Я живу в большом городе. Каждый день я прохожу сквозь депрессии и репрессии. Таковы последствия урбанизации. Я посчитан, как и таблетки, которые мне предназначены. А недавно я обрусел и начал писать стоя. Раньше я делал это сидя, потому что в Финляндии все делают это сидя. Очевидно, в немалой степени советско-финская война 1939 года была борьбой тех, кто писает стоя, с теми, кто писает сидя.
Unsplash
Что нам стоит жить нормальной городской жизнью? Явно не СПИД, который можно подхватить в борделе на Бунинской аллее. Вряд ли ореол власти, исходящий от кремлёвских стен, у которых захоронены деятели политики прошлого века, увенчанные мавзолеем Ленина. С броневика — в мавзолей. Лампадка сострадания горит в наших алчущих любви сердцах. И мы не знаем, где можно скрыться от попрошаек, склоняющихся перед нами в молитвенных позах.
Мне, например, неловко. Я чувствую себя как человек, искавший туалет и случайно вышедший на сцену театра в тот момент, когда там играют спектакль.
Вообще-то я вошёл в сцену со сверхзадачей. Потому и смотрюсь интересно. В зрительном зале видят мой внутренний конфликт. Зритель способен не сразу (а может быть, вообще не способен) отличить вопрос «быть или не быть» от вопроса «писать мне стоя или писать мне сидя».
Да и на самом деле не настолько сильно эти вопросы различаются.
… Депрессивное расстройство знакомо мне понаслышке. Сам я не сталкивался. Мне ближе панические атаки. Я из этой группы. Происхождение, думаю, у того и другого похоже. Дело — в зажимах.
Чтобы преодолеть депрессию, я иду нарываться на репрессии. Это некая, таинственная для меня, но всё же близкая по отцу система сдержек и противовесов — для моего характера, испытывающего недостаток в дисциплине.
«Меня сложно найти, легко потерять и невозможно забыть» — с такой мыслью я захожу в аптеку, чтобы купить презервативы вместо антидепрессантов.
После этого я иду на свидание с консуматоршей.
Да, так вышло. Меня воспитала дебелая финская женщина — её звали Херта, сестра моей бабушки.
… Я приехал в большой город. Увидел на улице толстушку… и влюбился.
Потерял голову.
Я сразу положил к её ногам своим скромные сбережения.
Она отнесла их в кальян-бар. Под низкочастотную колонизаторскую музыку, напоминающую прошлогодние консервы, сброшенные с самолёта на территорию концентрационного лагеря, мы надышались терпким гранатовым дымом.
Мне выставили счёт: 20 000 рублей.
Эти деньги я планировал спустить на антидепрессанты. Либо на взятку полицейскому, чтобы он выпустил меня из обезьянника, после того как я, повторив за юкагирскими маргиналами, поцелую на эскалаторе курсантку взасос.
Я поднял руку, прося слова. Официант согласился выслушать моё последнее слово.
Я отпросился в туалет.
Мне пришлось решать тот же вопрос, что и много раз до этого.
Быть или не быть.
Я выбрал быть. А писать и так, и так.
… Консуматорше мне пришлось заплатить. Её друзья запретили мне звонить в посольство. Я хотел просить у посольства России убежища в Финляндии.
Сноуден вряд ли, при всём буйстве его воображения, мог представить, как богата может быть транзитная зона.
Глеб Буланников
