От редакции «Новой»
Это отрывок из великой книги великого советского журналиста Ярослава Голованова, которую он писал тридцать с лишним лет и издал в 1994-м.
«Королев. Факты и мифы» — хроники жизни Главного конструктора, творца всех наших побед в космосе, без которого в космос мы бы, конечно, полетели, но далеко не так скоро. Без которого не было бы у нас ни Спутника, ни Белки со Стрелкой, ни Гагарина. Ничего из того, что составило подлинную славу страны в ХХ веке.
Этого всего могло бы и не быть.
Молодой инженер Королев из Ракетного научно-исследовательского института в 1938-м был по доносу карьериста арестован. Едва не сдох в бараке на Колыме, чудом вырвался оттуда, потом сконструировал свои ракеты и космические корабли, запустил их, а полностью реабилитирован — только в 1957-м.
Зачем мы это вспоминаем именно сегодня?
Потому что и сегодня «несчастных жертв» сталинизма стараются приодеть в форму «русского сурового героизма, патетики и даже русской неизбежности», убеждают, что «у людей при всем том нет претензий к Советскому Союзу!»
Глава Магаданской области Носов, недавний мэр Нижнего Тагила, человек из бизнеса, доктор экономических наук, год назад заявил: «Мы никогда, даже во времена царской России, не уничтожали людей за инакомыслие. В этом, кстати, и сила нашего народа. Необходимо эту традицию терпимого отношения к другому мнению сохранить…» И привел дикий пример. «Один из самых знаменитых заключенных Колымы — Сергей Павлович Королев.
И он здесь не золото добывал: ему были созданы условия, и он работал в своем направлении».
Что ж. Во время отбытия срока Королев потерял четырнадцать зубов, его избивали, у него быстро прогрессировали цинга и пеллагра, он лежал пластом и медленно умирал… Как он в этих условиях «готовился к полету в космос»?
С Ярославом Головановым когда-то я делил кабинет в одной редакции. Однажды он отправил запрос в Магаданское управление исправительно-трудовых учреждений — с просьбой сообщить подробности пребывания в здешних лагерях С.П.Королева. И получил ответ, с которым бегал, показывая каждому встречному. Гр. Королев С.П. — было написано в ответе, — действительно содержался там-то и там-то с такого-то по такое-то.
О дальнейшей судьбе гр. Королева С.П. ничего не известно.
«Они — единственные в мире!» — восхищенно кричал Голованов.
И мы считаем необходимым об этом напомнить.
Сергей Королев, 1,5 года в заключении, 1940 г.
Ярослав Голованов (из хроники «Королев»)
Как раз в январе (1938-го — «Новая») Сталин задумывается о чистоте своей «короны». Положение сложное: с одной стороны, все, что происходит в стране, должно происходить с ведома и благословения вождя, с другой — теперь, когда он обмазал кровью самых приближенных соратников — «людей с сильными лицами», как назвал их в 1939 году Иоахим Риббентроп, — от всей этой жути надо отмежевываться. На январском пленуме было признано, что ошибки имели место. Было опубликовано специальное Постановление «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков».
В пункте 7 этого постановления были просто замечательные слова: «Обязать партийные организации привлекать к партийной ответственности лиц, виновных в клевете на членов партии, полностью реабилитировать этих членов партии и публиковать в печати свои постановления в тех случаях, когда предварительно в печати были помещены дискредитирующие члена партии материалы».
И действительно, кого-то выпустили из тюрьмы, восстановили в партии в 1938-м — 77 тысяч, на следующий год — еще 65 тысяч, но на деле ничего не изменилось, аресты продолжались, может быть, только поменьше стали писать о том, как туго приходится врагам в «ежовых рукавицах».
Ничего не изменилось и в методах следствия. Валентина Петровича Глушко (в будущем — главный конструктор ракетных двигателей, академик, дважды Герой Соцтруда, — «Новая») били в марте ничуть не меньше, чем его начальников в декабре.
Академик Валентин Петрович Глушко, дважды Герой Социалистического Труда,
лауреат Ленинской и Государственной премий, депутат Верховного Совета СССР. 1973 г. Фото: А. Романов / Фотохроника ТАСС
Однако ход самого «Дела РНИИ» значительно замедлился: обвинительное заключение по делу Глушко комиссар госбезопасности III ранга НКВД Амаяк Захарович Кобулов завизировал только через год после ареста Валентина Петровича. А год тогда — срок огромный!
В НКВД был свой табель о рангах: дело делу рознь. Глушко, Королев, которые мелькали в показаниях Клейменова и Лангемака, кто они такие? Это сейчас мы читаем и ужасаемся: академики, лауреаты, гордость ракетной техники, пионеры мировой космонавтики! Но тогда-то для НКВД это были безвестные инженеришки какого-то не очень серьезного института. Через пятьдесят лет после описываемых событий на мой вопрос: «Почему в 1937-1938 годах из сотен сотрудников РНИИ посадили всего семерых человек?» — Мария Павловна Калянова, секретарь комсомольской организации РНИИ в 1938 году, ответила:
— Думаю, потому, что нас не воспринимали всерьез...
Студент МВТУ им. Баумана Сергей Королев, 1926 год. Фотохроника ТАСС
И немалая доля правды в этом объяснении есть. Расстрелами Клейменова и Лангемака (подлинные создатели прославленной «Катюши», между прочим, — ред.) РНИИ был обезглавлен. Теперь предстояла подчистка, отлов мелкой рыбешки. На такой работе трудно проявить себя ярко, заметно. Ну, кто такие эти мальчишки со своими огненными горшками, кому охота с ними возиться?..
…Арест Королева санкционировал Рогинский — заместитель Генерального прокурора Вышинского. К великому сожалению Андрея Януарьевича, когда Ежова арестовали и трон Вышинского качнулся, Рогинским пришлось пожертвовать. Постановление на арест Королева писал Жуковский — это из ежовской «гвардии».
Григорий Рогинский — 2-й заместитель прокурора СССР
Основания для ареста: показания Клейменова, Лангемака, Глушко — все трое называли Королева участником контрреволюционной троцкистской организации внутри РНИИ, «ставящей своей целью ослабление оборонной мощи в угоду фашизму». Следствие по делу нового «фашистского угодника» вели младшие лейтенанты, оперуполномоченные Быков и Шестаков.
…На мой запрос в управление кадров КГБ пришел ответ с указанием адреса Михаила Николаевича Шестакова — оказывается, жив-здоров. Я немедленно к нему поехал.
Дверь отворил невысокий крепкий пожилой человек, с живыми карими глазами. На аккуратной голове его темные волосы резко, как словно бы это тонзура какого-нибудь монаха-иезуита, прерывались лысинкой чистого блеска. Михаилу Николаевичу шел 80-й год, но в движениях его не было ни старческой заторможенной немощи, ни мелкой прерывистой суетливости — спокойный, опрятный, сильный еще отставной полковник.
Познакомились. Со всей возможной деликатностью сообщил я о цели моего визита, упирая главным образом на то, что меня более всего интересует поведение Королева во время допросов. Каким он был: подавленным или, напротив, агрессивным, молчаливым, словоохотливым, оживленным, угрюмым?
— Какого Королева вы имеете в виду? — спросил в свою очередь Шестаков, глядя мне в глаза честным, прямым взглядом.
— Сергея Павловича. Из РНИИ. Впоследствии — Главного конструктора ракетно-космической техники...
— Не помню... Решительно не помню.
— Но ведь Королев сам называет вас своим следователем в письме к Сталину. Согласитесь, вряд ли, находясь в тюрьме, он рискнул бы писать неправду товарищу Сталину.
— Удивительно. Здесь какая-то ошибка...
И вдруг страшная мысль в этот момент пришла мне в голову: а может быть, Шестаков говорит правду? Может быть, он действительно не помнит Королева? Может быть, раскрыв в январе 1966 года «Правду» и увидев портрет академика в траурной рамке, он не нашел знакомых черт? Но ведь это было бы страшнее ложных отпирательств!.. Существует только одно объяснение тому, что Шестаков забыл человека, которого он избивал: таких людей было много! Их было так много, что все их окровавленные лица превратились в памяти его в какой-то неразделимый мокрый красный ком. Эта страшная работа была столь ординарна для него, неинтересна, а главное — длилась так долго, что требовать, чтобы он запомнил свои жертвы, так же нелепо, как требовать от кассирши универмага, чтобы она запомнила лица всех своих покупателей.
— Да я вообще не занимался следствием, — продолжал тем временем Шестаков, — я был на оперативной работе.
— А в чем она заключалась?
— Ну, это уже наши профессиональные дела...
— Михаил Николаевич, но если вы не занимались следствием, зачем же вас в 1955 году вызывали в Главную военную прокуратуру, где состоялся разговор малоприятный, помните? Дело Лангемака...
Георгий Лангемак после ареста, 1937 г.
Темные глазки метнулись: он не ожидал, что я и это знаю. Движение было быстрым, как щелчок затвора фотоаппарата, но он «засветился» в этот миг. Теперь я знал, что он помнит Лангемака, и Королева тоже не может не помнить. Ну, слава богу, а то мы уж было начали возводить на человека напраслину...
— Видите ли, я действительно давал показания по делу Лангемака, поскольку однажды заходил в кабинет, где его допрашивали...
— Вот и славно! Расскажите, какой это был кабинет: большой, маленький, куда окна выходили, какой свет, где сидел Лангемак, а где следователь?
Шестаков улыбнулся:
— Помилуйте, все это было пятьдесят лет назад. Неужели вы могли бы запомнить комнату, в которую вы случайно зашли пятьдесят лет назад?
— Ну, хоть и пятьдесят лет прошло, но Лангемака вы помните. А Королева не помните?
— А Королева не помню. Да, много лет пролетело... И не заметил, как годы бегут, а сейчас вот здоровье никудышное, на днях опять в госпиталь кладут...
«Его в госпиталь кладут, — подумал я, — а подследственный его уже почти три десятилетия лежит в кремлевской стене».
Из вежливости пришлось выслушать жалобы отставного полковника на нашу медицину.
На том мы и расстались с Михаилом Николаевичем.
Следователя Быкова разыскать не удалось, жив ли он — неизвестно. Единственный человек, кто может сегодня рассказать о Королеве во время следствия — Шестаков. Он не расскажет никогда. Я прочитал много дел того времени, дел, которые вели следователи Клейменова, Лангемака, Глушко. Валентин Петрович Глушко неохотно, кратко, но все-таки рассказал мне, что вытворяли с ним на Лубянке. Не думаю, что для Королева были сделаны какие-нибудь послабления — кто бы и зачем делал? Я не знаю точно, как все было с Королевым, но я знаю, что было с десятками людей, равного с ним бесправия в то же время и в том же месте. Я ничего не могу здесь доказать и никого не могу обвинить. Я могу только попытаться увидеть...
Гагарин и Королев, 1961 г. Фотохроника ТАСС
Когда Сергея Павловича Королева сразу же по прибытии на Лубянку утром 28 июня 1938 года ввели в комнату для первого допроса, он увидел молодого темноволосого, черноглазого, симпатичного парня, примерно одних с ним лет и даже похожего на него плотной, кряжистой фигурой.
— Вы знаете, за что вас арестовали? — спросил он, пожалуй, с ненужной для первого вопроса надменностью в голосе.
— Нет, не знаю, — просто ответил Сергей Павлович.
— Ах ты не знаешь... твою мать!! — неожиданно страшно взревел симпатичный парень. — Сволочь! Мразь! — с этими словами он смачно, поднакопив в крике горячую слюну, плюнул в лицо Королева.
Королев бросился на него инстинктивно, не думая уже где он находится, кто перед ним, но рывок его был, оказывается, предусмотрен. Размашисто — так вратари выбивают мяч в поле — следователь ударил его сапогом в пах, мгновенно сбив с ног. Потеряв сознание, Королев еще извивался какое-то время на полу, карябал ногтями паркет, потом утих.
Когда он очнулся, рядом с парнем стоял еще один человек в белом халате. Он наклонился к Королеву, хмуря брови, пощупал его пульс, помог встать и сказал следователю:
— Страшного ничего нет.
Теперь Королев стоял у стены, а следователь сидел за столом.
— Значит так, — сказал следователь безо всяких следов прежней ярости в голосе, очень буднично и делово. — Будешь стоять на «конвейере» до тех пор, пока не подпишешь показаний.
Королев стоял до вечера. Есть не давали, пить не разрешали. Вечером пришел другой следователь, совсем молоденький, лет двадцати двух, не старше, с красивой русой кудрявой головой.
— Зачем вы себя мучаете? — спросил он Королева. — Ну, вот же черным по белому написано, что вы — вредитель. Вы поймите, вы — уже вредитель, это уже доказано следствием, понимаете? А ваше признание — вещь формальная. Вы полагаете, что, упираясь, вы делаете себе лучше? Поверьте мне, все как раз наоборот. Не помогая следствию, вы, прежде всего не помогаете себе. Неужели вам не ясно? Подпишите, и дело с концом...
— Что такое «конвейер»? — тихо спросил Королев.
— «Конвейер», — с улыбкой объяснил кудрявый, — это значит, вы будете стоять, а мы сменяться…
Он не пугал, действительно так и было: вечером пришел еще один, а рано утром снова тот, первый, симпатичный.
— Стоим? Молчим? — начал он весело. — А что вы такой скучный, невеселый? Небось, смеялись, когда ракеты разбивали вдребезги, когда ракетный самолет, опытную модель со своим дружком сожгли! — Чем больше он говорил, тем больше распалялся, свирепел. — Тогда, наверное, от души хохотали, а теперь вот, когда всей вашей банде хвост прижали, сразу вдруг погрустнели...
Потом вдруг снова, словно клапан какой срабатывал, срывался в крик:
— Почему молчишь, тварь?! Думаешь, нам нужны твои показания? Есть у нас показания!
И снова вкрадчиво:
— Это глупо: отпираться от вещей очевидных. Вы же инженер, можете рассуждать логично. Ну, давайте вместе разбираться. Вы работали в НИИ-3?
— Работал.
— Институтом руководил Клейменов. Троцкист. Немецкий шпион. Вредитель. Это он сам признал. Вы выполняли его указания?
— А как же можно не выполнять указаний начальника института, в котором ты работаешь?
— Вопросы задаю здесь я. А вы — отвечаете. Вы выполняли указания Клейменова?
— Выполнял.
— Слава богу! Вы понимаете, что, выполняя вредительские указания, вы тем самым совершали вредительство?
— Но ведь весь институт, так или иначе, выполнял указания Клейменова...
— Я не спрашиваю обо всем институте. С институтом мы еще разберемся. Вы за себя отвечайте. Вот ваш дружок Глушко понял, что запираться глупо и честно пишет: «Вел подрывную работу по развалу объектов, необходимых для обороны страны с целью ослабления мощи Советского Союза, тем самым подготовлял поражение СССР в войне с капиталистическими странами...
Сорвал снабжение армии азотно-реактивными двигателями, имеющими огромное оборонное значение...»
— Да почему же «сорвал»? Он их доводил до ума. ОРМ-65 — хороший двигатель, я с ним работал...
— ОРМ-65? — задумчиво переспросил следователь, листая бумаги дела. — Есть и ОРМ-65. Вот слушайте: «В 1936 году Глушко с целью оправдать свою бездеятельность подготовил для сдачи азотно-реактивный двигатель ОРМ-65 для установки на торпедах и ракетоплане, который им же, Глушко, вместе с Королевым при испытании был взорван с целью срыва его применения в РККА...» Очень интересно получается. Значит, вы признались, что работали с двигателем ОРМ-65, так?
— Работал. Можете посмотреть протоколы горячих испытаний...
— У нас с вами свои протоколы. И не менее горячие! Итак, вы признаете, что работали с ОРМ-65, а Глушко признает, что работа эта — вредительская. Стало быть, вы кто? Вредитель! Зачем взорвали двигатель? А? Говорите честно. Ведь легче будет...
— Да ничего мы не взрывали! Он цел! Можете поехать в институт и посмотреть...
— Куда мне ехать, я сам решу. Не мое дело по институтам ездить, а мое дело получить от тебя показания, узнать, кто там еще затаился в вашем институте. И ты мне их назовешь! Всех назовешь!!! Назовешь, … фашистский!!!
Весь налился кровью и, как-то боком подскочив к Королеву, резко и очень сильно ударил в лицо, сбив с ног.
Очнулся, когда облили холодной водой…
Королев во время запуска Гагарина. Фото: РИА Новости
Щека Сергея Павловича чуть прилипла к полу от засыхающей крови. Когда он зашевелился, следователь проворно поднялся из-за стола, подойдя совсем близко, молча ударил ногой в лицо... Королев очнулся под утро от укола шприцем. Врач сказал, что надо быть осторожнее: очевидно, он так побился, споткнувшись на лестнице. Королев плохо разглядел врача: все лицо заплыло, и от глаз остались щелки.
…В феврале 1988 года я беседовал с членом-корреспондентом Академии наук СССР Ефуни. Сергей Наумович рассказывал мне об операции 1966 года, во время которой Сергей Павлович умер. Сам Ефуни принимал участие в ней лишь на определенном этапе, но, будучи в то время ведущим анестезиологом 4-го Главного управления Минздрава СССР, он знал все подробности этого трагического события.
— Анестезиолог Юрий Ильич Савинов столкнулся с непредвиденным обстоятельством, — рассказывал Сергей Наумович. — Для того чтобы дать наркоз, надо было ввести трубку,
а Королев не мог широко открыть рот. У него были переломы двух челюстей...
— У Сергея Павловича были сломаны челюсти? — спросил я жену Королева, Нину Ивановну.
— Он никогда не упоминал об этом, — ответила она задумчиво. — Он действительно не мог широко открыть рот, и я припоминаю: когда ему предстояло идти к зубному врачу, он всегда нервничал...
Павел Гутионтов
