Мне кажется, что Яшин был в моей жизни всегда. Хотя я не вправе был бы считать себя очевидцем яшинской эпохи: слава овеяла имя легендарного вратаря еще до моего рождения, но выпуклая линза черно-белого «КВН» — одного из первых советских телевизоров — раскрасила детство в футбольную радугу.
Яшина в кепке — неизменном атрибуте его спортивной молодости — я не застал: стал различать футбольные клубные цвета, когда Лев Иванович играл уже с непокрытой головой. После победного финала в Париже на Кубке Европы в шестидесятом один из прорвавшихся на газон болельщиков в суматохе трофейно сдернул чемпионскую кепку с головы вратаря.
Когда я мысленно возвращаюсь к детству, сквозь футбольные десятилетия, мне отчетливо видится, что смотрел я в основном только на Яшина, даже когда он в одиночку переминался с ноги на ногу в прямоугольнике ворот, наблюдая за игрой на чужой половине поля. Колоритная фигура Яшина была гораздо привлекательнее, чем разворачивающееся футбольное действо вдалеке от него, а мальчишеский эгоизм мысленно гнал вперед соперников любимого «Динамо» в предвкушении чуда — яшинского броска за мячом в мертвую «девятку».
Впервые попав с отцом на футбол, по-детски непоправимо расстроился: не столько из-за голов Стрельцова, забитых яшинскому дублеру, сколько из-за того, что встреча с Яшиным на стадионе не состоялась…
Разве мог я, даже воспарив в несбыточных мальчишеских футбольных снах, вообразить себе, что спустя годы в аэропортовском зале «Шереметьево» буду с Яшиным и Симоняном встречать Пеле, прилетевшего в Советский Союз на открытие гольф-клуба…
К тому времени я уже был знаком с Яшиным, на этом основании по молодости наивно полагая, что жизнь удалась. Первый раз увидел Льва Ивановича в непосредственной близости на базе сборной в Новогорске, сидящим на лавочке с сигаретой в руке, и он любезно предложил составить ему компанию. Яшин с пачкой «Столичных» — к курению его приучил в военное время отец, чтобы четырнадцатилетний подросток у заводского станка не заснул и не покалечился, — меня столь же ошеломил, сколь могла бы подействовать на воображение картина: Лев Толстой (в честь которого Яшин и назван) за рулем «Волги».
Великий бразилец появился в «шереметьевском» холле с заминкой, после дотошной паспортной проверки: пограничники ожидали Пеле, а прилетел по метрическим данным какой-то Эдсон Арантис ду Насименту… Трогательно обнял Льва Ивановича со словами: «Папа Яшин, амиго!». Я по-репортерски вцепился в Пеле, напоминая со стороны повисших гроздьями на его плечах защитников и засыпая бразильца градом вопросов. Яшин с Симоняном пытались меня урезонить; наконец терпение Льва Ивановича лопнуло: «Ну имей совесть, — укоризненно говорил Яшин. — Он чуть ли не сутки летел, дай человеку прийти в себя…»
Я, конечно, прикусил язык и на следующий день на торжественном мероприятии на всякий случай держался от Яшина подальше, как провинившиеся партнеры на футбольном газоне, по вине которых мяч влетел в сетку его ворот. Но Лев Иванович доброжелательно пригласил к своему столику, видимо, в глубине души понимая, что за моей журналистской бестактностью крылось не что иное, как желание лучше сделать свою работу.
Мало кому из мальчишек уже во взрослой жизни выпало счастье общаться с кумиром своего детства. И эпизодические встречи с Яшиным в послефутбольной его жизни мне необычайно дороги, хотя ни на какое общение накоротке я, разумеется, даже мысленно не претендовал. Но тепло редких встреч ощущаю и сегодня.
На приеме в мюнхенском Английском саду после финала чемпионата Европы восемьдесят восьмого года Лев Иванович был уже на протезе. К нему выстроилась очередь: пожать руку, попросить автограф, поднять бокал — почитатели ни на минуту не оставляли великого вратаря в покое. Но, смирившись с неустанным вниманием сотни гостей, Яшин в рубашке с коротким рукавом подмерзал и сетовал, что организаторы не предупредили насчет коктейля на открытом воздухе.
Я предложил свою куртку. «Ты не простудишься?» — по-домашнему спросил Лев Иванович. Во мне ожил мальчишка, сидящий в Петровском парке на трибуне за яшинскими воротами, — сорвал с плеч куртку, так что рукава затрещали.
Мы возвращались в Москву разными рейсами, но в «Шереметьеве» я случайно пересекся со Львом Ивановичем — его везли к машине в кресле. Глядел на эту картину, и ком застрял в горле, но Лев Иванович приветливо помахал рукой: «Куртка-то твоя пригодилась…»
До сих пор краснею при мысли, как опоздал на 60-летний юбилей Льва Ивановича в модный по тем временам ресторан «Союз» на Речном вокзале. Причина, правда, была уважительная — разве мог я не передать репортаж о матче с участием сборной мира на «Динамо» в его честь, где на притихшем стадионе ликующе читал стихи Евгений Евтушенко: «Лишь для такого вратаря на штангах расцветают розы…» И пока я смущенно мялся в дверях банкетного зала — рябило в глазах от приехавших со всей планеты футбольных звезд, — Лев Иванович поднялся на протезе со своего юбилейного места: «Иди, я тебе местечко держу», — усадив вместе с «черной жемчужиной», португальцем Эйсебио, предшественником по мировой славе своего соотечественника Роналдо.
Фрагментарные воспоминания кому-то кажутся незначительными в сравнении с истинным величием Яшина — самого влиятельного вратаря двадцатого века; но мне они необычайно дороги, в том числе и как свидетельство подкупающей простоты человека, олицетворявшего во всем мире, как и Гагарин, огромную страну. Страну, которая, говоря по совести, была безмерно виновата перед Яшиным.
Тассовский корреспондент на чемпионате мира в Чили в шестьдесят втором, профан в футболе, обвинил в поражении Яшина. Народ еще с войны свято верил сводкам Совинформбюро, трансляций мировых первенств в те времена не было, — Яшина на его родном «Динамо» беспощадно освистывали, с трибун в адрес футбольного бога неслись оскорбительные выкрики, оказались забыты победы на Олимпиаде пятьдесят шестого года и на Кубке Европы в шестидесятом…
Притом что Лев Яшин не просто выручал московское «Динамо» и сборную СССР — в воротах он спасал. Немолодой по футбольным меркам тридцатидвухлетний Яшин мог и закончить с футболом под болельщицкий неодобрительный гул, не сыграв лучшие матчи. Но помог советом тогдашний динамовский тренер Александр Пономарев, предложив уехать в деревню на любимую рыбалку.
Спустя пару месяцев страсти поутихли, а Яшин, без всяких обид, вернул звание национального героя, блистательно сыграв в шестьдесят третьем году в Лондоне за сборную мира и получив самый престижный на футбольной планете «Золотой мяч». До сегодняшнего дня ни один вратарь мира не удостаивался такой высокой чести.
В канун памятной даты позвонил Валентине Тимофеевне. «Все уже сказано-пересказано», — с грустью вздохнула жена Льва Ивановича.
Я подумал: и впрямь жизнь легендарного вратаря изучена футбольными статистиками и биографами досконально. Не уверен, впрочем, что неизменно предлагаемый парадный портрет Яшина ему самому, выросшему в полуголодных заводских цехах, так уж приходился по душе.
«Леве тяжелее, чем нам всем, — как-то сочувственно произнес многолетний партнер Яшина по сборной СССР и мира Валерий Воронин своему товарищу, писателю Александру Нилину. — Леву сделали официальным лицом страны».
Мне почему-то вспомнилось, как оказался невольным свидетелем разговора члена Политбюро ЦК КПСС Льва Зайкова с уже одолеваемым болячками Яшиным: «Лев, если что-то нужно — обращайся, — в тоне небожителей сказал Зайков. — Мы обязаны тебе помогать…» Я почувствовал, что Льва Ивановича покоробили и партийное «тыканье», и нажим на слове «обязаны». Но Яшин сдержался, отреагировал по-вратарски невозмутимо — сдержанно поблагодарил.
«Все сказано-пересказано», — повторила Валентина Тимофеевна. И правда, не раз читал ее воспоминания, как познакомились они на танцплощадке в Тушине, где один из дублеров динамовского Хомича-Тигра появился в армейских кирзовых сапогах. Как показался он юной Валентине в танце неповоротливым, и лишь увидев его на футбольном поле, она удивлялась: куда исчезла неуклюжесть Левы? И про жизнь с вратарем номер один в коммуналке рассказывала: Яшин стеснялся попросить отдельную квартиру.
В загсе Валентина Шашкова — девушка с характером, — заполняя бланк, в графе «Фамилия после замужества» отметила: «прежняя». Лев обиделся, порвал бланк и ушел. Но сказка оказалась со счастливым финалом: в последний день уходящего 54-го года они поженились, прожив в любви 35 лет.
— Валентина Тимофеевна, трудно быть женой Яшина? — спрашиваю ее.
— На первом месте у Льва был футбол, на втором — рыбалка, на третьем — семья, — то ли в шутку, то ли всерьез отвечает она. — Дома Лев никогда не выпендривался: после гостей всегда вместе мыли посуду, в магазин бегал беспрекословно. Рыбу домой приносил — сам почистит, пожарит… С девчонками не уставал возиться…
— Не переживал, что две дочери?
— Как каждый мужчина, хотел сына, но потом сказал: хорошо, что не мальчишки. Играли бы в футбол — их бы с папой сравнивали, упрекали…
— Лев Иванович сильно мучился с язвой?
— Еще с войны: на заводе работал до изнеможения, да и недоедал в голодное время. Всегда таскал с собой пищевую соду, после сезона ложился в больницу на терапию. Болельщикам и в голову не приходило, с какими болями Лев иногда играл.
— Вы как-то обмолвились, что Лев Иванович был сентиментальным человеком.
— Мог и заплакать, хотя на футбольном поле преображался: становился сконцентрированным, мобилизованным, даже выглядел иначе — мощнее, выше. Но если с кем-то что-что случилось, могли и слезы появиться. Или после обидно пропущенного мяча.
— Помните первую встречу с Пеле?
— Я приехала на чемпионат мира в 58-м году, когда наши уже собирались домой. Лев на лестнице остановил темнокожего паренька, семнадцатилетнего: «Вот, Валя, познакомься — это Пеле, его ждет большое будущее…»
— Что для вас означал день 27 мая 1971 года — день прощального матча?
— А для тебя, Петя? — вопросом на вопрос ответила Валентина Тимофеевна, многие годы проработавшая редактором на подмосковном радио и не утратившая профессиональных навыков.
— Один из самых ярких дней моего детства, — без запинки ответил я.
— Ты был на стадионе… — догадалась Яшина.
— Папа каким-то чудом достал билеты на матч сборной мира с «Динамо» (СССР), — объяснил я.
— Для нашей семьи был просто футбол, — без пафоса ответила Валентина Тимофеевна. — Ты помнишь, Лев в сорок один год, выйдя против выдающихся игроков мира, сыграл на ноль. Председатель Гостелерадио Сергей Лапин сказал Николаю Озерову: «Кого мы провожаем — Яшин и сегодня лучший в мире».
…Я видел воочию, как в переполненных «Лужниках» на 52-й минуте прощального матча игровое время легендарного голкипера остановилось — он уступил место молодому Владимиру Пильгую. Стадион взорвался овациями, партнеры подхватили Яшина на руки. Потом кто-то придумал романтический образ: мол, Яшин передал Пильгую свои перчатки.
«Я бы в них утонул, — объяснял мне через годы Володя, — у Льва Ивановича лапища была будь здоров».
С той 52-й минуты матча звезд мое мальчишеское футбольное время стало двигаться несравненно будничнее — уже без Яшина. Но я всегда буду благодарен Льву Ивановичу за его бессменное присутствие в моей жизни.
Петр Спектор
