На это письмо не будет ответа. Он невозможен и не нужен.
Пишу, потому что такое — только на бумагу, не в глаза. О таком — только буквами и слогами, не звуками.
Пишу, потому что хочу помнить.
Прими, белый лист, мою любовь, мою боль, мою скорбь.
27 ноября 2005 года не стало папы.
Еду в экспрессе во Владимир. Так тяжело ездить туда теперь. Так больно смотреть на пятидесятилетних мужчин. Они касаются земли, а ты — нет. Их голоса звучат вокруг, а твой — нет. Их глаза видят солнце, а твои — закрыты на вечно. Земля без тебя. Солнце без тебя. Воздух без тебя. Нет тебя.
Круговорот. Ты стал землёю — там, где запах сосен и вечный покой.
Как не хватает тебя..! Время не лечит. Время стирает, притупляет нашу боль. Покрывает пылью. Больше времени прошло — толще слой и меньше видно, что под ним. Но в любой момент можно провести ладонью и тогда — ноющая боль, сросшаяся с грудью.
Была в руках твоя жизнь. Такая надломленная, такая израненная, такая еле теплящаяся. Я её упустила. Нет — выпустила. Много раз ныряла за ней в пропасть и спасала. А в этот раз разжала руки и выпустила. Знала, что разжимаю и выпускаю. Знала. Не виню себя. Это была твоя жизнь. Ты выбирал свой путь сам.
Как сейчас помню нашу последнюю встречу. Жара, гора тяжёлых монет, твои трясущиеся руки, красные глаза на заплывшем лице, жёлтый Nike на груди (до последнего дня — не снимая). Но это был уже не ты… Четыре с половиной месяца — не в этом мире, не с людьми, не живя, не чувствуя и не помня — как это такое, как?! — в кошмарном сне ты глотал, ты захлёбывался этой мразью..! Гния, не видя больше света, ты медленно опускался на самое дно. И твой дом был этим дном. Ты сам был этим дном.
Кирпичный дом. Окна. Много окон. Плоскость окон и стен. За каждой ровной поверхностью — глубина, за каждой прозрачной гладью — целая жизнь. Как в озере. Вот одно: жёлто-зелёные кирпичики, высохшие клочья
Мечты. Не у всех они сбываются. Тебе так мало нужно было для счастья. Не было и этого.
Как мало знала о тебе и о твоей жизни! Считала, что похожа на тебя. Это так, даже очень. Но немногим. Дружили и делились с тобой только последние годы. Почему я так поздно увидела всё своими, взрослыми уже глазами? Два Афганистана, две Красные звезды — только сейчас узнала за что! А тогда видела, как зубы скрепят и кулаки сжимаются. Чёрный тюльпан — твой «цветок».
Жизнь на весах. На одной чаше — желание жить ещё, множество планов, надежда вернуть любимую женщину. А на другой — боль и озлобленность, безнадёга и нищета, одиночество. Последняя перевесила.
Во что верить?! Кому верить?!
Предали близкие. Давно уж, а в тот год просто закончили спектакль и сняли маски.
— Делите добычу, вы, падальщики!
Отвернулась любимая. В последний путь без неё.
— Где ж солнечность в вашем голосе? Наверное протухла. Ну что же, живите век ещё в своём удобном «счастье»!
Никого не виню. Никого из вас больше не знаю. Просто противно. И сердце жмёт.
Альбом, старая твоя военная рубаха, коробка с медалями и ружьё — твоё наследие и мои сокровища. А что мы оставив своим детям?
Похоронили. Вернулась домой. Открыла родной синий томик. И (лоб в лоб!) одарил и утешил он меня — вот моя вера, вот моя правда.
Напрасно глазом — как гвоздем,
Пронизываю чернозем:
В сознании — верней гвоздя:
Здесь нет тебя — и нет тебя.Напрасно в ока оборот
Обшариваю небосвод:
— Дождь! дождевой воды бадья.
Там нет тебя — и нет тебя.Нет, никоторое из двух:
Кость слишком — кость, дух слишком — дух.
Где — ты? где — тот? где — сам? где — весь?
Там — слишком там, здесь — слишком здесь.Не подменю тебя песком
И паром. Взявшего — родством
За труп и призрак не отдам.
Здесь — слишком здесь, там — слишком там.Не ты — не ты — не ты — не ты.
Что бы ни пели нам попы,
Что смерть есть жизнь и жизнь есть смерть,
Бог — слишком Бог, червь — слишком червь.На труп и призрак — неделим!
Не отдадим тебя за дым
Кадил,
Цветы
Могил.И если где-нибудь ты есть —
Так — в нас. И лучшая вам честь,
Ушедшие — презреть раскол:
Совсем ушел. Со всем — ушел.Марина Цветаева
Ваша Ольга Либенсон
