Живу хорошо, как и обещал.
При внешней неподвижности тела — вопиющая работа организма.
В пятницу вечером — клизма от всего. Клизма настоящая, самогонная.
От этих путаных новостей несварение всюду: в мозгах, в желудке, в кастрюле.
Ты не можешь не включить его. Чтоб не пропустить. Вынужден слушать плохое, чтоб не пропустить ужасное.
Понять есть что, но как это понять?! Как к этому привыкнуть?! Как участвовать?
Ты любил свою родину — СССР. Ты не понимал, что это за строй, но ты отвлекался, ты увлекался специальностью, техникой, чертежной доской. Ты отвлекался и увлекался людьми в пальто из шинелей.
Ты понимал: если бы твой отец войну проиграл, было бы еще хуже. Ты даже понимал, как после врага воюют со своими.
Тебе было тяжело, но ясно. Так ясно, так четко ясно и почему воевали, и почему сидели за то, что воевали, и почему ты за кульманом.
Вокруг тебя были свои.
Чужие начинались выше, гораздо выше. Они не выходили из машин, из зданий с колоннами, из какой-то секции ГУМа, из своих санаториев. Они не выходили и не смешивались с нами.
Там были они. Здесь были мы — те, кто понимал и любил друг друга.
Потому так искренни советские фильмы, песни. Они сочинены для себя, для нас. Их пели и смотрели и ради них, то есть нас. Жили ради тех, кто был рядом — внизу.
И было понятно то, что было дальше, в 90-х, когда надо было что-то есть и что-то надевать, что-то говорить и что-то смотреть.
И заполнились прилавки, и покатились автомобили, и зазвонили мобильные телефоны...
И, переполнив магазины, на экраны вылезла еда, одежда, красивые тела...
Мы стали говорить со всем миром. И нас стали понимать. Наши книги стали переводимы.
В современных фильмах о войне у солдат холеные лица.
Это все было понятно до сегодняшнего дня. Точка!
Я не могу понять свою родственницу, говорящую претензиями. Я не могу понять свой экран, поющий и шутящий...
У меня другой характер. Больше всего в жизни я не люблю в людях категоричность!
Людей можно понять.
Но я не могу понять, что происходит сейчас.
Долги, угрозы, оскорбления своими — своих. Несчастные оскорбляют несчастных.
Все мы идем в Европу (туда идти нечего, Европа у нас давно). Не надо топтать друг друга по дороге!
Украина ясно сказала, куда она хочет, и Россия ее отпустила, прикрыв себе брюхо. Была бы кровь, большая кровь. Ну теперь-то — пусть каждый разбирается сам со своими несчастьями.
Мама говорила: "Да, твой дядя туповат, но он свой. Но он свой".
А тупость — большая сила. Это она сеет вражду. Она делает непонятными все слова и все действия другой стороны.
И куда мы денем тупых, когда захотим жить в мире? Они все равно окажутся во главе процесса.
Ибо каждый, кто выдвигается куда-то и хочет понравиться всем,— перестает быть нормальным.
А я взял и потерял своих любимых персонажей: мужчин и женщин в стадии любовного томления, во взаимоотношениях которых только начал разбираться.
***
Это была такая любовь.
Она висела на нем как фартук.
А он ее терпел только во время еды.
***
Мадам, мне понадобится слишком много ума,
чтоб преодолеть эту разницу в возрасте.
Из разговоров с отцом
Если кто-то очень болен, Миша,
И ты очень переживаешь,
Не стесняйся в стороне,
Поговори с ним.
Тебе станет легче.
Только он облегчит душу твою.
У его постели и ты успокоишься.
И этим поможешь ему.
* * *
Много плохого в характере женщины от красоты.
Красота закончилась, а характер продолжается.
Бывшие красавицы долго не могут себя забыть и портят всем настроение, а близким жизнь.
Казалось бы, глянь в зеркало и прекрати...
— А олимпийские чемпионки? — подумает она.
— Но это же не за красоту,— подумаю я.
А во-вторых, о них обязательно сообщают: "Чемпион Олимпийских игр 1980 года"...
Тогда она и была красавицей.
И он был чемпионом.
Сегодня он зубной техник.
И ей бы чему-нибудь научиться.
На острие
Господи, спасибо! — говорю я себе.
Ты живешь у самого моря.
Ты счастлив, невзирая на муки.
Муки твои объяснить можно.
Счастье объяснить нельзя.
Ты перестань быть писателем.
Это не профессия.
Ты перестань быть кавалером.
Заговорят — ответишь.
Перестань ждать от себя ...
Ты отдохни, отец.
Пусть сын вместо тебя живет в толпе.
Ты наслаждайся чужими жизнями.
Они у тебя есть.
И еще Чехов и Фитцджеральд, и Хемингуэй дают тебе незнакомую жизнь в прекрасных сюжетах и словах.
Ты живешь этими жизнями, где хочешь.
Ты возишь их с собой.
Как запасные.
С одним в степи, с другим в Африке,
С третьим в Монте-Карло.
Тебе не нужно описывать свою жизнь, соревнуясь с ними.
Тебя обставит любой, кто наблюдателен и памятлив.
Ты просто счастлив перед морем и перед людьми.
Ты делаешь что хочешь.
Сам себя оценить не можешь.
А добиться большего — проблема.
Это зависит от жизни.
Может быть, ты еще что-то приготовишь внутри себя.
А пока знакомься с Монте-Карло и Парижем 20-х годов. Это было счастливое время для гениальных людей.
Какую-то сущность имеешь и ты.
Тебе не нужно держать сумку с книгами, чтоб что-то сказать.
Ты это скажешь, когда встретишь такого же.
Если ты молчишь, значит, ты его не встретил.
Ты не можешь вспомнить — ты не вспоминаешь.
Оно всплывает само.
Ты можешь записать другое, если вспомнишь.
Не вспомнишь — всплывет третье.
Пока с тобой Он.
Пока Он в тебе.
Пока Он перед тобой — ты на острие.
А наблюдательность — это ум, а не глаз.
Глаз тоже отдыхает, когда встретишь такого же.
