Почему нас пугает безумие

Они вызывают у нас смешанные чувства: любопытство, брезгливость, жалость, раздражение — и желание отстраниться, не смотреть. Странный внешний вид, неопрятная или вычурная одежда, замедленные движения или беспорядочная жестикуляция, пристальный или, наоборот, ускользающий взгляд…

Жизнь душевнобольных людей полна страхов, неконтролируемых аффектов, спутанных мыслей. Они могут видеть образы, слышать звуки, которых не существует в реальности, их мысли и поступки подчинены странной, причудливой логике. Однако, несмотря на этот внутренний хаос, им удается сохранять человеческое достоинство и надежду на понимание. Почему же нам так сложно испытывать к ним сочувствие? Почему вместо этого у нас возникает желание не знать, забыть, не думать?

Безумие пугает. Во-первых, потому, что ассоциируется с насилием. И не всегда ошибочно. Если даже убийства с целью ограбления совершаются гораздо чаще, чем преступления в припадке безумия, психиатрам все же известно, как легко психически неуравновешенный человек, в приступе паранойи преследуемый воображаемыми врагами, может превратиться в преступника.

Кроме того, вид и поведение душевнобольных людей становятся вызовом общественным нормам, предписывающим соблюдать правила поведения, контролировать эмоции. Мы стараемся следовать этим предписаниям, и все, что выходит за их рамки, настораживает и раздражает. А люди с психическими проблемами так на нас не похожи: мы не можем понять, что происходит в их внутреннем мире, что побуждает их к неадекватному, с нашей точки зрения, поведению. Именно эта непохожесть вызывает напряжение и страх.

«Это происходит потому, что в любой культуре люди привыкли делить окружающих на своих и чужих, — объясняет антрополог Марина Бутовская. — Если поведение человека не соответствует общепринятым правилам, он воспринимается как чужой. А чужие пугают нас невозможностью предсказать их действия, понять их намерения. И поэтому бессознательно мы воспринимаем их как источник опасности».

«Страх сойти с ума может проявляться в различных формах, — рассказывает психиатр Елена Вроно. — Нас может пугать возможность разрушения личности или интеллекта. Кроме того, мы можем бояться потерять контроль над ситуацией или утратить социальные связи. Однако за всеми этими проявлениями лежат более глубокие, архаические страхи».

Иногда в приступе паники или в состоянии сильного стресса нам может показаться, что мы «сходим с ума»: душой овладевает сильная тревога, мысли путаются, мы совершаем несвойственные нам поступки. Подобное происходит потому, что в каждом присутствует зародыш психической неуравновешенности, некая зона, неподвластная рассудку.

«Каждый ребенок в своем развитии проходит стадию, когда его психика наполнена страхами и фантазиями об объектах, несущих опасность, о поглощении, пожирании, исчезновении, — объясняет психотерапевт Валентина Шипилова. — Если ребенок растет в атмосфере любви и принятия, эти страхи и фантазии постепенно вытесняются в бессознательное, и психика выстраивает против них мощную защиту.

У взрослых людей они могут «прорываться» в состоянии стресса или травмы — например, в виде кошмарных снов, спутанности мышления. А что происходит с душевнобольными людьми? Их психика не обладает такими защитами, не справляется с подобными страхами, и весь этот кошмар они переживают каждый день наяву».

Глядя на них, мы пугаемся, потому что они затрагивают глубинные страхи, от которых мы хорошо защищены, но о которых у нас остались смутные воспоминания.

Еще одна причина страха — отношение к психиатрии в целом (в бытовом сознании это закрытая, непонятная и потому пугающая область) и к психиатрическим клиникам, которые до недавнего времени (справедливо) ассоциировались с насилием и бесчеловечностью. Между тем совершенствование психотропных средств дает больным людям все больше шансов избавиться от страдания, вновь обрести душевное равновесие.

«И все же предубеждение по отношению к психиатрии еще очень сильно, — уверена Елена Вроно. — Людей страшит диагноз — он кажется многим клеймом, которое останется на всю жизнь. Поэтому люди не обращаются за помощью даже в очень простых случаях. Если у человека, к примеру, бронхит, он не будет лечиться самостоятельно, а прибегнет к помощи врача. Если же болит душа, лучший выход — тоже идти к специалисту и лечиться».

Мы способны сопереживать страданиям душевнобольных, потому что каждому из нас доводилось испытывать тревогу или отчаяние. Хотя откликаемся мы скорее не на боль этих людей, а на собственные страхи — мы боимся сами оказаться в подобной ситуации. Обычно сострадание происходит через отождествление себя с другим человеком, когда мы можем поставить себя на его место, почувствовать то, что переживает он.

Но с душевнобольными людьми такое отождествление практически невозможно, так как придется поставить себя на место того, кем владеют непереносимые для нас чувства, ощутить хаос, который царит в его душе.

О маниях, фобиях или раздвоении личности мы можем составить лишь смутное представление. Поэтому, если в приступе паники или в стрессовой ситуации нам вдруг покажется, что мы сходим с ума, стоит помнить, что это «безумие» — временное. Важно понимать: мы столкнулись с собственным бессознательным, но не с настоящей болезнью!

В 2002 году она сыграла пациентку психиатрической клиники Жанну — главную героиню фильма Андрея Кончаловского «Дом дураков». Готовясь к съемкам, проходившим в одном из психоневрологических диспансеров Москвы, Юлия Высоцкая два месяца провела среди больных интерната, стараясь понять их мироощущение, найти для роли точные черты.

Psychologies: С какими чувствами вы шли в диспансер в первый раз? Вам не было страшно?

Юлия Высоцкая: Страшно не было, потому что я совсем ничего не знала об этом мире. Но, когда попала туда, испытала страх — прежде всего на психофизическом уровне: там другие запахи, другие взгляды, другая энергия. Все другое. Нет-нет, никакой агрессии не было, люди настроены очень спокойно. Но они иначе воспринимают себя и окружающий мир, у них особые отношения с прошлым и будущим, слабее развиты причинно-следственные связи, ассоциативное мышление. Для больных, например, не было сюрпризом, что я там появлялась, а потом уходила куда-то, — им было неважно, где я была ночью… Мне кажется, нужно сойти с ума, чтобы в полной мере понять, что и как они чувствуют.

Вы не боялись стать такой же, сойти с ума?

Нет, потому что на тот момент мне очень хотелось понять этих людей и приблизиться к ним максимально. Мне хотелось как можно дальше себя отпустить в профессиональном плане. Страшно было оттого, что там ты не можешь провести параллели со своей обычной жизнью, от ощущения непредсказуемости — не только реакций людей, но и всего происходящего. Первые дни я находилась в напряженном состоянии, а потом расслабилась и почувствовала себя комфортнее. Хотя иногда появлялась жуткая мысль: а вдруг я отсюда никогда не выйду? Такие моменты очень помогают радоваться минутам нормальной жизни.

Что же все-таки помогло вам преодолеть страх?

Просто время. Я приезжала туда каждый день, несколько месяцев — вот и привыкла. Преодолеть страх помогает желание узнать. Ты по-прежнему не понимаешь, чего ждать, но твое тело и твое бессознательное перестают реагировать на этот мир как на враждебную среду.

Может быть, вы сохранили контакты с кем-то из пациентов клиники?

Для них, мне кажется, существуют только те люди, которые с ними в данный момент. Я приезжала в диспансер спустя три-четыре месяца после съемок, но, по-моему, была больше рада видеть их, чем они — меня. Для них значимее то, что происходит сегодня, сейчас. Я не вспоминаю об этом опыте каждый день, но, безусловно, помню каждое лицо и каждую судьбу. На самом деле подобный опыт — как и каждый прожитый нами день — накладывает на нас какой-то отпечаток, и мы становимся другими. Я такая, какая есть сейчас, — и благодаря интернату тоже.