Почем картошка на Малой Коммунистической?

«Река Потудань» открыла Малую сцену Студии театрального искусства. Вызывающе камерную: комнатка под крышей, беленый кирпич да 36 зрительских табуреток. И жанр спектакля, согласно программке — сокровенный разговор.

Сюжет прост: любовь в голодный год, «советский брак» плотника Никиты и одичалой от потрясений Любы. Живая вода нежности лечит ее оцепенелую душу. Но сокровенный разговор Женовача с Платоновым на чердачке идет о самой жертвенно-роковой любви русского человека. О любви к Родине электричества. Со скупой мастеровой точностью здесь словно вымеряют отвесом прошлое. Ищут новую точку равновесия ржавого и грозного агрегата. Ведут осторожную перецентровку Рэсэфэсерии 1920-х, отвоеванной у буржуя — да штыком в мякоть! — страны Беловодье «бедного, малограмотного, демобилизованного человека». Полтора часа действия, три актера. В лицо 36 табуреточникам запаленно дышит 1921 год. Грань Гражданской и НЭПа. Голод и тиф правят русским миром.В реквизите «Реки Потудань» — пиленый тес да картошка.

На столах в фойе театра — ведерные чайники, черные горбушки с лепестками сала, картоха в мундире. Гармонист тоже в мундире, точнее, в гимнастерке и галифе. Оседлав табуретку, он перебирает песни XX века: все народные, других ведь и не было.

И Часовой (ну не капельдинер же?!) — натурально, в мундире. В потертом кожане и папахе. Цыкает на несознательных, требует мандата на просмотр, отбирает мобильники.

…За окном театра — улица Станиславского, в девичестве Малая Коммунистическая. За углом — бывшая Большая Коммунистическая, ныне улица Солженицына. Разум граждан скользит на историческом гололеде. Новые трюизмы реквизируют жилплощадь у старых: вот Платонов — он был жертва эпохи, плевал в Котлован и работал дворником.

Но кому-то все ж новые свободы принесли новую глубину понимания страны?!

То в прозе, то в малотиражной монографии, то на сцене — искрят новые смыслы русского ХХ века. (За что, право, и боролись). И «Река Потудань» — из этого ряда.

Камерное действо ищет точную оптику истории. Наводит 1921 год на резкость, сдвигая его по микрону — вправо-влево. То к ностальгической ухмылке (кому тут Бумбараш не родной — из народного наличия?). То к страшной хитреце и трезвости жеста прозрачной от голода уездной курсистки Любы. А в 1914 году — нежная барышня была…

Любу играет Мария Шашлова. В молодой труппе Сергея Женовача она давно заметна и замечена. Роль благородной княгини Протазановой в спектакле «Захудалый род» по Лескову принесла ей «Золотую маску»-2007 (спецприз жюри). Ее нелепая Клеменси Ньюкомб была самым живым персонажем в «Битве жизни» по Диккенсу.

В «Реке Потудань» роль Шашловой много сложнее. Рваный, быстрый и хитрый жест раненого зверька в непосильном гоне выживания, обморочный полусон голодающего, душа в глубокой амнезии потери всего и всех, скупая и страшная платоновская реплика: «Женя умерла! Что я теперь буду делать?» (подруга, сгоревшая в тифу, Любу подкармливала). И кокетство образца 1921-го: влюбленного плотника-красноармейца Никиту «разводят» на белую булку… на тесовый гроб для Жени…

Изъясняясь библейским языком, из ложесен Любы и выйдет советский человек.

Дева 1921-го цепко держит картоху в мундире — серый краеугольный камень жизни.

О библейской мощи скудных вещей, о племени, что вышло из глинистых пустынь Поволжья (вся лебеда-то пообъедена) и бредет в Землю обетованную социализма, писал Платонов. Писал и о сокровенных людях, о нежных душах этого племени. Два других героя «Реки Потудань» — Никита (Александр Шебаршин) и его Отец (Сергей Качанов) — именно таковы. И Люба — нет, нет, не чудовище… бедная светлоглазая девочка, истоптанная копытами времени. Здесь не портрет ведь написан, а состояние души.

Вот только: через это состояние души много лет брела чуть не вся Россия…

Маленький спектакль — три актера, 36 табуреточников да Часовой в папахе у дверей — чист, точен и хорошо отшлифован до премьеры.

Оттого, вероятно, в нем и отразились такие большие вещи.

Елена Дьякова