папа, но плохой воспитатель.

— Кем в будущем видите дочь?

— Пусть делает, что хочет! Единственное, чего я сейчас не хочу, так это чтобы она смотрела фильмы, где много насилия. Может, я и «совок», но, думаю, нет ничего лучше советских мультиков. В принципе я бы хотел, чтобы Александра стала врачом, биологом или ветеринаром. Она очень любит животных, так же, как я. Это благородная профессия, не особо прибыльная, но ведь деньги можно по-другому заработать.

— Давайте, поговорим о ваших родителях. Судя по фамилии, в вашем роду были духовные лица?

— Отчасти это так. Мои предки жили на севере России, я имею в виду Ярославль, Рыбинск, Кострому. А сам я родился в Ярославле. У нас в семье существуют семейные реликвии: иконы, фотографии. Среди прадедушек и дальше вглубь моего рода было много духовных лиц. Правда, уже на уровне дедушек эта традиция прервалась: дедушки у меня были по инженерной и юридической части. Но зато бабушка меня окрестила в возрасте нескольких месяцев, хотя узнал я об этом, когда мне было восемнадцать лет. Мои родители были коммунистами, отец всегда был и остается атеистом, мать была скрытой христианкой, и эта тема никогда в семье не поднималась. Собственно, узнал я о том, что меня крестили, только после развода родителей.

— Вы сказали, что родились в Ярославле, но известно, что ваше детство прошло в Праге.

— В Праге прошло не все детство, я там провел только несколько классов средней школы. В то время мои родители работали в редакции журнала «Проблемы мира и социализма», которая располагалась в Чехословакии. И на несколько лет мы выехали туда. Я увлекся рок-музыкой, лет в 12—13 начал издавать рукописный журнал, посвященный рок-музыке. Но такая деятельность оказалась возможной только в Праге. После переезда в Москву, где тогда рок-музыка фактически находилась под запретом, мне пришлось несколько изменить свои планы. Я решил получить «твердую» профессию и поступил в МЭСИ на «математика-экономиста».

— Что для вас означает ваш дом?

— Я как-то особенно к вещам не привязываюсь. Вот есть люди типа Андрея Макаревича, для которых дом — это все. Для меня же в самом этом понятии ничего особо священного нет. Я люблю свою квартиру, место это отличное, мне тут удобно, вид из окна очень красивый, но не могу сказать, чтобы я все это обожествлял. И пословица «Мой дом моя крепость» — точно не про меня.

— Насколько для вас значимы такие понятия, как уют и комфорт?

— Они для меня важны принципиально, но в первую очередь это касается не какого-то антуража, жилья (как обычно люди это понимают), а — моих отношений с людьми и моего душевного комфорта. Я очень не люблю, когда меня грызет совесть или мне приходится общаться с неприятными мне людьми, наблюдать какие-то неприятные поступки и так далее. Я стараюсь жить таким образом, чтобы мне, моим друзьям и близким было уютно и комфортно во всех смыслах.

«Если со мной ведутся войны, то без моего участия»

— У вас живет чудесный пес по кличке Черчилль. Нет ли определенного издевательства в том, что имя великого человека вы присвоили собачке?

— Честно говоря, не я его так назвал. С другой стороны, против этого имени ничего не имею, поскольку нахожу определенные черты сходства. Во-первых, так же, как Черчилль, мой пес британец, во-вторых, тоже обладает незаурядным умом, независимым характером. Сигары, правда, в отличие от британского премьера, он не курит. Но в этом мой пес очень похож на меня. Я тоже не курю сигары, от них идет ужасная вонь. Поэтому если я оказываюсь в компании, где курят сигары, всегда стараюсь уйти в дальний уголок.

— В быту вы производите впечатление человека спокойного и бесконфликтного. А в жизни общественной у вас совершенно иной темперамент, и в различных интервью и статьях резко высказываетесь в адрес различных деятелей культуры. В этой среде у вас постоянно бывают конфликты?

— Нет, я человек бесконфликтный. Потому что с людьми, которые мне неприятны, относительно которых я знаю, что «с этим человеком лучше не общаться, потому что иначе у меня начнут чесаться кулаки», во избежание эксцессов я и не общаюсь.

Что касается моих агрессивных высказываний — это моя профессия, поэтому если люди, которым от меня достается, не дураки, то они всегда меня поймут. Ведь даже если в моих текстах есть значительная доля вкусовщины, это всегда искренне и аргументировано.

— И тем не менее известно, что у вас были серьезные нелады в отношениях, например, с Макаревичем и Гребенщиковым и другими тоже, в общем, неглупыми людьми.

— Это примеры сложнейшей диалектики отношений, поскольку и тот, и другой — люди мне близкие. Мы много лет знакомы, и они до сих пор мне интересны, поэтому я считаю себя в праве их критиковать. Иногда на мою критику они обижались, и действительно из-за этого бывали периоды охлаждения в наших с ними отношениях, но тем не менее и Макаревич, и Гребенщиков в конечном итоге говорили мне, что, может быть, я гнусный тип, но говорю, как правило, справедливые вещи.

— Ваш острый язык не создает вам шлейф врагов, которые вам отравляют жизнь?

— Нет, мне это совершенно безразлично. Я допускаю, что у меня имеется большое количество врагов. Жизнь отравлялась бы в том случае, если бы я сам вел с кем-то борьбу, если бы во мне была какая-то агрессия, злоба, зависть, ревность и так далее. Но поскольку такие ощущения в первую очередь портят жизнь мне самому, я не позволяю себе такого, чтобы кого-то сильно не любить и вести с этим человеком войну. Я предпочитаю с такими людьми не общаться и игнорировать сам факт их существования, так что если со мной ведутся какие-то войны, то без моего участия.

Странное слово «тусовка»

— Кажется, вы смотрите на мир с такой истинно джазовой свободой. А как вы вообще относитесь к джазу?

— Сейчас равнодушно. Одно время я довольно много слушал джаз, особенно любил авангардный джаз. Но сейчас я в нем несколько разочаровался. Мне кажется, что последние два десятилетия джаз в огромной степени поскучнел, выродился и превратился в такую салонную музыку, а мне это не нравится.

— Другими словами, произошла некая «хаотизация». Да и с рок-музыкой происходит примерно то же самое, разве не так. Есть ли из сегодняшнего рока что-то, что еще можно слушать?

— Я считаю, что в музыкальном отношении в роке до сих пор происходит много чего интересного. Но вот что изменилось радикальным образом, так это статус рока, его роль в нашей жизни. Когда-то все связанное с рок-музыкой было очень важно, миллионы молодых людей относились к року с почти религиозным трепетом, и рокеры — будь то Джон Леннон, Виктор Цой, Джим Моррисон или Боб Марли — были для них настоящими иконами. Сейчас к року отношение гораздо более спокойное и потребительское, и старые времена вряд ли вернутся, как и не возвратятся величайшие герои рока.

— Это довольно грустно. Но, наверное, есть что-то в нашей музыкальной жизни, что вас радует?

— В каких-то отношениях наша музыкальная сцена вовсе не плоха. Например, с концертной деятельностью или клубной жизнью у нас все в полном порядке. По насыщенности ночной и живой музыки Москва находится на втором месте в Европе после Лондона — впереди Парижа, Берлина, Барселоны и прочих модных городов. Другое дело, что, возможно, количество этой клубной жизни несколько превышает ее качество, но зато уж точно есть из чего выбирать. Артистов много, работой они вполне обеспечены. То же касается и технических параметров студий звукозаписи, производства видеоклипов, пластинок. Так что, может быть, когда-нибудь этот вал количества перейдет в качество. Хотя мне кажется, чтобы возникло иное качество, нужно изменить наше сознание в целом, чтобы люди научились по-настоящему работать.

— Вот что странно, при том, что еще никто не научился, по-вашему, работать, в шоу-бизнесе крутятся огромные деньги.

— Это всеобщее заблуждение. На самом деле, денег здесь и раньше крутилось не так уж и много. А сейчас, в разгар кризиса, их стало намного меньше. Больше пыли в глаза и понтов, чем реальных средств. И весь оборот нашего шоу-бизнеса, если учитывать все его составляющие — грамзапись, концерты и прочее, — меньше, чем оборот одной нефтяной компании средней руки. Единственный серьезный источник денежных поступлений в шоу-бизнес — телевизионная реклама и все, что с ней связано. Вот та же «Фабрика звезд» — это деньги. А продажи пластинок, концерты артистов — это все сущие мелочи. Почти все артисты у нас зарабатывают гораздо больше денег на частных вечеринках и днях рождений богатой публики, чем на всем остальном вместе взятом. Поют для газовиков, банкиров, нефтяников, бандитов и публики из их антуража. Гонорары там довольно большие. Конечно, не как у западных звезд, но, тем не менее, 20—50 тысяч долларов за выступление выходит. И если учесть, что при этом их менеджмент получает десятки тысяч долларов просто за то, что девочки в течение часа ходят по сцене, качают бедрами, открывая рот под фонограмму, то, я считаю, — это очень легкие деньги.

— Получается, что продюсерство в России еще не настолько развито, чтобы сформировать цивилизованный шоу-бизнес?

— К самому явлению продюсерства я отношусь плохо и считаю, что продюсерский подход, подход максимально прагматичный и максимально материально мотивированный, губит талантливую музыку. И у нас, и на Западе. На мой взгляд, шоу-бизнес и музыка — это совершенно разные понятия и нельзя их отождествлять, точно так же, как нельзя отождествлять страну и государство, веру и религию. Мне кажется, что музыка и шоу-бизнес во многом противоположны друг другу.

— А к светской тусовке, миру гламура как вы относитесь?

— Это все появилось где-то в начале 90-х, как попытка заполнить интеллектуальный, эмоциональный и сексуальный вакуум теми людьми, у которых у самих этого вакуума в избытке. Чего стоит слово «тусовка» — какое-то странное, то ли карты тасовать, то ли какая-то утруска-усушка. Все что происходит в так называемом свете, как правило, совершенно неинтересно — тупые рыла, тщеславные порывы, модные места, а человеческие качества равны нулю. Мне интересна та небольшая часть светской активности, которая связана с культурой: премьеры кино и театров, открытия выставок…

— Помимо журналистики вы еще много чем занимаетесь.

— Да, скучать мне некогда. Например, у меня имеется фирма грамзаписи, на которой я выпускаю время от времени различные симпатичные мне российские и зарубежные ансамбли. Делаю это не ради денег, а из интереса. Если бы заработок для меня был главной целью, подозреваю, что я не делал бы практически ничего из того, чем я занимаюсь.

Свои силы и время я трачу только на то, что мне самому очень интересно. Работаю, как хочу и где хочу. Например, дома вы у меня не увидите компьютерного стола, ведь мое рабочее место — кровать, я работаю исключительно в спальне. Я веду несколько авторских колонок в различных изданиях. И лежа что-то пописываю или постукиваю на компьютере, я уже давно отвык от того, чтобы работать так, как это принято, сидя за столом.

— Ну и в заключение беседы поделитесь с нашими читателями секретом, как вам удается сохранять душевную гармонию?

— Особого секрета нет. Все дело в том, что у меня есть принципиальная установка: жить с чистой совестью. Я практически никогда не вру, не совершаю подлых и дурных поступков. Также помогает сохранять душевное равновесие и то, что я никогда себя ни в чем не насилую. Например, я очень не люблю напрягать свой организм, поэтому никогда не занимался никаким спортом, фитнесом. Точно так же я не люблю насиловать свой ум, психику. Я категорически не склонен к тому, чтобы волевым образом как-то себя через колено перелопачивать.

Александр Славуцкий