Аня всё-таки от меня не отставала. Я чем-то ей нравился, и она постоянно норовила за меня ухватиться.
У меня был в ту весну новый джемпер – очень мягкий и воздушный, как будто из проутюженной овечьей шерсти. Я постоянно ловил на него колючки репея, и вообще на меня оседала вся пыль, которую только можно вообразить. Порой я приходил домой, по инерции тряс головой, тёр себе руками по рукам вниз, очень резко, и несколько раз подпрыгивал...
Это была моя фишка, позаимствованная из какого-то мультика.
После этого я горбатился в коридоре с пылесосом под язвительные комментарии отца, который после этого скармливал мне свои котлеты, которые у него не получились.
Они, кстати, были вкусные, хотя и выглядели как коллоидная жидкость. Стругацкие назвали бы это произведение искусства «ведьминым студнем», который мгновенно всасывает в себя жертву и топит его в потоках собственных слюней и бессильных попытках всё-таки разжать челюсть.
Мать меня оставила на отца, а сама уехала в Латвию. Нам предстояло вместе провести две недели, и его это не могло не сбивать с толку. С его точки зрения, я мало чем отличался от плюшевой выдры, которую, забросив в жерло автомата горсть пятирублёвых монет, достают из-за стекла цепом в виде когтистой лапы.
Но плюшевую выдру можно подарить даме сердца. После чего она скажет «спасибо», поцелует. Потом у вас будет незабываемый и беспощадный, а главное – бессмысленный, интим в стиле девяностых. А затем выдра окажется на спинке дивана и среди ночи, когда вы, нагие, спите с открытой дверью балкона, чтобы проветрить помещение от флюидов и курева, – эта выдра не заверещит ни по одной из причин, указанной в энциклопедии детской медицины.
Всё ровно наоборот обстоит с человеческим существом, коим, по некоторым прикидкам, был и я.
Так что моему отцу, конечно, не пришло в голову ничего лучше, как сбагрить меня деду, который целыми днями слушал «Эхо Москвы» и ждал, когда уже наконец в подъезде сделают капремонт. Ему уже надоело третий раз смотреть в повторе матч лиссабонского «Спортинга» в кубке УЕФА. Там всё и так было понятно. Ловить «нашим» нечего, потому что эти гребут молодёжь со всей Латинской Америки.
Мне удалось уговорить деда ждать капремонта на свежем воздухе, и вскоре мы оказались на городском стадионе, на котором в это утро, как всегда, выгул собак совмещали со скандинавской ходьбой. У меня был мяч, но бегать в траве, по которой только что прошёл весь комитет собаководов, я не хотел, посему я очутился на баскетбольной площадке, где довольно скоро понял, что добросить мяч до кольца у меня не выйдет.
Тут-то и появилась Аня. Она гуляла со своим отцом. Подбежав ко мне, она уставилась мне прямо в глаза, как будто чего-то ожидая. Я с тех давних пор всегда воспринимаю этот взгляд как вызов. Ну что, слабо, а? Я вручил ей мяч, взял деда за руку и отвёл за ограду стадиона, как раз к ларьку, где продавался питьевой йогурт со скелетами на бутылке.
Дед поймал мой взгляд, и когда я начал плакать по поводу того, что не могу добросить мяч до кольца, купил его мне. Его расчёт оказался верным. Закрыв одно отверстие, я закрыл по мере сил и остальные. Как раз когда я допил первую бутылку, он протянул мне вторую, после чего взял меня за руку и куда-то повёл.
Через некоторое время мы пришли к какому-то трёхэтажному зданию. Вошли внутрь. Дед подмигнул гардеробщице, которая работала и охранницей, – и она открыла нам турникет. Мы оказались в холле с очаровавшими меня пуфиками, на которых можно было лежать и даже спать, так как они все были сдвинуты и стояли вплотную. А ещё с них можно было смотреть на большой аквариум, располагавшийся в окончании холла, рядом с узким лестничным проходом.
В этом аквариуме, помимо усатого сома и кучи разноцветной мелкотни, была черепаха. Она выглядела настолько мудрой, что её взгляд угадывался даже через пол-холла. И успокаивал меня. Я стал засыпать, дремота окутала меня, когда кто-то потряс меня за плечо. Но это был не дедушка.
Это был очень высокий мужчина с короткими темноватыми волосами – и на нём была спортивная форма. Он смотрел на меня с улыбкой, а его длинная рука, державшая меня за плечо, казалось, могла прям отсюда достать из аквариума черепаху.
Это был Тарас Хтей. Тогда он ещё не играл в «Искре», но он часто бывал в нашем городе и тренировался здесь, потому что поблизости жила нравившаяся ему девушка. И она работала в бухгалтерии «Искры».
Я забыл имя той девушки, но она заказывала пошив одежды у моей бабушки, поэтому мы, получается, были знакомы. Мой дед отдал меня Тарасу и остался сидеть. Обернувшись назад у лестницы, я увидел, что он уже спит. Наверное, ему снилось что-нибудь из детства, в котором не было ни капремонта, ни «Эха Москвы», ни даже меня. Как он едет на велосипеде через засеянные рожью поля, а над ним взлетают голуби, ищущие, кто же сегодня оставил у крыльца хлебные крошки...
«Я оставил, я!» – думал с радостью мой дед.
... На площадке Тарас пытался поставить мне удар на подаче. Он терпеливо выпрямлял мою руку, а на руке – ладонь. Ладонь должна была быть как хвост утконоса. У меня она постоянно рассыпалась – возможно, потому что меня оторвали ото сна. В другую руку он вкладывал мне мяч, но моя ладонь была довольно мала, и мяч то и дело из неё выпадал.
Наконец я вспомнил Аню, вспомнил вызов в её глазах и снова заплакал. Тарас гладил меня по спине, но это не помогало. Тогда раздался голос из бельэтажа.
— Ладно тебе, оставь его, веди ко мне.
Это был седоватый дядя с задумчивым взглядом, спрятанным за стёклами очков, его виски были зализаны, в остальном он был немного всклокочен. Одежда была аккуратная, но всё-таки слегка мятая. Видимо, он тоже прикорнул где-то на креслице. Видимо, в этом здании все любили вздремнуть.
Мы пошли с ним по длинным коридорам и в конце концов оказались в комнатке, где посредине стоял стол, покрытый зелёным сукном, а по бокам свисали микрофоны. Это была радиостудия, а дядю звали Юрий Максимиллианович. Он был знаком с моим дедом больше тридцати лет, они вместе прокладывали электролинии в нескольких городах и конкретно здесь, под этим зданием.
Начался пробный эфир, мы вышли по произволу Юрия Максимиллановича на волны, а я не умел плавать. Впрочем, меня это и не беспокоило, потому что я ничего не понимал, и здесь даже взгляд Ани не мог заставить меня заплакать – я не видел, где здесь делают ставки и как можно уйти опозоренным.
Максимильяныч задавал мне какие-то вопросы, а я на них отвечал. Что-то вроде «умею ли я самостоятельно справлять нужду», «кормят ли тебя с ложечки» и «что мне читают перед сном».
Я справился довольно неплохо, Максимильяныч был доволен. От усталости я даже уснул посреди шоу. Пришлось вызывать деда через репродуктор.
Когда, уже дома, я проснулся, мне не терпелось встретиться с Аней, чтобы обо всём ей рассказать. О Наде я думать забыл, потому что она была далеко, в другой жизни. Казалось бы, что такого... Но в Надю, точнее – в её образ, я влюблён до сих пор.
Глеб Буланников
