Почерк
Мы сидели в тесной комнатке общежития.
Комнатой это можно было назвать с трудом, поскольку ее высота была едва ли не больше, чем длина и ширина. Эдакая коробка для людей. Произведение сталинской архитектуры, выражающее ничтожность человека. По иронии судьбы, именно в таком доме располагалось общежитие Литературного института.
По этому поводу мой однокурсник говорил:
Надо еще во ВГИК поступить! У них общежитие хорошее
Институт дал очень многое. И дело не в обычной программе «филфака», которую можно изучить за год, а именно в общении с «коллегами по цеху». Безвестными однокурсниками, именитыми преподавателями К третьему году понимаешь, что в каждой из этих групп есть гении и бездарности. Учишься признавать то, что вне тебя, разбирать чужой почерк и любить его, как свой, если не больше.
Эти уроки преподавались даже не в стенах института, а в клетушках-комнатушках общежития.
Итак, мы сидели в тесной
Кто-то играл на гитаре, кто-то разговаривал, когда зашла наша однокурсница:
Ребята, тут моя подруга просила посмотреть ее стихи
В руках Наташи покачивалась увесистая и весьма потрепанная тетрадь. Формат не обещал ничего хорошего. Однако уставшие от творчества друг друга литераторы взялись за дело с необычайным рвением. Тетрадь пошла по кругу.
Наконец очередь дошла до меня. Я бережно держал листки, исписанные аккуратным девичьим почерком. Без единой помарки. Что настораживало.
Стихи были достаточно беззащитными. Красной нитью тянулась ненависть к любимому, который что-то не так сделал. Образы казались куцыми, форма заимствованной. Хорошо, что человек много читает. Какое-то четверостишие напомнило даже Мандельштама. Что я тут же и записал карандашиком на полях.
Следующим читал Воронин. Он кряхтел, вздыхал и строил гримасы. Потом дошел до моих пометок и с удивлением спросил:
А это что такое?
Мандельштам, назидательно сказал я.
А-а-а-а, протянул Воронин в нависшей тишине. То-то я смотрю почерк другой!..
