Почему нам так нравятся животные?

Лялька носит клетчатую юбочку и умеет давать лапу. Ее хозяйка Елена очень ею гордится. Лялька не щенок и не котенок, а игуана. Казалось бы, что трогательного можно найти в гигантской ящерице? Но мы можем принять в качестве домашнего питомца любое пернатое, мохнатое или чешуйчатое создание — стоит только поверить в возможность взаимной любви между нами.

70% владельцев домашних животных говорят о том, что порой позволяют любимцу спать в одной кровати с ними, две трети дарят подарки на Новый год¹. Кажется, нас притягивает к ним мечта о безусловной любви. Психолог Хел Херцог (Hal Herzog) уверен, что эта идея сильно переоценивается: если бы животные действительно были так щедры на безусловную любовь, домашних любимцев держали бы у себя абсолютно все. А это не так. Кроме того, 15% взрослых говорят о том, что не любят своих питомцев².

«Должен признаться, — пишет психолог, — что идея безусловной любви нравилась мне больше, когда у нас с женой была собака. Сейчас мы держим кошку. Тилли любит меня, когда я готовлю ей еду или даю вздремнуть, когда она хочет, чтобы я почесал ей брюшко... Но большую часть времени я для нее не более чем тот парень, который открывает окно, когда кошке хочется прогуляться».

Нет точных данных о том, когда впервые возникла привязанность человека к животным. Антропологи считают, что это произошло 35–40 тысяч лет назад и было связано с появлением у древнего человека способности распознавать мысли и чувства других людей³. Пещерные рисунки подтверждают, что примерно в это время наши предки были способны думать о животном как о человеке, как о верном друге, но особая любовь принадлежала прежде всего большеглазым, пушистым малышам животных. Почему и нам они кажутся такими трогательными?

По мнению этолога, основателя науки о поведении животных, Нобелевского лауреата Конрада Лоренца, наше умиление запрограммировано генетически: звериные детеныши напоминают нам наших, человеческих. И мы лепечем, как с младенцем: «Кто у нас такой маленький, такой хорошенький?» «Согласно одной из теорий, — уточняет Хел Херцог, — любовь к животным возникает вследствие ошибочного срабатывания материнского инстинкта». Зоопсихолог Елена Федорович поясняет: «Нас притягивает к питомцам не только их трогательный вид, но и детское (инфантильное) поведение. Возникает привязанность к животным как к младенцам, которые зависят от нас, нуждаются в заботе и помощи. Благодаря им мы чувствуем себя нужными».

Интересно, что и селекция домашних животных (особенно собак и кошек) следует этой «детской» схеме: все больше новых пород — это животные с большой головой, маленьким тельцем, приплюснутым носиком, выпуклым лбом, большими глазами⁴.

Трудно однозначно объяснить смысл нашей привязанности с точки зрения эволюции: вряд ли любовь к своему питомцу помогала нашим предкам передавать свои гены, давала им репродуктивное преимущество. И приручали они животных не только из меркантильных соображений — помощи на охоте и пропитания. В первую очередь ими руководила попытка побороть первобытный ужас быть загрызенными, разодранными в клочья, съеденными. А если не удавалось приручить львов, пантер, леопардов и тигров, то они одомашнивали простую кошку и чувствовали себя победителями дикой природы.

Сегодня мы бы сказали, что благодаря приручению животных их самооценка становилась значительно выше. «Мне очень приятно представление о кошке как о символе льва, как о миниатюрной копии царя зверей», — писал Конрад Лоренц в своей знаменитой книге «Человек заводит друга».

Но только в XX веке собаки и кошки превратились в по-настоящему домашних питомцев, были допущены в детские комнаты и спальни хозяев, а главное — их стали брать на руки, то есть возник тактильный контакт, от которого и мы, и они получаем удовольствие. Именно это окончательно сблизило человека и домашних питомцев. «Возникло явление антропоморфизма, — констатирует Елена Федорович. — Люди стали приписывать животным собственные ценности, мотивы, черты поведения и способности. Например, спонтанно называемые качества собак — это преданность, привязанность, смышленость, ум, благоразумие, уважение и признательность, разумность, чувство ответственности, благодарность».

Кстати, собаки и кошки прекрасно умеют инициировать контакт с нами при помощи взгляда. Зоопсихологи заметили, что хозяева более удовлетворены той собакой, которая чаще смотрит на них.

Количество положительных эмоций от общения с животным так велико, что мы начинаем лучше себя чувствовать. Ученые из Университета Азуба (Япония) выяснили, что даже простая игра с четвероногими друзьями стимулирует выработку в нашем организме окситоцина — гормона доверия, нежности, привязанности. Окситоцин помогает побороть стресс и депрессию, рождает позитивные эмоции и укрепляет веру в людей. Мы думаем: «Наконец-то я дома!», когда на пороге нас встречает наша собака, виляет хвостом, радостно лает, преданно смотрит в глаза и порывается, встав на задние лапы, лизнуть нас прямо в нос.

Наши отношения с питомцем психологически гораздо легче и проще отношений между людьми. Во многом оттого, что нет вербального контакта — нет лишних слов, объяснений и выяснений, кто прав. Поэтому порой о своих волнениях, проблемах и бедах нам легче рассказать собаке, кошке или попугаю. «Их бессловесное участие невольно воспринимается нами как поддержка, — говорит Елена Федорович. — В конце концов, не важно, что это означает на языке животного. Просто нам от природы свойственна аффиляция — потребность создавать теплые, близкие, значимые отношения и между собой, и с представителями животного мира».

«В детстве у меня не было собаки, хотя я очень просил родителей мне ее купить, — вспоминает 47-летний Дмитрий. — Зато у соседей по даче был пес, лайка — большой, мохнатый, сильный, надрессированный хозяином на серьезную охоту. С детьми он общался как с игрушками. Завалит на траву и играет моей головой, как мячом. Родителям, конечно, не нравились такие забавы, но мы — все соседские дети — обожали этого пса именно за его покровительственное к нам отношение, брутальность, силу и красоту. Теперь мне кажется, что так мы пытались компенсировать отсутствие рядом с нами вечно занятых взрослых».

Домашние питомцы — прирожденные посредники. «Они поддерживают эмоциональное равновесие в семье, снижают напряжение в отношениях супружеской пары, помогают подростку отделиться от родителей, — анализирует ситуацию семейный психотерапевт Анна Варга. — И иногда также могут «замещать» члена семьи: умершего или покинувшего семью в результате взросления или развода».

«Общаясь с животными, мы непроизвольно становимся более внимательными к другим людям, — замечает Хел Херцог. — Они чаще всего живут в семьях, имеющих детей школьного возраста (и действительно учат их быть добрее и ответственнее). Реже — у людей одиноких, но именно они привязаны к животным больше всех остальных».

В некоторые периоды жизни общение с домашним животным может вполне удовлетворять нашу потребность в общении. Во время ссоры или в период депрессии, когда мы особенно ранимы, мы можем предпочитать компанию домашнего питомца общению с людьми. Ведь наедине с Рексом или Муркой нам не надо заботиться о том, как мы выглядим в их глазах, не надо делать над собой усилия, чтобы скрывать свое состояние.

Бессознательное подпитывает наше влечение к одним животным и отчуждение от других. Так, большинство девочек-подростков испытывают нежную привязанность к лошадям. «Такая привязанность у них встречается в три раза чаще, чем у мальчиков, — констатирует зоолог Десмонд Моррис (Desmond Morris)⁶. — Лошади являются символическим воплощением мужского начала и, возможно, этим привлекают взрослеющих девочек».

Животных сегодня все чаще наделяют всеми возможными достоинствами: они искренни и неспособны лгать, они невинны и добры по своей природе. И конечно, их противопоставляют людям. «На самом деле зачастую мизантроп — это разочарованный гуманист, — размышляет психоаналитик Жерар Морель (Gerard Morel). — Тот, кто в обиде на людей за то, что они не оправдали его надежд. Оказались недостаточно надежными, верными, понимающими… Одним словом, недостаточно человечными. А повышенная чувствительность к животным может компенсировать неспособность дать волю своим чувствам в общении с людьми».

Если кого-то из нас больше трогает выпавший из гнезда птенец, чем старик, которому стало плохо на улице, — дело не в безразличии. Наоборот. «Птенец сразу пробуждает у нас желание прийти на помощь, — утверждает психоаналитик. — А вид человека в беде нас пугает. Мы оказываемся лицом к лицу с собственным страхом смерти. Поэтому мы отворачиваемся».

Почему-то никто до сих пор не основал общественного движения в защиту пауков, комаров и мышей-полевок. Мало кого, кроме рыбаков и экологов, заботит судьба минтая. Нас скорее трогают животные, которые вызывают эстетическое восхищение. Мы любуемся крупными хищниками, их красотой и силой — и наши теплые чувства усиливаются, когда мы узнаем, что они под угрозой истребления. Самка кита с китятами, рассекающая волны океана, представляется нам еще более величественной и трогательной оттого, что может стать добычей китобоя. Когда мы видим, как белый медведь мечется по леднику, который тает по вине людей, мы забываем о том, что он мог бы покалечить нас одним ударом своей когтистой лапы.

По телевизору мы видим самые красивые, специально подобранные кадры из жизни животных. Но как мы можем после этого есть на горячее мясо большеглазых телят, кудрявых ягнят, пушистых цыплят? «Вытеснение — психическая реакция, которая позволяет нам выбрасывать в бессознательное слишком тревожные для нас образы, — продолжает психоаналитик. — Она так хорошо защищает нас от чувства вины, что за обедом мы совершенно забываем о том, что поедаем мясо живого существа. И это обстоятельство не мешает росту в обществе мизантропических настроений — животные лучше человека».

Очевидно, что мы не лучше и не хуже. И в течение тысячелетий прекрасно уживаемся, взаимно влияя друг на друга. Так что все более жизненным выглядит анекдот про шимпанзе, участников научного эксперимента, один из которых говорит другому: «Какие обучаемые эти люди! Вот сейчас я нажму на кнопку, и этот парень в белом халате принесет мне банан».

Анастасия Аскоченская

Источник