Моего деда уже нет в живых. Я так и не выполнил список просьб, который он написал мне незадолго до смерти. Там было 14 пунктов. Он обожал число 14. Когда мы переживали с ним период увлечения мировым хоккеем, он с наслаждением записывал себе в тетрадку (он вёл в ней статистику всех чемпионатов) те случаи, когда сборная Финляндии заканчивала матч со счётом 1:4. Причём неважно, было это 1:4 или 4:1, дед всегда записывал это как 1:4, и сборная Финляндии всегда оказывалась с той стороны, где это было нужно деду, даже если это шло поперёк правды — и, например, финны побеждали 4:1 в домашнем матче: он всё равно записывал это как 1:4…
Хельсинки. Unsplash
Я прожил с ним почти год в Тарту, а потом мы отправились в путешествие к его племяннику Арво в Финляндию. Для этого мы сели на паром в таллиннском порту и переплыли в Хельсинки, а оттуда уже поехали в город Турку.
Там я прожил полтора года, и всё это время мой дед водил меня заниматься хоккеем. Мне было это нужно по здоровью. Он считал, что мне важно сформировать скелет, архитектуру тела. Я же в это время увлекался тремя вещами.
Во-первых, я хотел прочесть «Калевалу» и «Калевипоэг», это основные эпосы Финляндии и Эстонии. Я всегда чувствовал необходимость касаться фундамента.
Библия — это ясно. Но всегда есть малая родина. Более того, в моей жизни их было несколько, и все они не столько даже равнозначны или равноценны, сколько равномерны.
Пушкин говорил, что в чувстве прекрасного необходимо другое чувство — меры. Потому поэты, кстати, всегда так любили море. Море учит чувству меры. Те везунчики, которым довелось на море работать, особенно я имею в виду мореходов и рыбаков, — это люди, которых ничем не проймёшь. Со мной этого не было, или почти не было (я только недолго жил на катере, вкупе две недели, на реке Вентспилс), поэтому я бываю избыточен и чувство меры в себе лишь воспитываю. Это дорога длиною в мою жизнь.
Во-вторых, в те годы в мире шумела компьютерная игра «Макс Пейн», чуть позже к ней добавился ещё и «Алан Уэйк». Эти игры разработал финн Сэм Ярви, взявший себе псевдоним «Лейк» (объяснение простое: и «järvi», и «lake» — это озеро). Конечно, я подсел на «Пейна», ведь об этом говорили все вокруг.
И в-третьих… забавно, что это связано со всем вышеперечисленным. Брат Хелены ходил на хоккей вместе со мной, оба эпоса она на момент нашего знакомства уже прочла, а про «Пейна», собственно, она мне и рассказала. Я прежде не интересовался компьютерными играми. До восьмого класса я прожил, ни разу не поиграв ни во что, кроме Pro Evolution Soccer 3 на Playstation 1.
Как правило, я сидел за книгами. Это были приключенческие книги, иногда комиксы. Я был большим поклонником книг «Кеес Адмирал Тюльпанов», «Пираты кошачьего моря», «Домовёнок Кузя», «Шерлок Холмс», «Принц отверженных» и «Приключения капитана Солнышкина».
Хелена уже в восьмом классе твёрдо решила, что по окончании школы уедет в Австралию. Поэтому каждый раз, гуляя с ней, я испытывал приступы меланхолии оттого, что пожениться у нас не получится, потому что я в Австралию не собираюсь.
На мой день рождения Хелена сама испекла мне торт, вставила в него свечки и принесла к моему дому. Крикнула в окно: «Gleb! Vykhodi!». Мы разговаривали по-английски, но специально для меня она выучила русские слова «выходи», «открывай», «возьми», «внезапно», «сыщик», «шхуна» и «Пушкин».
Я же периодически называл её Lenochka.
Её фамилия была Койлунен.
Я допридумал русскую версию и про себя, а иногда и вслух, называл её Леночкой Калугиной.
Удивительно, что позже я познакомился в Туле с одним человеком, который в школьные годы был влюблён в настоящую Лену Калугину. Этот факт скрепил нас на важные три года, в которые мы помогли друг другу пройти кризис, который в рэпе того времени называли «куда пойти после института».
Так вот, Хелена подарила мне торт. Мы вместе его съели. Мой дед за всем этим наблюдал со своего дивана. По телевизору шла его любимая «Формула-1». Выступал его любимый Кими Райконен. Но всё-таки он смотрел на нас. Старики ценят честность, искренность, жизнь.
И он сказал, глядя на меня и на Хелену: «А давайте съездим в тюрьму!».
Он сказал это сначала по-фински Хелене, а потом по-русски мне. Английского он не знал. Финского не знал я. Русского не знала она.
Идея показалась мне странной. Нет, я понял, что это какая-то игра. Смотря сегодня на фотографии моего деда, я вижу, что это был самый настоящий барон Мюнхгаузен. И по выправке, и по темпераменту.
Он любил радовать тех, кто находился рядом с ним. Даже если это был автобус, и его новому знакомому, с которым они разговорились по поводу успехов братьев Йокинен и братьев Койву в НХЛ, нужно было выходить на следующей остановке, чтобы купить газету «Inkeri» (это печатный орган ингерманландцев, про этот этнос/субэтнос один русский рэпэр спел «Ингрия будет свободной»).
В этой газете работал сын его сестры, недотёпа, бросивший институтский курс хирургии, чтобы писать колонки в эту газету и играть лёгкий рок на свадьбах по всей Северной Европе. Мой дед считал, что если в 20 лет — это нормально, то после 40 — уже непростительно. И поскольку эти люди в газете потакали эгоизму Мартина, он их не любил.
Мы втроём поехали в тюрьму. По пути к нам ещё присоединилась собака по имени Инга. Нам подарил её на пароме какой-то странный ленинградец во френче. Я думаю, что это был шпион, на самом деле. Странно, что во френче. Видимо, он возвращался с миссии, и скрываться ему было уже не нужно. Собака, вероятно, составляла часть его скандинавской легенды (где бы он ни жил; но вообще «Инга» — скорее шведское имя).
Тюрьма располагалась в городе Лиепая, это западное побережье Латвии. Уникальное место. Называется Карсота. Это единственная тюрьма в Европе, открытая для посещения. Внутри она выглядит как обыкновенная крепость. Когда я уже потом читал «Капитанскую дочку» Пушкина, мне казалось, что в повести как Белогорская крепость описана именно тюрьма Кароста. С одной разницей: всё-таки Кароста оставляет музейное впечатление. Ты ходишь и только умом понимаешь, что это тюрьма.
Хелена всё хотела взять меня за руку. Ей нравилось щупать чужие пальцы, трогать ладони. Я узнал от неё о существовании термина «квалиа». Она ещё и синестетом была. Касаясь моей руки, она могла сказать: «Она сиреневого цвета». Меня это пугало.
Я даже не понимал, что больше меня пугало — что она уедет в Австралию или что останется и будет мне говорить про цвет ладони до конца жизни.
В этой тюрьме мы вместе сфотографировались. Мой дед на мыльницу запечатлел нас у тюремной камеры. В момент вспышки она взяла меня за руку и сказала: «Юха сказал, что ты сильный, просто пока этого не знаешь».
Юха — это был её отец. Он занимался извозом в Хельсинках. Таксовал. Когда-то давно, в советские годы, он в Ленинграде жил на Васильевском острове. Что делал — не знаю.
… На выходе из тюрьмы меня ждала мама. Она приехала забрать меня. Я отпустил руку Хелены (вернее, она отпустила мою руку), и за руку меня взяла мама (или я её; какая разница? это всегда обоюдно).
Мы поехали в Москву. Я возвращался домой спустя два года. Но это другая история. И её я рассказываю каждый день каждому встречному, и устал от неё…
Дедовский список я храню всюду, куда бы ни переехал. Там был пункт: «Прочитать "Калевалу" и "Калевипоэг"». И ещё тринадцать пунктов.
Я выполнил пока только один. Написать рассказ о Хелене.
Спасибо, что этот рассказ прочли.
Глеб Буланников
