Дети любят животных, в этом нет ничего необычного. Любят потому, что видят их поведение, кажущееся знакомым и понятным.
Всё-таки взрослые постоянно открывают рот, и оттуда несутся какие-то звуки, как будто они все явились на певческий конкурс, не удосужившись даже выяснить разницу между «аллегро», «вибрато» и рыганием от стручков фасоли.
Взрослые, опять же, ходят на двух ногах так, как будто делали это всегда. Им просто не хватит самоиронии снова встать на четвереньки – ну только разве в порядке ролевой игры на тему дикой природы. Правда, для безопасности опыта и эстетики события нужно тоже обрести самообладание и некоторое образование в результате внимательного просмотра канала «Моя планета» и архивных выпусков передачи «В мире животных» с Николаем Дроздовым. Не у всех взрослых хватит на это запала.
Да и в целом взрослые скорее измождённо переглянутся, чем обнюхают друг друга или всмотрятся.
Оно и неплохо, конечно, потому что это то, что делает нас людьми. Это тот самовоздвигнутный барьер культуры, который нужно, ассимилировав на подкорке, преодолеть. Тогда по-новому становятся понятны животные – как братья наши меньшие. Потому что они такие вот натурально, а мы можем, отойдя на полшага, у них учиться и брать лучшее – непосредственность и ловкость.
Короче, меня раздражали кошки, особенно после того как наша, названная в честь фигуристки Хардинг, Тоня сиганула из окна, не смилостивившись над моей психикой прощальным письмом с нотариально заверенным наследством в виде миски, клубка ниток и недопитого молока марки «Пастушок». А у нас в городе был сносный нотариус.
Он как раз работал рядом с зоопарком – видимо, потому что мир юриспруденции со всеми этими законами похож на джунгли, которые попытались запихать в клетки, напичкать силосом и сделать вид, что дерьмом совсем не пахнет – особенно в секции кроликов, которые нервничают всегда, когда не продолжают род.
Меня животные интересовали, но казались мне скучными. Те же кролики тупо лупили глаза. Я строил им гримасы, а они никак не реагировали. Абсолютно отсутствовала связь с аудиторией.
Прямо как сейчас. Я напишу этот текст, и его не прочтёт даже моя мать, хотя род она уже не продолжает, потому что на мне он в идеале должен прерваться. Я его напишу, потому что каждый кролик мечтает, что однажды клетка откроется и он пойдёт в одинцовский лес продолжать род с крольчихой, которая живёт там под терновым кустом.
Что у этого кролика в башке? Ну вот так.
Зоопарк я проходил насквозь, потому что прямо за ним был парк аттракционов, где я любил прыгать на батуте, потому что в нежном воздухе пятипроцентной жирности у меня разглаживались морщины на лбу. Именно тогда появился тот прищур, по которому меня теперь вычисляют в толпе сотрудники правоохранительных органов, чтобы спросить, как добраться до МЦК.
И вот однажды я прыгал на батуте слишком долго, притом вяло, – и заболел. Мать моя держала дома книгу «Судьбы имён», и я прочёл в ней следующую фразу: «Глеб растёт слабым мальчиком». Удивительно, что желание моих родителей выпить через моё посредство на посошок с Высоцким пересилило эти очевидные тяготы.
Да и характер сложный. Помимо того что в детстве я часто болел, я теперь ещё и всё время нахожусь в активном поиске своего Горбатого, которого смогу держать на мушке, пока он чешет на фене себе под нос, как он меня щёлкнет, выйдя с зоны.
В общем, я заболел. Это было воспаление лёгких. В больницах было забито. Меня там быстро вернули к жизни и послали домой довершать выздоровление.
Отец, конечно, мечтал натереть меня водкой, потому что это являлось поводом купить водку. Мама была очень даже не против, но прямо когда они уже строго решили провернуть этот план, в дверь позвонили.
На пороге стоял священник.
Мой отец хотел послать его ко всем архангелам и серафимам по битому стеклу. И чтоб духу не было! Это был его условный рефлекс по работе в казино. Однажды какой-то святоша припрятал целую тучу фишек в подкладке своей рясы. Он знал, что их можно где-то разменять по бартеру на замороженную треску. Ну, в смысле торговец рыбой принимал такую оплату.
С тех пор у моего отца было предубеждение против религии. Оно усугублялось ещё и тем, что на улицах появилось много лже-миссионеров, тянувших спекулятивную лямку вслед за трендом бытовой мистики девяностых – в лице Кашпировского, Чумака и Мавроди. Это – не говоря о дикостях вроде Мари Дэви Христос или Столбуна.
Отец попытался закрыть дверь, но жилистая рука, возникшая из чёрного рукава, ласково её остановила, едва не прихлопнутая об косяк. Так можно и без руки остаться. Но правая рука не должна знать, чем занята левая. Простите за красивую фразу, но всё-таки.
Пришлось его выслушать. Священник сказал примерно следующее. На работе в храме ему пожертвовали целую бочку барсучьего жира. Он отлил себе пару бутылочек. Остальное, естественно, оказалось ему не нужно. И он стал обходить ближние дома, чтобы снять с себя этот груз.
Это был его то ли пятый, то ли шестой дом. Ещё нигде у него жира не взяли. Чаще всего ему просто не открывали. Он уже жалел о том, что не переоделся в кэжуал, тем более что ему как раз дочь привезла из Словении брюки с кедами.
Если ему открывали, то ему не доверяли. Бутылка была из-под кваса «Очаков», но на вид была как пивная. Священник и тут совсем не подумал с точки зрения брендинга и имиджмейкинга.
После этого краткого рассказа, всё ещё стоя на пороге (не знаю, вспоминал ли в это время мой отец, где у него лежит пистолет), он предложил бутылочку нам. Отец не знал, как закончить разговор с человеком, который не проявлял никакой, даже пассивной, агрессии, – и взял.
Так меня вместо водки натёрли барсучьим жиром. О чём потом все жалели, потому что воняло от меня как от средневекового трубадура, который мылся только строчками своих серенад.
Думаю, что с тех пор мой отец относится к религии ещё более настороженно. Ну и пускай. Сначала всё равно надо хотя бы школьный курс математики изучить.
Глеб Буланников
